– Куда, генерал?
– В Эндр; чтобы туда попасть, надо миновать немало департаментов.
– Пешком, генерал. Нам потребуется время, только и всего.
– Это я и хотел от вас услышать, золотые сердца! Держите кошелек на общие расходы; в нем девятьсот франков, по триста франков на каждого.
– С этим мы пошли бы хоть на край света.
– Только вам не следовало бы останавливаться через каждое льё, чтобы выпить рюмочку.
– Мы не будем останавливаться.
– Ни разу?
– Ни разу! Я возьму с собой Богиню Разума.
– В таком случае надо добавить еще триста франков для Богини Разума; держи, вот чек, подписанный гражданином Эстевом.
– Спасибо, мой генерал; когда отправляться?
– Как можно раньше.
– Стало быть, сегодня.
– Ну, вперед, храбрецы! Счастливого пути! Но по первому залпу пушки…
– Мы будем, как всегда, на посту, генерал.
– Прекрасно! Пойдите скажите, чтобы ко мне прислали гражданина Фалу.
– Он будет здесь через пять минут. Трое посланцев отдали честь и вышли.
Пять минут спустя явился гражданин Фалу с саблей генерала на боку, которую он носил с удивительным достоинством.
С тех пор как генерал видел его в последний раз, в облике Фалу произошла небольшая перемена: всю его правую щеку перерезал огромный шрам, начинавшийся возле уха и доходивший до верхней губы; рана была залеплена куском пластыря.
– Ах! – сказал Пишегрю, – кажется, ты слишком поздно встал в первую позицию.
– Не в этом дело, мой генерал, – ответил Фалу, – но за мной гнались трое, и прежде, чем я успел убить двоих, третий полоснул меня бритвой. Это ерунда: если бы было ветрено, все бы уже подсохло; к несчастью, погода сырая.
– Ладно, честное слово, мне не жаль, что это с тобой приключилось.
– Спасибо, мой генерал, такой прекрасный рубец ничуть не повредит внешности егеря.
– Не поэтому.
– А почему же?
– Это дает мне повод отправить тебя в отпуск.
– Меня в отпуск?
– Да, тебя.
– Скажите, мой генерал, кроме шуток: я все же надеюсь, что это не бессрочный отпуск?
– Нет, отпуск на две недели.
– Для чего же?
– Для того, чтобы повидать матушку Фалу.
– Вот как! Это правильно. Бедная старушка!
– Разве ты не должен отвезти ей твое просроченное жалованье?
– Ах, мой генерал, вы не представляете, сколько водочных компрессов приходится ставить на эти раны; от этого пересыхает во рту, и ты пьешь сколько влезет.
– Значит, ты начал тратить свое жалованье?
– От него осталось не больше, чем от моей сабли, когда вы почли за благо дать мне взамен другую.
– Тогда я поступлю с твоим жалованьем, как с твоей саблей.
– Дадите мне другое?
– Ну да! Издержки понесет принц де Конде.
– Я получу золото! О, как жаль, что старушка уже не видит; это напомнило бы ей о временах, когда золото еще водилось.
– Ладно, она прозреет, чтобы пришить к твоей венгерке галуны сержанта, которые пруссаки уже вышили на твоем лице.
– Сержанта, мой генерал! Разве я сержант?
– Ну уж, по крайней мере, чин к твоему отпуску они приложили.
– Да, клянусь честью, – сказал Фалу, – если говорить без утайки, это так.
– Собирайся в путь.
– Сегодня?
– Сегодня.
– Пешком или верхом?
– В карете.
– Как в карете? Я поеду в карете?
– К тому же в почтовой карете.
– Как королевские псы, когда их везли на охоту! Нельзя ли узнать, чему я обязан этой честью?
– Мой секретарь Шарль едет в Безансон, он берет тебя с собой и привезет обратно.
– Мой генерал, – сказал Фалу, щелкнув каблуками и прикладывая правую руку к шапке, – мне остается лишь поблагодарить вас.
