Короткая стрижка, ежик над невысоким лбом, легкая полноватость от обильной, качественной пищи и частых застольев. Самоуверенность хозяина жизни. Чрезвычайная обидчивость на почве комплекса превосходства. Все они вдруг в одночасье решили, что отныне и навсегда страна принадлежит им. Причем, не просто так, а по закону, по справедливости, поскольку долгие годы они, эти качки с вислыми животами, страдали в лагерях, маялись без свободы слова, воевали за страну и отечество... И вообще, все, что происходило со страной печального за эти десятилетия, это происходило с ними лично. И вот их горести кончились, наконец, они могут взять все свое, когда-то отнятое, обратно. И берут. Такой вот примерно молодой человек приходил ко мне наутро после операции.— Чего хотел? — хмуро спросил Пафнутьев.— Интересовался самочувствием пострадавшего.— Как он его назвал?— Никак. Доставили, спрашивает, вечером несчастного с Никольского шоссе после аварии? Доставили, говорю. Как он? — спрашивает? Уточняю — вы спрашиваете о нем или о том, что от него осталось? Он понял эти мои слова, как сообщение о смерти, — Овсов кивнул в сторону больного.— И как он воспринял эти слова?— С явным облегчением. Это меня насторожило, я начал уточнять о ком именно он спрашивает, кого представляет, кто такой сам... И он завилял. Знаешь, как виляют молодые и не очень умные люди?— Знаю. Дальше.— Я спросил, не родственник ли он... Опять манная каша в ответ... Вроде, знакомый, или знакомые попросили заехать узнать... Оставьте телефон, говорю. Это ему не понравилось... Спрашивает, можно ли его забрать... Отвечаю, что можете забирать хоть сейчас... Это он тоже понял, как признание смерти... Спасибо, говорит, моих телефонов не берет, свои не оставляет, к двери пятится, говорит родственники приедут, заберут... И с концами.— Больше никто не появился?— Никто.— И звонков не было?— Ни единого.— Я не смогу найти его, пока не буду знать, кто я, — в наступившей тишине негромко прозвучали слова больного.— Ты хочешь его найти? — удивился Пафнутьев. — Зачем? Для какой такой надобности?— А что мне еще остается в этой жизни?— Да? Где-то я слышал недавно похожие слова... Кто-то их совсем недавно произнес... Хорошо, постараюсь тебе помочь. Я скажу тебе, кто ты. Но сначала скажи мне, кто это? — Пафнутьев вынул и" кармана фотографию женщины, которую ему вручил Овсов.— Я уже видел эту фотку... Степан Петрович показывал. Но не знаю, кто это.— Нравится?— Да, приятное лицо. Хотя бывают и лучше... У Вали, например, — больной быстро взглянул на Овсов а.— А как женщина, годится?— Не знаю... Возможно.— В постель затащил бы? — не отставал от парня Пафнутьев.— У меня такое ощущение, что в этом и надобности бы не было — тащить в постель. Она сама бы туда забралась.— То есть у Тебя к ней отношение не очень хорошее?— Даже не знаю, что вам сказать... Дело в том... Да ладно, чего уж там...— Э, нет! — пресек отступление больного Пафнутьев. — Слушай внимательно... Не так важно, что ты скажешь четко и внятно, как то смутное; и невнятное, что промелькнуло на долю секунды в твоей помятой голове, что вызвало бессвязные ощущения... Понимаешь? Вот ты сейчас хотел что-то сказать, но тут же остановился. Что ты хотел сказать? Что напрашивалось на язык?— Мне показалось... У меня промелькнуло подозрение, что я уже был с ней в постели.— Это было прекрасно?— Не знаю . Восторга не чувствую.— Может быть, это твоя жена?— Не знаю.— Но у тебя есть жена?— Возможно.. Степан Петрович говорит, что мне около тридцати, значит, вполне вероятно.