— Как поживаешь?— Хорошо поживаю.— Ну-ну.Протокол опознания Амона, как человека, устроившего дебош в отделении милиции. Шаланда подписал, хотя и не без колебаний. Больше всего его смущало то, что он оказался потерпевшим, не хотелось ему в документах проходить потерпевшим. Но Пафнутьев его убедил в том, что для будущего суда он важен именно, как потерпевший, причем при исполнении служебных обязанностей.Несколько раз в кабинет заглядывал обеспокоенный Анцыферов, но Пафнутьев улыбался ему так обнадеживающе, что тот успокаивался, исчезал, но через пятнадцать-двадцать минут заглядывал снова.— Заканчиваете? — спрашивал он, просунув голову в дверь кабинета и обеспокоенно оглядывая всех.— К тому идет, Леонард Леонидович, — кивал Дубовик безразмерным своим носом, не отрывая взгляда от протоколов.— Тянете, — укоризненно говорил Анцыферов.— Успеем, — Пафнутьев беззаботно махал рукой, словно бы даже и мысли не допускал о чем-то непредвиденном, неожиданном.— Ладно, я еще загляну, — напоминал Анцыферов.— Загляни, Леонард, загляни, — не возражал Пафнутьев.Но и эти его слова настораживали прокурора, он долгим взглядом изучал Пафнутьева, словно пытался проникнуть в тайные его мысли и намерения. И опять исчезал, так и не погасив своих сомнений. Единственное, чего добился Анцыферов, это того, что забеспокоился и Амон, до того сидевший мирно.— Скажи мне, начальник, что происходит? — спросил он наконец. — Что за суета началась?— Никакой суеты, — отвечал Пафнутьев твердо. — Идет плановая работа. Готовим документы к твоему освобождению.— Мозги пудришь, начальник.— Ничуть, — заверил Пафнутьев.— С такими документами сажают, а не освобождают.— А ты откуда знаешь? Уже сидел?— Догадываюсь... Нехорошо себя ведешь, начальник. Сокрушаться будешь.— Вместе посокрушаемся.Лукавый Пафнутьев все-таки нащупал выход из того положения, в которое затолкал его Анцыферов требованием немедленного освобождения Амона. Если он так хочет выпустить его, пусть. Но при этом останутся все документы, которые необходимы суду. И по этим документам, на их основании можно выносить приговор, можно давать и десять лет, и пятнадцать. Это будет бомба, которая все равно взорвется рано или поздно, а то что бомба существует, Анцыферов знает, и не сможет о ней забыть ни днем, ни ночью. А для того, чтобы папка с документами была в боевой готовности, требуется одно — постановление об освобождении Амона подпишет Анцыферов. Это будет единственным условием Пафнутьева. Все остальное он готов сделать.Уходя из кабинета прокурора, он уже знал, что нужно делать, знал и то, что Анцыферов ни за что не согласится это постановление подписать. А если подпишет — это будет самая крупная ошибка в его жизни. И пока Дубовик готовил документы для осуждения Амона, Пафнутьев, обстоятельно, обдумывая каждое слово, готовил постановление для освобождения Амона. И войдя к прокурору, Пафнутьев молча положил бумагу на стол, ткнув в нее пальцем.— Вот здесь, Леонард.— Что здесь?— Подписать, — выражение лица Пафнутьева было скучающим, почти сонным и смотрел он не на взрывной документ, а в окно, на подтеки дождя, которые извилистыми ручейками струились по стеклу. К мокрому стеклу прилипло несколько листьев, в комнате стоял осенний полумрак, Анцыферов свет не включал, наслаждаясь этими кабинетными сумерками.Увидев внизу свою фамилию и место, оставленное для подписи, Анцыферов все понял мгновенно. Он даже не стал вчитываться в текст самого постановления. Легонько, будто в самой бумаге таилась опасность, Анцыферов отодвинул листок от себя подальше.— Ты, Паша, очень хорошо все изложил. Мне нравится.— Старался.— Даже перестарался немного, — усмехнулся Анцыферов. — Я не могу подписать эту бумагу. Я недостаточно знаком с делом. Ты ведь во всем разобрался? И пришел к выводу, что этого человека можно отпустить?— Как скажешь, Леонард.— Ну, что ж... Если ты так решил... Отпускай. Я не возражаю. Поставь черточку у моей фамилии, знаешь, как делается, когда подписывается кто-то вместо начальника... И распишись.— Хорошо, — Пафнутьев помолчал, все с тем же сонным выражением глядя в окно, потом взял листок с постановлением и вышел.Вернувшись в кабинет Дубовика, он решил провести с Амоном еще одну маленькую провокацию. В целлофановый пакет, куда были сложены отобранные при задержании вещи Амона, он положил и фотографию Цыбизовой, тот самый снимок, который сохранился у Зомби. Что-то подсказало ему такую затею, что-то толкнуло под руку, когда он смотрел, как Худолей вертится вокруг Амона, пытаясь сфотографировать его во всех мыслимых и немыслимых поворотах. Амон пытался отворачиваться, опускал голову или наоборот поднимал ее к потолку, но это нисколько Худолея не останавливало, он продолжал щелкать, невзирая на свирепые гримасы, которыми Амон пытался отпугнуть эксперта.