Жизнерадостное выражение тут же исчезло с его лица, как только он увидел Га-би, которая сидела, подпирая голову рукой и сомнамбулически глядя в пространство. — Как наша чудесная мисс Габриэль? Ей плохо?
Криссет достала из шкафа еще одну чашку.
— Мы только что вернулись из больницы. Я попросила какого-то скрягу в приемной дать Габриэль немного снотворных пилюль, но он отказался.
— Я в порядке, — сказала Габи. — Просто немного устала и не могу заснуть.
Дэвид опустился на кухонный стул.
— Мне не нравится то, что произошло в твоем доме. Это очень плохо. Как твоя мама?
— Приходит в себя. Она останется на один день в больнице для осмотра. — Габи никак не могла привыкнуть к новому образу матери, выглядевшей удивительно постаревшей и изможденной на фоне белых простыней больничной постели. — Криссет останется со мной на ночь. Только так мы могли избавиться от Додда. Это, как ты выражаешься, мой дружок, — пояснила Габи, поймав вопросительный взгляд Дэвида.
— Отлично, — быстро заключил он, — тогда я тоже останусь.
— Эй, минутку, Дэвид… — набросилась на него Криссет.
— Я переночую внизу на софе. — Опять сверкнула белозубая улыбка Дэвида. — Там же есть софа, правда, мисс Габриэль?
Додд старался уговорить Габи провести ночь в его городской квартире. Он сдался, лишь когда Крис-сет вызвалась переночевать с подругой. Теперь мысль о том, что внизу останется большой добродушный Дэвид Фотергил, странным образом успокаивала Габи.
— Додд — это тот крупный мужчина, приехавший на «Порше»? — спросил Дэвид. — Он, похоже, очень богат, любовь моя.
— Мы выросли вместе, — Габи не находила в себе сил пускаться в пространные объяснения по поводу Додда. — Он мой друг детства.
— Но не любовник?
— Дэвид, оставь в покое Габи! — вмешалась Криссет. — Я всеми силами пытаюсь ее успокоить, чтобы все мы могли лечь спать.
Усталая Габи смотрела на Дэвида будто сквозь густой туман. Она всегда любила Додда, для нее это было так очевидно, но объяснить свои чувства она не могла.
— Дэвид, — тихо спросила она, — на Тринидаде существует культ вуду?
На мгновение в его глазах показался страх.
— А, так полиции известно, что означает кровь с перьями?!
— Ты все понял с самого начала, правда? Понял, как только увидел бедного старого Юпитера. Ох, Дэвид, почему ты ничего не сказал?
Он бросил взгляд на Криссет.
— Я подумал, что кто-то пошутил, — с трудом пробормотал он.
— Дэвид, они убили моего пса! — взорвалась Габи. — Ты это называешь «шуткой»?! Детектив сказал, что кто-то пытался применить черную магию против Эскудеро, семьи кубинцев, которая жила в гараже.
— Только не говори о черной магии, — быстро произнес он. — Это может означать все, что угодно. Речь идет об африканской религии, очень древней и таинственной.
— Расскажи ей, — сказала Криссет, устало опускаясь на стул. — Она все еще думает, что это торговцы наркотиками.
— Это настоящая религия, — угрюмо произнес Дэвид. — В суровые старые времена на острова привозили рабов, которые хотели поклоняться своим божествам, но белые хозяева запретили им это. Тогда чернокожие стали поклоняться своим богам втайне, опасаясь жестоких наказаний.
Дэвид подвинул к себе чашку с чаем.
— Неужели мы обязаны пить горячий чай, любовь моя, когда стоит такая жара? Неужели у тебя не найдется бутылочки холодного пива, хотя бы самой маленькой?
Криссет смерила его тяжелым взглядом.
— Вода или чай, парень, так что бери или выметайся.
Он вздохнул и поднес чашку к губам.
— На Гаити жрецам вуду приходилось прятаться в лесах. Они играли на больших барабанах, призывая богов снизойти к ним. Поэтому культ вуду справляется среди холмов, подальше от глаз белого человека. Но на Кубе рабы оказались умнее. Они не ушли в леса. Они взяли святых из католических церквей и сделали их своими старыми божествами. Поэтому если белые хозяева приходили и высматривали следы африканской религии, рабы говорили, что не делают ничего плохого, только исправно молятся святой Барбаре, святому Лазарю, Деве Марии и всем остальным. Но всякий кубинец скажет тебе, что святая Барбара — на самом деле Чанго, богиня огня и молнии. Святой Лазарь — Бабалу-ай-ей, исцелитель болезней. А Дева Мария — Ошун, богиня любви и богатства.
Обе женщины удивленно следили за ним.
— Парень, надеюсь, ты не веришь во все это? — спросила Криссет.
— Однако они практикуют черную магию, так ведь? — поспешно вмешалась Габи. — Детектив сказал, что убийство несчастного пса — это своего рода заклинание, чтобы запугать семью Эскудеро.
Дэвид поднял брови.
