— Ответь на главный, дорогой — как здоровье?— Держусь.— О! Иван Иванович! Остальное приложится. Главное — чтоб здоровье было, остальное мы преодолеем.— Откуда звонишь?— Дорогой! Я совсем рядом! Из машины звоню... Хочу видеть тебя, хочу обнять тебя!— Обними, — сказал Сысцов, смиряясь.— Прямо сейчас?! — обрадовался собеседник.— Зачем откладывать хорошие дела? Свидания с этим человеком тяготили Сысцова, он понимал, что их дружба не может продолжаться слишком долго, но проходил месяц за месяцем, а в стране не случалось ничего такого, что заставило бы его насторожиться и пресечь эти встречи. С некоторых пор Сысцов даже поощрял Байрамова к дальнейшим встречам, тем более, что никто не приходил к нему с такими дарами.И все-таки Байрамов его тяготил. При встречах с ним Сысцов не чувствовал своего всевластия, более; того, он ощущал растущую зависимость. Сысцов все понимал и имел мужество называть вещи своими именами — его подкармливали, его покупали, с ним расплачивались. Опыт подсказывал — все это не могло продолжаться слишком долго. Их дружба должна или прекратиться полностью или принять другие формы. А измениться их отношения могут только в одном направлении — он станет полностью зависимым, полностью управляемым.Сысцов ни на мгновенье не заблуждался, что Байрамов — если и не убийца в полном и прямом смысле слова, то преступник весьма опасный и уж во всяком случае законченный.Ему хорошо запомнилась их первая встреча... Байрамов записался на прием, терпеливо прождал несколько часов в коридоре, не отлучаясь и не пытаясь как-то скрасить затянувшееся ожидание — он сидел на стуле, поставив чемоданчик на колени и глядя прямо перед собой. Можно было подумать, что он присел на минутку, хотя просидел в такой позе не один час. Это было достаточно унизительно для его положения, но Байрамов, казалось, шел на это сознательно — пусть высокое руководство знает, как много" он готов перенести ради нескольких минут приема. Встреча Сысцова и Байрамова действительно продолжалась десять минут, а если уж точнее, то одиннадцать. И единственная его цель была — познакомиться. И больше ничего. Представиться первому человеку города.— Мы будем с вами встречаться, дорогой Иван Иванович, — сказал Байрамов на прощание. — Я очень, благодарен за то, что вы нашли время принять меня. Я отнял у вас, — он посмотрел на часы, — ровно одиннадцать минут. Да, ровно одиннадцать минут, — повторил Байрамов, видимо, придавая этому обстоятельству важное значение. Так все и оказалось.Уходя, он скромно, но с достоинством положил на сысцовский стол красивый, с золотым тиснением конверт. Сысцов пренебрежительно передернул плечами, пожал руку уходящему гостю, а конверт сдвинул в сторону, чтобы не мешал разговаривать с другими посетителями. Сунуть конверт в ящик стола Сысцов не решился. Мало ли... И весь этот приемный день Сысцов искоса поглядывал на конверт, опасаясь прикоснуться к нему, словно чувствуя исходящую от него заразу, словно тогда уже предвидел, что отношения с этим человеком будут долгими и чреватыми. Вечером он смахнул все скопившиеся за день, бумаги со стола в ящик, причем, так расчетливо, что золотистый байрамовский пакет оказался в самом низу — Сысцов так и не прикоснулся к нему.Потом он сделал несколько контрольных звонков — Колову, Анцыферову. Те были на месте, в их тоне, в их словах он не почувствовал опасности. И лишь тогда взял конверт и вскрыл его. Там лежали одиннадцать новеньких тысячедолларовых бумажек. Одиннадцать тысяч долларов. Вот почему Байрамов; несколько раз повторил эту цифру. Номера на купюрах шли подряд, что говорило о весьма важном обстоятельстве — деньги были получены в зарубежном банке. Тысячедолларовые бумажки, это Сысцов знал, были чрезвычайно редки и в обращении их почти нет. Слишком крупна купюра, чтобы можно было ею где-то расплатиться, получить сдачу. Ею пользуются только в таких вот случаях. Сысцов прикинул — это больше двадцати миллионов рублей.Круто, — подумал он тогда.Из разговора с Байрамовым он знал, что тот хочет кое-что приватизировать в центре города. Ну что ж, Сысцов рассчитался с ним сполна — тому удалось приобрести не слишком дорого обкомовский особняк, несколько магазинов, авторемонтные мастерские. Чем больше перемен, тем больше все остается по-прежнему, — эти слова Сысцов знал и последние годы еще раз подтвердили их справедливость. Несмотря на перемены в обществе, Сысцов как и прежде мог помогать хорошему человеку.— Чем круче перемены, тем бесспорнее все остается по-прежнему, — проговорил Сысцов вслух, любуясь девушкой, бежавшей к нему по щиколотку в шуршащих осенних листьях, прижимая к груди темно-зеленую бутылку с красной этикеткой. Полюбовавшись ее лицом в осеннем золотистом свете, коснувшись ладонью ее щеки, проведя рукой по ее бедру, он сказал:— Сейчас машина подойдет... Надо впустить. И это... Стакан и легкую закуску... Будь добра, а? Для юных ножек это только забава, верно?