И наконец не выдержал.— Начальник! — закричал Амон. — Что происходит? Убери от меня этого человека! Сколько можно фотографировать?!— В газетах напечатаем, по телевизору покажем, — усмехнулся Пафнутьев. — Пусть все знают, какой ты красивый, какой ты гордый, — последние слова Пафнутьев произнес с явным акцентом.— Нехорошо шутишь, начальник.— Как умею, — Пафнутьев сделал знак Худолею и, выйдя вслед за ним в коридор, вручил ему фотографию Цыбизовой. — Вложишь в блокнот Амону. Пакет с его вещами должен быть опечатан, понял? При Амоне вскроешь, чтобы было впечатление неприкосновенности его вещей, дескать, никто к ним даже не притрагивался.— Ты что, отпустить его хочешь?— Анцышка требует.— Пошли его подальше.— Послал. Не понимает.— Что мне делать?— Снимай. Побольше снимай. Кто бы ни появился в кабинете, по какому бы вопросу ни зашел, — снимай. И еще — отпечатки пальцев сними с него по полной программе! Понял? Отпечатки всех его двадцати пальцев должны быть в деле.— Ну ты, Паша, даешь! Скажи еще, чтоб с двадцать первого пальца тоже отпечаток снять!— Если сможешь — давай. Не возражаю. Амону это понравится.— Ну ты даешь, — смешался Худолей и даже, кажется, покраснел, что бывало с ним чрезвычайно редко. Он вернулся в кабинет Дубовика минут через десять, торжественно неся на вытянутых руках тощеватый целлофановый пакет с вещами, отобранными у Амона при задержании в ресторане. Чувствуя на себе общее внимание, Худолей прошел к свободному столику, не торопясь уселся за него, водрузил в самый центр пакет. Амон наблюдал за ним внимательно и подозрительно. Взяв из стола ножницы, Худолей срезал верх пакета и все содержимое вытряхнул на стол.— Пиши расписку, что все получил, — Дубовик положил перед Амоном чистый лист бумаги.— А что писать, начальник? — Амон растерялся. Видно, не часто приходилось ему брать в руки нечто пишущее.— Я, такой-то и такой-то, житель гор или долин, не знаю я какой и чей ты житель... Сегодня получил изъятые у меня вещи... Так, ставь двоеточие... Будем перечислять твои вещи, чтоб потом в суд на нас не подал из-за пачки сигарет." Обижаешь, начальник. — Амон укоризненно посмотрел на Дубовика. — Я тебе целый блок подарю, если хочешь.— Здесь вы все щедрые, а стоит вам за порог выйти, все... Ищи-свищи!Пафнутьев показывал полнейшее безразличие к происходящему. Он подсел к телефону, отвернулся к окну и затеял с кем-то долгий, вязкий разговор. Время от времени он только ронял какие-то пустоватые, глуповатые восклицания: «Не может быть!» «А ты?», «А он?» «Ну и что? А дальше...», «Ну ты даешь...» Амон вначале прислушивался, но потом бросил, потому что писать, слушать подсказки Дубовика и прислушиваться к телефонному разговору он попросту не поспевал.— Пачка сигарет «Мальборо»... — диктовал Дубовик, вертя перед глазами ярким коробком. Початая... Пиши — початая. А то будешь потом говорить, что у тебя следователи пачку самовольно открыли, по сигаретке выкурили... Пиши-пиши. Идем дальше.. — Зажигалка... Одноразовая... Газовая..Амон с усилием выводил на бумаге слово за словом, шевеля губами и морща лоб. В это время к нему опять подошел Худолей и принялся, не обращая внимания на Дубовика, мазать Амону пальцы, снимать отпечатки, у него что-то не получалось, он все повторял сначала.— Продолжим, — сказал Дубовик, убедившись, что Худолей проделал все свои процедуры.— Начальник, я уже не могу, — взмолился Амон. — Нету сил...— Найдутся, — спокойно ответил Дубовик. — Пиши... Кошелек... Кожаный, на молнии... Деньги в сумме двадцать семь тысяч рублей... Все деньги?— Все, начальник, все... Могли бы и себе забрать эту мелочь.— Мелочь не берем, мелочь хозяевам возвращаем, — Дубовик не забывал время от времени слегка покусывать Амона, представляя как с каждым его Словом тот вскипает гневно и оскорбление. — Написал? Правильно, двадцать семь тысяч. Как раз на бутылку водки...— Не пью, начальник!— Это хорошо, — похвалил Дубовик. — Значит, долго жить будешь. Пока не помрешь.Амон протяжным взглядом посмотрел на Дубовика, что-то решил про себя, вздрогнули его маленькие бугристые желваки и он снова склонился над бумагой.— А я не собираюсь помирать, — проворчал он уже про себя.— Правильно делаешь. Ты еще молодой. У тебя вся жизнь впереди. С тобой еще много чего случится.— А чего со мной случится?