— Мне ничего не известно об этом, любовь моя. Сантерия не христианская религия, а религия африканцев, и божество божеству рознь. Ялохи, жрицы, творят заклинания, которые временами могут быть добрыми. Например, если ты хочешь победить в азартной игре. А временами — злыми, если, скажем, ты желаешь навести порчу на врага.
— Что-то ты темнишь, Дэвид, — зашипела Крис-сет. — Сознайся, ты был с этим очень хорошо знаком у себя в Тринидаде? — Она потянулась и схватила свою чашку с блюдцем. — Моя семья права — я, должно быть, сошла с ума, что связалась с тобой!
— Пожалуйста, успокойтесь. — Габи не вынесла бы их очередной ссоры. — Мне кажется, что Ангел и его мать попали в какую-то беду, а мы и не подозревали об этом, — задумчиво проговорила она. — Жаль, что они ничего не сказали. Возможно, мы бы смогли им помочь.
И тут Габи неожиданно для себя зевнула. Бросив смущенный взгляд на Дэвида и Криссет, она поспешно встала из-за стола.
— Пожалуй, пойду поищу чистые простыни. Постелим Дэвиду внизу. Я хочу, чтобы он остался, — сказала она в ответ на хмурый взгляд повернувшейся к ней Криссет. — Так я буду чувствовать себя в большей безопасности.
Криссет обвела взглядом одну из спален дома Кольеров, обычно запертую комнату с газовыми занавесками, превратившимися в лохмотья, и кроватью в стиле Людовика IV, с пологом и атласным покрывалом с золотыми кисточками.
— Какая красота, Габриэль! — произнесла она с восхищением в голосе. — Хотела бы я как-нибудь наведаться сюда вместе со своими камерами и сделать этакое фотоэссе о твоем старинном доме. — Криссет задумчиво пощупала атласную ткань покрывала. — И, может быть, о некоторых других особняках на островах Палм и Стар.
Габи снова зевнула, ее глаза слипались.
— Моя мать любит атлас и зеркала. Когда-то в этой комнате всю стену закрывал белый пуховой ковер. Отец всегда говорил, что верхние спальни оформлены в стиле ультрабарокко.
Криссет скинула туфли и уселась на край кровати.
— Наверное, было бы довольно странно здесь жить. Слушай, если боишься, можешь лечь спать вместе со мной. Или я спущусь в твою комнату. Мне все равно.
— Боюсь? — Габи даже не думала об этом. — Я так устала, что ровным счетом ничего не чувствую.
Криссет проводила Габи до двери и встала на пороге, глядя, как она бредет по коридору в свою комнату.
— Если тебя что-нибудь потревожит, — крикнула она вслед, — зови!
Устроившись в постели, измученная Габи закрыла глаза, уверенная, что немедленно заснет.
Однако сон не шел.
В окне шумно работал вентилятор, всасывая внутрь комнаты влажный ночной воздух с залива. Простыни невыносимо липли к телу. Габи отбросила покрывало и осталась лежать в старой батистовой ночной сорочке.
В кромешной тьме время, казалось, остановило свое течение. Габи долго ворочалась без сна, и когда посмотрела на светящийся циферблат часов, было без четверти четыре.
Застонав, она встала и прошлась, с удовольствием ступая по прохладному кафелю пола, затем задернула шторы, чтобы свет полной луны не падал на кровать, и снова легла, усилием воли заставив себя не думать о бедном старом Юпитере.
Беспокойное томление овладело ею. Габи подумала, что никогда уже не приспособится к влажному зною Флориды. Но ведь в Италии было почти так же жарко, раздраженно подумала она. Что с ней такое происходит?
Вуду. Сантерия.
Габи перевернулась на живот. Кровь стучала в ее висках. Стоило ей закрыть глаза, и темная комната начинала немилосердно вибрировать, словно она слышала стук собственного сердца, усиленный в тысячу раз.
Габи поняла, что каким-то чудным образом все же погрузилась в сон. Она была вновь во Флоренции в своей комнатке на виа Стратторе, где выше по улице маленькие моторные скутеры вечно будили ее по утрам своими хлопками и ревом. В таком же колотящемся ритме работали мотоциклетные моторы.
Спустя мгновение Габи осознала, что лежит в объятиях мужчины, который крепко прижимает ее к себе. Она чувствует его тело, мускулистое и теплое, атласную кожу. Сердце его билось так громко, что она попыталась отодвинуться прочь. Каждой своей клеточкой она ощущала близость этой желанной силы, тесное соприкасание с могучим телом.
В нем было столько напора, так отчетливо ощущалось его отчаянное желание, что это даже пугало. Он хотел ее.
Кто бы это ни был, он сжимал ее так крепко, так вожделенно, будто стремился навеки удержать в своих объятиях. Она чувствовала тепло его дыхания у себя на губах. Вместе с безрассудным желанием, росшим в нем с каждой секундой, возрастала и ее тревога. Ничто не могло сравниться с этим всепоглощающим вожделением! Удушливое, подавляющее чувство страха вновь охватило Габи.
«Нет!» — беззвучно выкрикнула она, сопротивляясь таинственной силе.