Пишегрю кивнул ему и махнул рукой; Фалу повернулся и вышел.
– Шарль! Шарль! – позвал Пишегрю.
Дверь открылась, и из соседней комнаты вбежал Шарль.
– Я здесь, мой генерал, – сказал он. , – Ты не знаешь, где Аббатуччи?
– С нами, генерал. Он составляет рапорт, о котором вы его просили.
– Скоро ли он будет готов?
– Уже готов, генерал, – сказал Аббатуччи, показавшись на пороге с бумагой в руках.
Шарль хотел уйти, но генерал удержал его за запястье.
– Подожди, – сказал он, – с тобой мне тоже нужно поговорить.
Затем он обратился к Аббатуччи.
– Сколько знамен? – спросил он.
– Пять, генерал.
– Пушек?
– Двадцать восемь!
– Пленных?
– Три тысячи!
– Сколько потерял неприятель убитыми?
– Можно смело сказать – семь тысяч!
– Сколько убитых у нас?
– Около двух тысяч пятисот человек.
– Вы отправитесь в Париж в чине полковника – я прошу этот чин для вас у правительства, – передадите Конвенту от имени генерала Гоша и моего имени пять знамен, а также вручите ему донесение: его, должно быть, составляет сейчас генерал Гош. Эстев выдаст вам тысячу франков на дорожные расходы. Я выбрал именно вас, чтобы доставить в Конвент знамена, захваченные у неприятеля, а также прошу для вас повышения у министерства, и это говорит о моем уважении к вашему таланту и вашей смелости. Если увидите вашего родственника Бонапарта, напомните ему, что я был его репетитором в Бриенской школе.
Аббатуччи пожал руку, которую протянул ему генерал, отдал честь и вышел.
– А теперь, милый Шарль, поговорим, – сказал Пишегрю.
XXXV. ГЛАВА, В КОТОРОЙ АББАТУЧЧИ ВЫПОЛНЯЕТ МИССИЮ, ВВЕРЕННУЮ ЕМУ ГЕНЕРАЛОМ, А ШАРЛЬ – МИССИЮ, ВВЕРЕНУЮ ЕМУ БОГОМ
Пишегрю окинул комнату взглядом, желая убедиться, что они одни, затем, вновь устремив глаза на Шарля и взяв обе его руки в свою ладонь, сказал:
– Шарль, мой милый мальчик, ты взял на себя перед Небом священное обязательство, которое надлежит выполнить. Если и существует на земле нерушимая клятва, то это та, что дана умирающему. Я говорил, что предоставлю тебе возможность исполнить это обещание. Я сдержу данное тебе слово. Ты сохранил шапку графа?
Шарль расстегнул две пуговицы своего мундира и показал генералу шапку.
– Хорошо. Я отправляю тебя в Безансон вместе с Фалу, ты будешь сопровождать его до деревни Буссьер и вручишь бургомистру денежную награду, предназначенную матери нашего сержанта. Я не хочу, чтобы подумали, что эти деньги нажиты мародерством или украдены, а так непременно сказали бы, если бы сын передал ей их из рук в руки; поэтому сам бургомистр вручит ей эти деньги; кроме того, в общине останется мое письмо, сообщающее о мужестве Фалу. Я даю вам неделю отпуска, начиная с того дня, когда ты приедешь в Безансон; тебе, наверное, хочется пощеголять там в новом мундире.
– Вы ничего не дадите мне для отца?
– Дам письмо перед самым отъездом.
Тут Леблан объявил, что стол для генерала накрыт. Войдя в столовую, генерал испытующе взглянул на стол: он был уставлен яствами и даже ломился от них.
Генерал пригласил Дезе отобедать вместе с ним, и тот Привел с собой одного из своих друзей, служившего в армии Пишегрю и ставшего его адъютантом, того самого Рене Савари, который написал на капральских галунах Фаро о его повышении.