— Это мои-то юные? — засмеялась девушка.— Нет, мои, — пробормотал Сысцов, чуть смешавшись от срамных своих мыслей и возникших вдруг желаний. Стараясь побыстрее погасить неловкость, он поглубже утонул в плетеном кресле, а девушка безошибочно поняла — что-то будет сегодня, что-то будет... И лицо ее приняло шаловливое выражение — «Ну-ну, Иван Иванович, ну-ну...»Управляемые чьей-то невидимой рукой, ворота открылись и на территорию дачи медленно, неслышно въехала машина темно-серого цвета с затемненными стеклами. Почтительно остановившись в отдалении, у самых ворот, чтобы даже близостью своего разогретого мотора и горячими выхлопными газами не осквернить высокую задумчивость хозяина. Дверца машины тоже распахнулась неслышно и на желтые листья ступил человек в черном костюме, черном плаще. Он сразу вписался в колорит участка — золотая оправа очков, широкая золотозубая улыбка, черный чемоданчик, поблескивающий бронзовой отделкой. По мере приближения к Сысцову, который все также сидел в кресле, Байрамов разводил руки все шире, пока они не приняли горизонтальное положение. В одной руке болтался чемоданчик, в другой посверкивали на солнце целлофановыми бликами розы. Байрамов умышленно шел медленно, делая маленькие шажки. На ногах его были черные остроносенькие туфельки на явно увеличенных каблуках — хотелось, хотелось Байрамову выглядеть выше и стройнее. Был он широколиц, его можно было назвать и щекастым, а если уж не побояться обидеть, то и мордастым. И было брюшко. Да, обильная, отборная пища, широкие постели, изысканные напитки, безбедная жизнь — все это давало о себе знать. Но он принадлежал к тем людям, или лучше сказать, к тем нациям, где полноту считали достоинством, полнота говорила о том, что этот человек зарабатывает себе на хлеб отнюдь не лопатой, а умом, талантом, высокой образованностью. Не зря Байрамов, шел медленно, не зря издали развел руки в стороны, улыбаясь широко и радушно — не выдержал Сысцов, сказалось все-таки пролетарское происхождение. Поднялся и сделал несколько шагов навстречу, тоже протянул руки вперед, вроде бы в нетерпении обнять дорогого гостя. Не обратил внимания, простая душа, как в машине, за приспущенным стеклом хищно и коварно сверкнул фиолетовым глазом объектив фотоаппарата. И когда обнялись, как старые друзья, Глава администрации и международный пройдоха, опять сверкнул объектив, опять в машине раздался чуть слышный щелчок надежного фотоаппарата. — Счастлив видеть тебя в добром здравии! — проговорил Байрамов. — Прекрасно выглядишь, дорогой!— Спасибо, Маратик, — по-отечески поблагодарил Сысцов, торопясь вырваться из объятий человека более молодого, более сильного, четко знающего, чего хочет от этой встречи.— Прекрасная погода, Иван Иванович! А?— Неплохая, — сознательно пригасил Сысцов восторги Байрамова. — Садись, — он кивнул в сторону второго плетеного кресла. И отметил про себя, что девушка все успела сделать вовремя — на столике уже стояли два свежих стакана, несколько яблок в плетеной корзинке и тонко нарезанные в блюдечке ломтики балыка.— Какой стол! — восхитился Байрамов. — Какой стол! Я обязательно должен вручить эти розы хозяйке!— Вручишь, — невозмутимо проговорил Сысцов. — Я передам твои розы и скажу, что от тебя. Положи их пока у дерева, — и этим Сысцов дал понять Байрамову, кто здесь хозяин. — А что касается стола... Я знаю, какие столы тебе нравятся, — Сысцов тяжело опустился в кресло, на плед, еще не успевший остыть.— Вынужден не согласиться, — Байрамов склонил голову, как бы прося извинить за непочтительность, — но стол хорош, когда отвечает своему назначению. Ведь для красивой девушки мы не накрываем роскошный стол, для нее более подходит стол небольшой, но изысканный. А налоговому инспектору стол подавай не большой, и не изысканный, ему нужен стол дорогой. И чтобы большая часть выпивок и закусок не выставлялась на столе, она должна быть упакована в коробки.— Ты — мудрый человек, Марат, — проговорил Сысцов, озадаченный откровениями Байрамова. — Ты не по годам мудрый.— Я, с твоего позволения, закончу, — тонко улыбнулся Байрамов, и Сысцов не мог не подумать — вот так тысячелетиями улыбались своим владыкам восточные царедворцы. Обманывая царей, льстя им и предавая их. — Этот стол... Ведь нам не нужен другой, и другой не может быть уместнее. Для двух настоящих мужчин красное вино и мясо... Что может быть лучше? Для этой осени, для солнца и желтых листьев — прекрасные яблоки! Что может быть лучше, дорогой Иван Иванович?