Внезапно в ее сновидение ворвался странный звук, который, казалось, доносился из бушующего огненного кольца. Этот звук, похожий на душераздирающий вопль, прошел сквозь нее, заглушая ритмичное биение сердца. Ослепительная вспышка, подобная молнии. Пронзительный визг в сжатой до предела атмосфере.
Габи проснулась. Крик едва не сорвался с ее губ.
Содрогаясь, она наконец осознала, что находится дома. В своей собственной спальне. Яркий лунный свет проникал сквозь шторы и падал на простыни. Точно в тумане, она вспоминала свой сон. Ей приснилась Флоренция? Моторные скутеры? Некто, испытывавший к ней могучее желание? Его объятия, подобные стальным обручам, из которых ей не вырваться? Нечто, ревевшее, как двигатель реактивного самолета?
Габи прислушалась. В горячем ночном воздухе чувствовались едва ощутимые вибрации. Ни порывы ветра, ни оконный вентилятор, ни холодильник на первом этаже были здесь ни при чем. Постукивание шло прямо из стен.
Она опустила ноги с кровати и, крадучись, вышла в холл, на галерею, тянувшуюся над старинной гостиной. Она прислушивалась к странному ритму, барабанному бою, который, казалось, был растворен в знойной атмосфере.
Внизу на кушетке спал Дэвид. При лунном свете ей удалось разглядеть смятые белые простыни и силуэт его большого тела.
Чувствуя невольную дрожь во всем теле, Габи попыталась уверить себя в том, что все это лишь ночной кошмар. Но тогда отчего этот завораживающий звук, тревожащий душу, не смолкает теперь, когда она пробудилась ото сна?
Кроме того, в воздухе присутствовал странный запах, чувствовавшийся более отчетливо тут, на галерее. Запах тлеющего дерева, зеленых джунглей. Солнечный свет. Горячая острая пища.
Она заметила, как Дэвид зашевелился, открыл глаза и посмотрел прямо в темноту. Точно кошка, одним молниеносным движением он соскользнул с кушетки и поднялся на ноги. На нем были джинсы, обнаженный мускулистый торс блестел во мраке. Он медленно повернулся и устремил взгляд на Габи, будто в этот ночной час твердо знал, что должен ее увидеть.
Габи смотрела на Дэвида. Его глаза горели почти устрашающим светом. Она понимала, в каком виде явилась перед ним у перил галереи: в старой ночной сорочке, с рассыпавшимися по плечам волосами, омытая яркими лучами полной луны.
Призрачный ритм, подобный отдаленному бою барабанов в дебрях джунглей, звучал со всех сторон. Усиливающийся запах напоминал аромат морского воздуха на тропических островах. Знойное пекло их ландшафтов. Трепеща от страха, Габи осознала, что Дэвид тоже слышит эти звуки, вдыхает эти запахи.
— Дэвид, — прошептала она. По громадной комнате эхом пронеслись ее слова. — Эскудеро не имеют к этому никакого отношения. Все дело во мне, правда?
Он мог не отвечать. По выражению его лица Габи поняла, что была права.
8
Наклейка на бампере впереди идущей машины изображала американский флаг и гласила: «ПЕРЕД ОТЪЕЗДОМ ИЗ МАЙАМИ НЕ ЗАБУДЬТЕ ПРИХВАТИТЬ С СОБОЙ ФЛАГ!»
Сидя за рулем арендованной у газеты машины, Криссет свернула на главную трассу Майами-Бич, Коллинз-авеню.
— Давненько я не видела такие наклейки, — заметила она, — но ничего удивительного. В этом городе антилатиноамериканские настроения никогда не умирают. Дело не только в белых обывателях. У черной коммуны тоже возникает куча проблем с испаноязычным населением.
Габи смотрела из окна на реконструированные отели и жилые дома исторического района Майами-Бич. Нужно было иметь немало самонадеянности, чтобы назвать «историческим» район, тянувшийся на север по Коллинз-авеню, — эту нескончаемую вереницу строений 1940-х годов, выкрашенных в лавандовый, пастельно-розовый, желтовато-зеленый и голубой цвета. Тем не менее Майами-Бич все же замахнулся на это определение, увековечив таким образом свои безвкусные здания в стиле ар-деко.
— Быть может, здесь действительно слишком много латиноамериканцев, — задумчиво проговорила она, — чтобы мирно раствориться среди жителей одного города?
Криссет покачала головой.
— А-а, латиноамериканцы вкалывают что есть сил и свято верят в американскую мечту, как когда-то все мы в нее верили. Совсем другое дело, — добавила она, — тип, которого мы будем интервьюировать сегодня утром, генерал Родольфо Бачман, этот южноамериканский политик и всеобщее пугало. — Она вновь покачала головой. — Могу поспорить, что после интервью с ним редакцию «Таймс джорнэл» завалят возмущенными письмами.
— У его жены, — поправила Габи, глядя на проносящийся мимо отель, раскрашенный в цвет беж с красной отделкой. — Я собираюсь взять у сеньоры Бачман интервью о ее прогулке по магазинам и закупленной в них одежде. Генерал тут ни при чем.
Генерал Родольфо Бачман печально прославился пытками, которым подвергались в его стране политические заключенные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33