– Ваша мать тоже была в заключении? – спросил Бонапарт.
– Да, и она спаслась только чудом. Мы обязаны ее жизнью гражданке Тальен и гражданину Баррасу.
Бонапарт на миг задумался.
– Каким же образом шпага вашего отца оказалась у меня? – спросил он.
– Я не утверждаю этого точно, генерал, но имею в виду другое: вы можете приказать, чтобы мне ее вернули. Конвент приказал разоружить секцию Лепелетье. Мы живем в нашем прежнем особняке на Новой улице Матюринцев: нам возвратили его по распоряжению генерала Барраса. К моей матери явились солдаты и потребовали отдать им все оружие, имеющееся в особняке. Мать приказала отдать им мое двуствольное охотничье ружье, одноствольный карабин, купленный мной в Страсбуре, с которым я воевал против пруссаков, а также шпагу отца. Я не сожалел ни о двуствольном ружье, ни о карабине, хотя у меня с ним связано славное воспоминание, но, признаться, я жалел и жалею об этой шпаге, доблестно сражавшейся в Америке и во Франции.
– Если вам предъявят эти предметы, – спросил Бонапарт, – вы их, вероятно, узнаете?
– Безусловно, – ответил Эжен. Бонапарт позвонил.
Явился унтер-офицер и замер, ожидая приказа.
– Проводите гражданина Богарне, – сказал Бонапарт, – в комнаты, куда сложили оружие секций. Вы позволите ему взять принадлежащие ему предметы, на которые он укажет.
С этими словами он протянул юноше руку, которой суждено было вознести Эжена столь высоко. Не ведая о будущем, юноша бросился к этой руке и сжал ее с благодарностью.
– Ах, гражданин, – произнес он, – моя матушка и сестра узнают, сколь добры вы были ко мне и, поверьте, будут вам столь же признательны, как и я.
В то же мгновение распахнулась дверь и без доклада вошел Баррас.
– Вот как, – сказал он, – я вижу знакомые лица.
– Я уже рассказал генералу Бонапарту, чем я вам обязан, – отозвался Эжен, – и рад повторить в вашем присутствии, что без вашей поддержки вдова и дети Богарне скорее всего умерли бы с голода.
– Умерли с голода! – усмехнулся Бонапарт. – Значит, не только командирам батальонов, отставленным гражданином Обри, грозит подобная участь?
– В самом деле, я не прав, – сказал Эжен, – ведь я служил у столяра и зарабатывал там на пропитание, а моя сестра – у хозяйки бельевого магазина, где из жалости ей платили столько же.
– Полно! – воскликнул Баррас. – Дурные дни миновали, а доброе время вернулось. Что же привело тебя сюда, мой юный друг?
Эжен сообщил Баррасу о причине своего визита.
– Почему же ты не обратился ко мне, – спросил Баррас, – вместо того чтобы беспокоить моего коллегу?
– Потому что мне хотелось познакомиться с гражданином генералом Бонапартом, – ответил Эжен. – Возвращение шпаги отца казалось мне счастливым предзнаменованием.
Поклонившись двум генералам, он вышел из комнаты вместе с фурьером, чувствуя себя гораздо увереннее, чем вначале, когда пришел к Бонапарту.
XXV. КАРТА МАРЕНГО
Два генерала остались одни. Оба с интересом смотрели вслед молодому человеку, пока за ним не закрылась дверь.
– У этого ребенка золотое сердце, – сказал Баррас. – Представьте себе, что в тринадцать с половиной лет – тогда я его еще не знал – он в одиночку отправился в Страсбур в надежде разыскать там документы, которые оправдали бы его отца в глазах Революционного трибунала.
Но Революционный трибунал не стал ждать: пока сын собирал документы, отцу отрубили голову. К тому же Эжену пора было возвращаться домой, ибо, если бы не Сен-Жюст, которого он встретил в Страсбуре, я даже не знаю, что бы с ним стало. В разгар спектакля он бросил вызов одному из заправил города, председателю клуба, великану по имени Тетрель.
Если бы люди, видевшие, как в этот день мальчик стрелял по пруссакам, не встали открыто на его защиту, бедняжка погиб бы.
– Я полагаю, – сказал Бонапарт с присущей ему лаконичностью, – что вы потрудились прийти сюда не для того, чтобы рассказывать мне об этом юноше, поскольку не подозревали о его визите ко мне.
– Нет, – ответил Баррас, – я пришел, чтобы преподнести вам подарок.
– Мне?
– Да, вам, – сказал Баррас.
Направившись к двери прихожей, он открыл ее и подал кому-то знак. Вошли двое мужчин. Они несли вдвоем на плече, как плотники носят доски, огромный свернутый холст, перевязанный веревкой.
– Господи! Что это? – спросил Бонапарт.
– Разве вы не говорили мне много раз о своем желании воевать в Италии, генерал?
– Вы хотите сказать, – прервал его Бонапарт, – что Франции придется рано или поздно решать там австрийский вопрос.