— Дети? Дети не возникают перед твоим смутным взором?— Нет... А вот детские голоса иногда слышу.. Малые дети, лет пять, может быть три... Что-то так.— Как эти голоса к тебе относятся?— Вроде зовут меня... Или я их разыскиваю, а они откликаются откуда-то... А откуда именно не пойму. Между нами что-то стоит... Они словно проходят сквозь меня не замечая... Или я прохожу сквозь них и тоже не вижу их, не ощущаю. Только голоса. Иногда громче, иногда тише. Иногда детский плач, тихий такой плач, как могут дети плакать в одиночку, — больной взял со спинки кровати полотенце и осторожно промокнул взмокший лоб. — Простите, я устал. Не могу долго работать умственно, — он виновато улыбнулся.— А газеты? Такую гору газет можете прочитывать? — спросил Пафнутьев, поднимаясь.— Это не умственная работа. Это так... Забава. Простите, — он посмотрел на Овсова, потом на Пафнутьева, — вы так и не представились... Кто вы?— Пафнутьев. Павел Николаевич.— Это я уже слышал...— Следователь прокуратуры.— Ага... Значит, разговор был серьезным?— Вполне.— Простите... А зачем вы приходили?— Мне необходимо было убедиться, что у моего друга Овсова есть такой вот клиент, что он выглядит вот так, и что у него именно те проблемы, о которых говорил Овсов.— А теперь? В чем ваша задача теперь?— Для начала я хочу знать твое имя.— И вы мне его сообщите?— Немедленно.— Тогда я найду этого типа в зеленых штанах, — как бы про себя проговорил больной. — Ведь сейчас он меня не узнает, верно, Степан Петрович?— Да, ты немного изменился, — смешался Овсов. — Узнать тебя действительно трудно даже для тех, кто хорошо тебя знал.— Это облегчит мою задачу.— А в чем твоя задача? — вкрадчиво спросил Пафнутьев, обернувшись от двери.— Я найду его, — повторил больной, откидываясь на подушку.— Это будет непросто, — предупредил Пафнутьев. — Сейчас половина парней в возрасте от шестнадцати до шестидесяти ходят в зеленых штанах, кожаных куртках, выстригают затылки и притворяются крутыми ребятами. А иногда и ведут себя достаточно круто, потому что вынуждены так себя вести, чтобы не осрамиться перед приятелями и приятельницами. Наглость стала признаком хорошего тона. Въезжаем в рынок, дорогие.Зомби слабо улыбнулся и закрыл глаза. * * * Вернувшись в ординаторскую. Овсов усадил Пафнутьева на кушетку, выплеснул в чашки остатки синей жидкости из заморской бутылки, тут же выпил свою долю и вопросительно посмотрел на следователя.— Что скажешь?— Ничего напиток, — ответил Пафнутьев чуть сморщившись. — Когда ничего другого нет, сойдет и этот.— Я не о напитке.— Знаю... Шучу. Знаешь, мне кажется, он не притворяется.— Ну ты, Паша, даешь! Мне это известно давно. Ведь он без сознания лежал три недели, потом начал постепенно в себя приходить, первые слова произнес! Первый вопрос — где я? В больнице, говорю. Через несколько дней спрашивает — кто я? Нет, он нас не дурачит.— Ты знаешь, какая дикая мысль посетила мою голову? — спросил Пафнутьев. — Мне показалось, что когда он перестанет быть твоим клиентом, он сделается клиентом моим.— В каком смысле?— Я, Овес, выражаюсь только в прямом смысле. Ты видел его твердое намерение найти типа в зеленых штанах? Такое стремление посещает далеко не всех наших законобоязненных граждан. Наши граждане в большинстве своем довольно трусоваты. Дочь насилуют во дворе собственного дома, а отец не может решиться на ответные действия. Братья, родные братья не могут набраться гнева и отваги, чтобы ответить насильнику по-мужски. И она сама, шестнадцатилетняя девчонка, вынуждена брать на себя исполнение святого закона мести. Подстерегает подонка в полупустом зале кинотеатра и, пристроившись сзади, во время сеанса втыкает ему нож в шею!