Обед проходил весело, как обычно; все были в сборе, за исключением двух-трех человек, получивших легкие ранения.
После обеда все сели на коней, и генерал вместе со своим штабом объехал аванпосты.
Вернувшись в город, он спешился, велел Шарлю последовать его примеру и, оставив обеих лошадей на попечение стрелка, состоявшего при нем на службе, повел Шарля по торговой улице Ландау.
– Шарль, мой мальчик, – сказал он – помимо официальных или тайных поручений, полученных тобой, я хотел бы дать тебе одно особенное задание; ты согласен?
– С радостью, мой генерал, – сказал Шарль, хватаясь за руку Пишегрю, – какое?
– Я еще не знаю; у меня осталась в Безансоне подруга по имени Роза, она живет на улице Голубятни, в доме номер семь.
– А! – воскликнул Шарль, – я ее знаю: это славная женщина лет тридцати, швея, работает в мастерской, она немного прихрамывает.
– Верно, – улыбнулся Пишегрю, – как-то раз она прислала мне шесть прекрасных полотняных рубашек, которые сшила своими руками. Я хотел бы тоже ей что-нибудь послать.
– Ах, это хорошая мысль, генерал.
– Но что же ей послать? Я не знаю, какая вещь могла бы доставить ей удовольствие.
– Послушайте, генерал, воспользуйтесь советом, который дает вам погода, купите ей хороший зонт, он пригодится нам, когда мы будем возвращаться в штаб. Я скажу ей, что он послужил вам, и от этого она еще больше будет им дорожить.
– Ты прав, вот что пригодится ей больше всего. Бедная Роза, у нее ведь нет кареты. Зайдем сюда.
Они оказались как раз у входа в большой магазин, торговавший зонтами. Пишегрю перепробовал дюжину из них и остановился наконец на великолепном зонте небесно-голубого цвета.
Он уплатил за него тридцать восемь франков ассигнатами. Вот такой подарок послал своей лучшей подруге главный генерал Республики.
Понятно, что я не упомянул бы об этом факте, если бы он не был исторически совершенно точен.
Вечером, когда они вернулись, Пишегрю принялся писать письма, пожелав Шарлю, уезжающему завтра на рассвете, спокойной ночи.
Мальчик был в том возрасте, когда сон и в самом деле является источником покоя, в котором не только черпают силы, но где тонут заботы минувшего дня, а также тревоги о будущем.
Именно в этот вечер произошел любопытный случай, о чем я сейчас расскажу. Я узнал о нем от того самого юного Шарля, который, став взрослым и достигнув сорокапятилетнего возраста, осуществил свою мечту, став ученым и писателем, и проводил все время в огромной библиотеке.
Согласно предписанию Сен-Жюста, Шарль лег в постель одетым. Обычно, как и все, кто носил мундир, он туго затягивал галстук на шее; эта привычка водилась за самим Пишегрю, и весь штаб усвоил ее сначала в подражание генералу, затем – в пику пышному галстуку Сен-Жюста; кроме того, Шарль, желавший во всем походить на генерала, завязывал с правой стороны узелок (он продолжал следовать этой моде до конца своих дней).
Примерно через полчаса Пишегрю, сидевший за письмом, услышал стоны Шарля. Он не обратил на это особого внимания, решив, что мальчику снится кошмарный сон; однако стоны становились все более тяжелыми и вскоре превратились в хрип; Пишегрю встал, подошел к Шарлю и, увидев его налитое кровью лицо, засунул руку ему за воротник, приподнял голову и развязал душивший его узел.
Юноша проснулся и, узнав склонившегося над ним Пишегрю, воскликнул:
– Это вы, генерал? Я вам нужен?
– Нет, – улыбнулся генерал, – наоборот, скорее я тебе потребовался. Ты страдал, ты стонал, я подошел к тебе и без труда понял причину твоего недомогания. Когда носишь такой тугой галстук, не забывай распускать его перед сном. Я расскажу тебе в другой раз, как от подобной забывчивости порой случаются апоплексические удары и скоропостижная смерть. Это один из способов самоубийства!