– Так вот, Карто, придерживающийся того же мнения, что и вы, давно заказал самую подробную в мире карту Италии. Я выпросил ее в военном министерстве, где сначала хотели мне отказать, но наконец все-таки дали, и теперь я ее вам вручаю.
Бонапарт схватил руку Барраса.
– Вот это настоящий подарок! – вскричал он, – особенно если эту карту преподносят мне как человеку, который должен ею воспользоваться. Разверните ее, – обратился он к мужчинам, что принесли карту.
Встав на колени, они развязали веревки и попытались расстелить карту, но для того, чтобы разложить ее полностью, требовалась в два раза большая комната.
– Что ж! – сказал Бонапарт, – вы заставите меня выстроить дом, чтобы разместить там эту карту.
– О! – воскликнул Баррас, – когда настанет время ею воспользоваться, вы, возможно, будете жить в достаточно просторном доме, чтобы пришпилить ее на стену между двумя окнами. Ну, а пока поглядите на развернутую часть: нет ни одного ручейка, ни единой реки, ни холма, которые бы на ней не значились.
Носильщики приоткрыли карту, насколько это было возможно. Участок, представший перед ними, простирался вдоль Генуэзского залива от Алассио до Савоны.
– Кстати, – спросил Бонапарт, – там, в Червони, должны находиться Шерер, Массена и Келлерман?
– Да, – ответил Баррас, – это так; сегодня ночью мы получили от них известия; как же я позабыл рассказать вам об этом? Ожеро наголову разбит в Лоано; Массена и Жубер, которых Келлерман оставил в армии невзирая на то, что Комитет общественного спасения их разжаловал, проявили там бесподобную храбрость.
– Не там, не там, – пробормотал Бонапарт. – Что значат удары по конечностям? Ничего. Надо разить прямо в сердце. Бить по Милану, по Мантуе, по Вероне. Ах! Если когда-нибудь…
– Что? – спросил Баррас.
– Ничего! – ответил Бонапарт.
Затем резко повернувшись к Баррасу, он спросил:
– Вы уверены, что избраны одним из пяти членов Директории?
– Вчера, – ответил Баррас, понизив голос, – депутаты Конвента собрались, чтобы обсудить кандидатуры будущих членов Директории. Некоторое время они совещались; наконец после первого голосования остались следующие имена: мое, затем – Ребеля, в третьих – Сиейеса, наконец, Ларевельер-Лепо и Летурнера, но один из пяти наверняка откажется.
– Кто же этот честолюбец? – спросил Бонапарт.
– Сиейес.
– Говорят ли о том, кто его заменит?
– По всей вероятности, это будет Карно.
– Вы ничего от этого не потеряете. Но почему бы не ввести в состав этих штатских лиц кого-нибудь, кто представлял бы армию, такого человека, как Клебер, Пишегрю, Гош или Моро?
– Конвент побоялся давать слишком большую власть военным.
Бонапарт рассмеялся.
– Что же! – сказал он, – когда Цезарь овладел Римом, он не был ни трибуном, ни консулом; он только что вернулся из Галлии, где выиграл восемьдесят сражений и подчинил триста народов. Именно так поступают диктаторы. Но ни одному из людей, которых вы назвали, не по плечу роль Цезаря. Если будут назначены те пятеро, о которых вы говорите, дело, возможно, пойдет. Вы пользуетесь популярностью, вы инициативны и деятельны; естественно, вы станете главой Директории. Ребель и Летурнер – это труженики, они будут делать черную работу, в то время как вы будете представлять правительство. Ларевельер-Лепо умен и честен; он будет всех вас поучать. Что касается Карно, я не представляю, какое дело вы ему поручите.
– Он продолжит составлять планы и готовить победу, – сказал Баррас.
– Пусть он составляет сколько угодно планов. Если из меня что-нибудь выйдет, не трудитесь посылать мне хотя бы один из них.
– Почему же?
– Потому что битвы выигрывают не с помощью карты, циркуля и булавок с головками из красного, голубого или зеленого воска. Их выигрывают с помощью интуиции, зоркого глаза и таланта. Хотел бы я знать, посылали ли Ганнибалу из Карфагена планы сражений у Треббии, у Тразименского озера и при Каннах. Ваши планы заставляют меня лишь пожимать плечами. Знаете, что вам следовало бы сделать? Вам следовало бы сообщить мне полученные подробности о сражении при Лоано, и, раз карта развернута в этом месте, мне было бы интересно проследить движение наших и австрийских войск.
Баррас достал из кармана депешу, составленную с краткостью телеграфного сообщения, и протянул ее Бонапарту.
– Терпение, – сказал он, – у вас уже есть карта; быть может, за ней последует и пост командующего.
Бонапарт жадно прочел депешу.
– Хорошо, – произнес он, – Лоано – это ключ от Генуи, а Генуя – это кладовая Италии.
Затем, продолжая читать послание, он сказал:
– Массена, Келлерман, Жубер – какие люди! Чего только нельзя совершить вместе с ними?.. Тот, кто сумел бы их объединить, связать их между собой, стал бы Юпитером Олимпийцем, повелителем молнии.