— Это было?! — Овсов и Пафнутьев, обернувшись, видят в дверях Валю — они даже не заметили, когда она подошла и тоже слушает страшноватый рассказ Пафнутьева.— Было, — ответил следователь. — Позавчера.— И что?— К сожалению, скорая помощь приехала слишком поздно, — с преувеличенной скорбью проговорил Пафнутьев. — Спасти не удалось.— А девушка?— Будет жить.— На свободе?— Суд решит, — Пафнутьев развел руками.— А что он решит? — Валю, похоже, потрясла история страшной мести во время показа фильма.— Что следствие ему на стол положит, то и решит. Мы немного ушли в сторону от нашей главной ,темы... Девушка ладно, разберемся. Но ваш Зомби что делает! Едва прийдя в себя, едва оторвав голову от смертного одра, твердо говорит — найду. Поэтому мне стало интересно — кто же он?— Что ты намерен делать? — спросил Овсов.— Для начала хочу познакомиться с этой красавицей, — Пафнутьев похлопал себя по карману, где лежала фотография в целлофановом конверте.— Это возможно?— Для меня? Обижаешь, Овес, — Пафнутьев поднялся. — Спасибо за угощение, теперь я внутри совершенно синий. Было очень приятно познакомиться, — он неуклюже поклонился Вале. — Будут сложности — заходите, звоните, пишите.— Вы тоже нас не забывайте, — улыбнулась девушка. — В случае чего — сразу к нам. Починим, заштопаем, залатаем, в случае если бандитская пуля... Верно, Степан Петрович?— Лучше, конечно, увернуться от этой самой пули, но если что... Вне всякой очереди первым под нож пойдешь.— Больно жутковатые у вас приглашения.— Работа такая, — Валя протянула руку. — Не забывайте нашего Зомби.— К сожалению, это уже невозможно. * * * На обратном пути в прокуратуру Пафнутьев попросил водителя сделать небольшой крюк, — Заглянем в одно место.— Обед, Павел Николаевич! — жалобно протянул водитель.— У всех обед. За десять минут управлюсь.— Не управитесь.— Спорим?— На спор кто угодно управится.— Тебе, старик, не угодишь, — усмехнулся Пафнутьев.Он хотел поговорить с родителями Светы. Год назад они виделись мельком и единственное, что он запомнил, это сжавшиеся от горя мужчина и женщина. Они не плакали, ни о чем никого не спрашивали, пребывая в каком-то оцепенении, словно до конца не веря еще в случившееся. Они, казалось, боялись произнести хоть слово, чтобы не сорваться, не потерять самообладания, чтобы не вырвалось, не выплеснулось из них горе. Пафнутьев сам тогда пришел к ним и рассказал, как все произошло. Они выслушали его молча, не задав ни одного вопроса. Пафнутьев хорошо их понимал к не стал терзать подробностями. А сейчас, увидев в дверях Сергея Николаевича, он сделал над собой усилие, чтобы узнать этого человека. Да, это был он, отец Светы.— Здравствуйте! — громким голосом Пафнутьев хотел всколыхнуть Сергея Николаевича, да ему и самому надо было избавиться от неловкости, убедить себя в том, что поступает правильно. — Моя фамилия Пафнутьев. Павел Николаевич. Следователь. Если помните, мы встречались с вами в прошлом году.— Как же, припоминаю, — Сергей Николаевич отступил в глубину квартиры. — Проходите. А вы изменились.— Вы тоже, — брякнул Пафнутьев неосторожно и тут же пожалел о своих словах.— О нас и речи нет, — чуть улыбнулся Сергей Николаевич. — Давние, знакомые не всегда узнают. А напомнишь — неловкость... Слушаю вас, — он показал на стул.— Начальником вот стал, — Пафнутьев произнес это извиняющимся тоном, словно что-то непотребное совершил.