Впоследствии мы увидим, каким способом воспользовался сам Пишегрю.
* * *
На следующий день Аббатуччи отбыл в Париж; Фаро и два его спутника уехали в Шатору, а Шарль с Фалу – в Безансон. Две недели спустя пришли известия от Фаро, который сообщал генералу о том, что раздача денег в департаменте Эндр закончена.
Но еще раньше, по истечении десяти дней, генерал получил письмо из Парижа: Аббатуччи писал, что все пять знамен были вручены председателю Конвента и тот во всеуслышание подтвердил его повышение, а члены Конвента и зрители, сидевшие на трибунах, дружно кричали при этом «Да здравствует Республика!».
На четвертый день после отъезда Шарля, когда еще ни от кого не поступило известий, 14 нивоза (3 января) Пишегрю получил следующее необычное письмо:
«Дорогой генерал!
Новый календарь заставил меня позабыть о празднике; прибыв в Безансон 31 декабря, я поспел точно к сроку, чтобы на следующий день поздравить родных с Новым годом.
Вы же не забыли об этом, и отец был очень тронут подобным вниманием с Вашей стороны, за что он благодарит Вас от всей души.
Первого января (по старому стилю), поздравив с Новым годом всех родных и расцеловав их, мы с Фалу отправились в деревню Буссьер. Там, как было Вами задумано, мы остановили карету у дома бургомистра и вручили ему Ваше письмо; он тотчас же призвал деревенского барабанщика, который обычно сообщает жителям Буссьера важные известия. Заставив его три раза перечитать Ваше письмо, дабы он не допустил ошибок при его оглашении, бургомистр приказал ему прежде всего ударить в барабан у дверей старой матушки Фалу. Едва заслышав бой барабана, она вышла на порог, опираясь на палку.
Мы с Фалу стояли в нескольких шагах от нее.
Когда барабан смолк, было зачитано письмо.
Услышав имя своего сына, бедная старушка не совсем поняла, в чем дело, и с криком принялась вопрошать:
«Он умер? Он умер?»
И тут прозвучало ругательство, от которого содрогнулось небо; услышав его, она поняла, что ее сын жив, обернулась, смутно увидела мундир и воскликнула:
«Вот он! Вот он!»
В конце концов она упала в объятия сына, расцеловавшего ее от всей души, а деревенские жители рукоплескали им!
Затем, поскольку из-за этой семейной сцены люди почти не расслышали текста, барабанщик принялся снова читать письмо.
Когда чтение подходило к концу, бургомистр, умело рассчитав, какой эффект это произведет, появился с лавровым венком в одной руке и кошельком в другой. Он возложил лавровый венок на голову Фалу и вложил кошелек в руку его матери.
Я не смог остаться там до конца и позже узнал, что в деревне Буссьер устроили праздник с иллюминацией и балом, взрывали петарды, пускали ракеты, и Фалу разгуливал среди своих земляков до двух часов ночи с лавровым венком на голове, словно Цезарь.
Я же, мой генерал, вернулся в Безансон, чтобы исполнить известное Вам печальное поручение, о чем я сообщу Вам по возвращении в штаб.
До сих пор мне все некогда было заняться Вашим поручением; и вот я помчался на улицу Голубятни, остановился у дома № 7 и поднялся на четвертый этаж.
Роза узнала меня и встретила с радостью, как родного; когда же она узнала, что я пришел по поручению ее великого друга, о! тогда, я должен Вам сказать, генерал, бедная Роза не удержалась: она заключила меня в объятия и расцеловала со слезами на глазах.
«Как ? Он вспомнил обо мне?»
«Да, мадемуазель Роза».
«Как, он сам?»
«Клянусь вам».
«И он сам выбрал для меня этот красивый зонт?»
«Он сам выбрал его для вас».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111