Затем он прошептал имена Гоша, Клебера и Моро и лег на огромную карту (лишь один уголок ее был приоткрыт), с циркулем в руке.
Он принялся изучать марши и контрмарши войск, предшествовавшие прославленной битве при Лоано.
Бонапарт едва заметил уход Барраса, когда тот попрощался с ним, настолько он был увлечен стратегическими комбинациями.
– Должно быть, не Шерер, – размышлял он вслух, – задумал и осуществил этот план. И не Карно… слишком много неожиданностей в наступлении. Вероятно, это очень сильный человек. Без сомнения, Массена.
Он уже почти полчаса изучал карту, что отныне принадлежала ему, когда дверь открылась и слуга доложил:
– Гражданка Богарне!
Поглощенному своим занятием Бонапарту послышалось: «Гражданин Богарне!», и он решил, что юноша, которого он уже видел, пришел поблагодарить его за оказанную любезность.
– Пусть войдет, – вскричал он, – пусть войдет!
В тот же миг на пороге показался не молодой человек, с которым он встречался, а очаровательная женщина лет двадцати семи-двадцати восьми. Удивленный Бонапарт приподнялся, и, стоя на одном колене, впервые увидел перед собой вдову Богарне Марию Розу Жозефину Таше де ла Пажери.
XXVI. МАРИЯ РОЗА ЖОЗЕФИНА ТАШЕ ДЕ ЛА ПАЖЕРИ, ВИКОНТЕССА ДЕ БОГАРНЕ
Бонапарт застыл, пораженный и охваченный восхищением.
Госпожа де Богарне была, как мы уже говорили, двадцативосьмилетней женщиной бесспорной красоты; ее движения были исполнены прелестной фации, и от всего ее облика веяло неким сладостным ароматом, напоминавшим благоухание, которым Венера награждала своих избранниц, дабы они внушали любовь.
У нее были темные волосы и карие глаза, прямой нос, улыбчивый рот, безупречный овал лица, грациозная линия шеи, гибкая и подвижная фигура, дивные кисти рук.
Чрезвычайно приятно звучал ее креольский акцент, почти незаметный и лишь свидетельствовавший о том, что она родом из тропиков.
Как уже понял читатель по девичьему имени г-жи де Богарне, она происходила из знатной семьи. Она родилась на Мартинике и, подобно всем креолкам, была предоставлена самой себе – вот и все ее образование; однако удивительные свойства ума и души сделали мадемуазель Таше де ла Пажери одной из самых выдающихся женщин, какие когда-либо появлялись на свет. У нее было доброе сердце, и она рано поняла, что негры, чьи курчавые волосы напоминают шерсть, достойны жалости больше других народов: властные и алчные белые оторвали их от родины и увезли на чужбину, постоянно подвергающую их мучениям и порой убивающую.
Первым зрелищем, поразившим Жозефину, был вид этих страдальцев: разлученные с семьями и согнанные в рабочее стадо, они подставляли нещадно палящему солнцу и палке надсмотрщика вечно согнутую спину и для чужих людей обрабатывали землю, поливая ее собственным потом и кровью.
Она пыталась понять своим юным умом, почему эти люди отлучены от законов, по которым живет весь людской род; почему они влачат жалкое существование, лишенные одежды, крыши над головой, собственности, чести и свободы; она знала только, что они с детства, пожизненно, безнадежно обречены на вечные муки ради обогащения алчных хозяев. Благодаря милосердию юной Жозефины дом ее родителей превратился для рабов в рай. Его обитателей еще различали по цвету кожи, но негры пользовались всеми правами, за исключением свободы, некоторые из них вкушали радости жизни; в то время как на острове ни один неф не надеялся жениться на любимой им негритянке, в этом доме, в отличие от других, браки по любви были наградой рабам за труд и их преданность юной хозяйке Жозефине.
Ей было лет тринадцать-четырнадцать, когда она впервые увидела у своей тети Реноден прибывшего на Мартинику благородного молодого офицера, обладавшего массой достоинств.
Это был виконт Александр де Богарне.
У него были все качества, необходимые для того, чтобы нравиться.
У нее были все душевные свойства, необходимые для того, чтобы любить. Они полюбили друг друга с самозабвением юности, которой выпало счастье осуществить свою мечту – встретить родственную душу.
– Я вас выбрал, – говорил Александр, нежно пожимая ей руку.
– А я, я вас нашла! – отвечала Жозефина, подставляя ему лоб для поцелуя.
Тетя Реноден утверждала, что противиться любви молодых людей – значило бы противиться воле Провидения. Родители юноши и девушки находились во Франции, и необходимо было получить согласие на этот брак, для которого, по мнению тети Реноден, не было никаких препятствий. Однако они возникли в лице господ Богарне, отца и дяди жениха. В порыве братской дружбы они некогда поклялись соединить своих детей узами брака. Тот, кого девушка уже считала своим супругом, должен был жениться на своей кузине.
Отец Александра сдался первым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111