— Это, наверно, по результатам того дела?— Не только, — Пафнутьев чертыхнулся про себя — опять сказал что-то некстати. — Я к вам на несколько минут... Вернулся Андрей, его почти год здесь не было.— Да, он звонил мне.— И вы поговорили с ним довольно круто?— Для крутого разговора у меня нет ни оснований, ни духа... Попросил его больше нас не тревожить. Мне кажется, я сделал это достаточно мягко.— Сергей Николаевич... Послушайте меня, — Пафнутьев положил ладони на колени. — Вы вправе относиться к нему, как сами того пожелаете. Тут я вам не советчик. Но для полноты картины могу сказать — он вел себя достойно. Во всех смыслах этого слова.— Дар — вежливо удивился Сергей Николаевич; — Надо же...— Он сделал то, на что ныне способен один человек из миллиона.— Что же он такого замечательного совершил? Уехал к тетке на черешню?— Он уничтожил всех прямых виновников... То есть, преступников. Он бы и с остальными расправился, да я его остановил.— И много этих.., остальных?— Трудно сказать... Но троих бы он на тот свет отправил. Это уж точно.— И это было бы правильно? Справедливо?— Вполне.— Зачем же вы его остановили? — Сергей Николаевич сидел бледный, с напряженно выпрямленной спиной, на Пафнутьева старался не смотреть, вопросы задавал мертвым, бесцветным голосом, словно до сих пор боялся выдать свои чувства или опасался, что они выплеснутся наружу помимо его воли.— Четверых вам мало? — негромко произнес Пафнутьев.— Простите, я не то говорю.— Сергей Николаевич, скажу вам еще... Был момент, когда Андрей сам хотел отправиться вслед за Светой. И опять я остановил. Удалось схватить за руку в последний момент. Поймите, у вас нет оснований упрекать его в самом малом. Если вам это не очень тяжело, позвоните ему, снимите камень с его души. Он до сих пор в шоке. Я опасаюсь, что он до сих пор не вполне отвечает за себя. Не хотите звонить — не надо. Но просьба моя такая, — Пафнутьев поднялся.— Вы полагаете, я должен это сделать?— Это было бы хорошо. Все, что произошло... Это очень печально... Но жизнь продолжается. И схватка продолжается.— Вы имеете в виду.., оставшихся троих?— И их тоже.— Если это вам поможет... Я готов. Извинюсь.— Я пришел сюда не за помощью, — жестковато сказал Пафнутьев. Последнее время он стал ловить себя на этом — говорил людям достаточно жесткие слова, не испытывая в этом большой надобности. Если раньше он легко пренебрегал словами обидными, снисходительными, насмешливыми, то теперь не желал делать вид, что прост и непритязателен, что готов все выслушать и все проглотить. В ответе Сергея Николаевича был укол и он не стал делать вид, что не заметил его.— Простите, — несколько растерялся хозяин. — Мне показалось, что это вам нужно для дела...— Нет. Все, что мне требуется для дела, я нахожу в другом месте. Я позволил себе дать вам совет. Как вы поступите... Решайте.— Я действительно не знал, что Андрей... Что он так вел себя. Он пытался поговорить со мной еще тогда, но я не нашел в себе сил. Во всем винил его.— Значит, и вам надо снять камень с души, — мягко сказал Пафнутьев, как бы извиняясь за слишком уж суровые слова, которые вырвались у него. — Всего доброго, Сергей Николаевич. Рад был вас повидать. Надеюсь, еще увидимся.— Да, конечно, — нескладно поднялся со стула хозяин. — Это надо помнить... Живые тоже нуждаются и в поддержке, и в признательности.— Вот именно, — улыбнулся Пафнутьев. На улице его встретил дождь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73