— Ладно, убедил, — Сысцов опустил голову, словно утомленный безудержной лестью гостя.— Я позволил себе небольшую вольность, — еще более тонко улыбнулся Байрамов, показав узкую-узкую золотую полоску зубов — на осеннем солнце она сверкнула не то жалом, не то обещанием. — Думаю, пара ящиков грузинского красного не слишком загромоздит твои подвалы?Байрамов подал знак и из машины вышел невысокий парень, одетый во все черное. Фигура его показалась Сысцову как-то нарушенной и прошло некоторое время, пока он понял в чем дело — у парня были неестественно широкие плечи. — Сейчас Амон занесет...— Грузинское красное — хорошее вино, — вроде бы незначащие слова произнес Сысцов, но передавали они ясный и твердый смысл — пусть заносит. — Да, грузинское красное — хорошее вино... — повторил Сысцов. — Когда оно хорошее.— Иван Иванович! — укоризненно протянул Байрамов, и его золотая улыбка-полоска сделалась еще тоньше, протянувшись чуть ли не от уха до уха. — Обижаешь, дорогой.— Как же, тебя обидишь, — со стариковским благодушием проворчал Сысцов. Чуть повернув голову, он смотрел, как Амон без видимых усилий понес ящик с вином к крыльцу. Едва он поднялся по ступенькам, на пороге возникла радостная девушка. Она придержала дверь, пропуская Амона, а когда он шагнул в дом, дверь тут же захлопнулась. И все это время Сысцов внимательно наблюдал за девушкой, пытаясь уловить что-то для себя неприемлемое. Он бы ни за что не признался даже самому себе, но Сысцов мучительно ревновал и, глядя на молодого, сильного, с тонкой талией и широкими плечами Амона, глядя как он и девушка обмениваются какими-то словами, он словно оцепенел, не слыша того, что говорил Байрамов. Тот все понял, улыбнулся еще тоньше и прошел ко второму креслу.— Прекрасная погода, — сказал Байрамов, давая возможность Сысцову снова вернуться к разговору.— Что нового в большом мире? — спросил Сысцов.— О большом мире знаешь только ты, Иван Иванович.— Дар — словно бы удивился Сысцов. — Ну что ж... Пусть так. А все-таки — что нового?— Киснет мир. Захирел в обжорстве и бестолковости.— Но тебя эти беды миновали?— Только благодаря друзьям, — заверил Байрамов, а Сысцов в очередной раз подивился умению гостя превращать каждый ответ не то в комплимент, не то в праздничный тост.— Что-то давно тебя не было видно, — продолжал Сысцов, не пожелав обратить внимание на похвалу Байрамова.— Вот и появился! От друзей никогда не скрываюсь, дорогой Иван Иванович.— Говорят, где-то в Германии обосновался? Знающие люди говорят, что особняк купил?— Мой дом — твой дом, Иван Иванович! — опять тостом ответил Байрамов.— А в гости не зовешь...— Иван Иванович! Дорогой! Только дай знать! Встретит человек, привезет, доставит из любой точки земного шара.— Широко живешь, — с осуждением, а скорее одобрительно отозвался Сысцов, наливая вино в стаканы. — Ну, что ж... Дай Бог, — и он поднял стакан, из чего можно было заключить, что за это он и предлагает выпить — чтоб Байрамов и дальше жил широко.— О, Иван Иванович, — тонкие губы Байрамова, алые от вина, растянулись в улыбке, — когда ты будешь у меня в гостях, я познакомлю тебя с людьми, которые действительно живут широко... И ты поймешь, что бедный Байрамов только на побегушках...— Ладно тебе... Побегушки. Знаю я твои побегушки... Побежишь — не угонишься.— Ох, чуть не забыл! — воскликнул Варламов совершенно искренне. — Надумаете приехать в гости — дайте знать хотя бы за день. А дорога, мало ли чего может случиться в дороге, — он вынул из внутреннего кармана и положил на стол небольшой конверт. Сысцов даже не взглянул на него. — Дороги нынче непредсказуемы... А здесь достаточно, даже если вы решите добираться ко мне в Германию через Сингапур.Как ни ловок был Байрамов, как ни увертлив, а передача денег и ему давалась нелегко. Понимал, что как ни хороши их отношения, как ни похожи они на дружеские, а происходит нечто криминальное. Короче, покупал он Сысцова и хотя тот не возражал, чувствовал Байрамов опасность и силу, исходящие от этого старика в клетчатом пледе и с хмельными глазами. Между ними ничего не происходило и никогда не произойдет навсегда. Все временно. Да, сегодня Сысцов взял доллары, но это говорит только о том, что сегодня у них все нормально. Какими отношения будут завтра... Этого никто не мог сказать.Но ловкий царедворец Байрамов понимал и другое, — с каждой такой вот их встречей Сысцов вязнет, и все меньше у него возможностей для праведного гнева и неожиданных поступков. И Байрамов продолжал опутывать того невидимыми простым глазом паутинками, состоящими из таких вот посещений, тонких улыбок, содержательных конвертов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73