— Мало ли... Влюбишься, например, в красивую девушку, женишься, детей заведешь, потом внуки пойдут, правнуки... Пиши... Фотография девушки, — Дубовик повертел перед глазами снимок. — Без подписи, — небрежно бросив снимок на стол, он взял блокнот, начал внимательно рассматривать его, заглядывать во все кармашки и отделения.Пафнутьев замер над телефоном, искоса наблюдая за Амоном. А тот, бросив взгляд на фотографию, чуть задержался на ней, чуть сморщил лоб, недоуменно вскинул брови, но не возмутился, покорно записал о фотографии в расписку.— Есть? — спросил Дубовик, вчитываясь в записи блокнота и уже этим заставляя Амона нервничать. — Блокнот, импортный. Обложка кожаная, черного цвета, с кармашками... С записями телефонов... Интересные тут у тебя телефоны, друзья у тебя интересные, — проговорил Дубовик, раздумчиво листая страницы и этим опять отвлек Амона от фотографии.— Какие есть, — пробормотал Амон недовольно.— Что ты там написал, ну-ка? Так, девушку упомянул, блокнот тоже есть... Молодец. Умница. Писателем будешь. Ставь дату, расписывайся... Не здесь, ниже, вот здесь, — Дубовик ткнул красноватым пальцем в нужное место на расписке.Но тут опять внимание Амона привлек Худолей. Закончив свои хлопоты с отпечатками пальцев, он подошел к столу, на котором горкой лежали вещи Амона, и несколько раз сфотографировал их. Причем, снимал, наводя резкость по фотографии, чтобы портрет был легко узнаваем. Потом молча подтащил Амона к столу, усадил его и, пока тот соображал, что происходит, успел еще несколько раз щелкнуть аппаратом, стараясь, чтобы в кадре был и сам Амон, и его вещи, и женщина на снимке. Отщелкав, Худо-лей отошел в сторону, словно санитар, который сделал свою черную работу. А теперь, дескать, пусть хирурги возятся." Закончив, наконец, свой разговор, подошел к столу и Пафнутьев. Взял снимок, повертел перед глазами Амона.— Жена?— Любовница, — с вызовом ответил Амон.— Красивая женщина.— С другими не знаемся.— Это хорошо, — кивнул Пафнутьев, отходя к окну. Поднявшись на цыпочки открыл форточку, свел руки за спиной. Надо было что-то предпринимать. У него на руках были доказательства причастности Амона к убийству при угоне машины, но было и жесткое указание Анцыферова отпустить его. Как понимать, Павел Николаевич? — спросил он себя. — Все повязаны? Но Сысцов... Ему-то зачем ввязываться в это мокрое дело? Как он оказался в этой компании? А может Анцыферов пудрит мозги? Нет, не похоже. Слишком он был напуган... Колова он так не испугается. Значит, все-таки Сысцов. Но Амон и Сысцов? Несопоставимо. Значит, Павел Николаевич, можешь сделать вывод... Кто-то еще есть между Сысцовым и Амоном. Кто-то есть... Темная фигура, темная лошадка, темная личность. И человек этот достаточно могущественный, если Сысцов не может отказать ему и звонит Анцыферову с требованием отпустить...— Давно с Байрамовым знаком? — неожиданно спросил Пафнутьев у Амона, резко повернувшись к нему от окна.— Встречались, — неопределенно протянул тот, но мелькнула, все-таки мелькнула в его глазах горделивая искорка — вот, мол, с какими людьми знаемся.— За что он тебя любит? — продолжал Пафнутьев задавать вопросы, для которых у него не было никаких оснований, но которые ему просто хотелось задать. Он вдруг понял еще одно качество Амона — тот держался, когда вопросы выстраивались в какую-то понятную ему схему. А от вопросов неожиданных Амон терялся и он отвечал на них... Скажем так — неосторожно.— За что можно любить хорошего человека, — улыбнулся Амон.— А ты его за что любишь?— Я где-то слышал, начальник, такие умные слова... Ненависть должна иметь причину, ненависть. А любовь может быть и без причины... Сама по себе.— Хорошие слова, — кивнул Пафнутьев, снова отворачиваясь к окну и предоставляя Дубовику возможность продолжить допрос.— Так, — тяжело перетасовывал свои несуразные мысли Пафнутьев. — Допустим, я его не отпускаю, допустим, пренебрегаю требованием начальства... И что же? Я отстранен Сначала фактически, а потом и юридически. Как говорится, гуляй Вася. Игра пошла крутая и терпеть меня здесь никто не будет. А Амона... Его отпустят и без меня. Если же я выполняю указание Анцышки, то смогу работать дальше. Ни у кого не возникнет сомнений в моей преданности общему делу, все счастливы. Мы паримся в баньке, поднимаем тосты и любим друг друга. И жизнь продолжается. Но как же мне не хочется его отпускать, как же не хочется, если бы кто только знал! — почти вслух простонал Пафнутьев.А снимочек-то он взял. Не отрекся, не закатил истерику, молча взял и написал в расписке, что фотография возвращена. Та самая фотография, которая найдена в кармане Зомби. Одна компания? И страховой агент Цыбизова в этой компании свой человек? И Зомби? И Сысцов? Дела... И только ты, Павел Николаевич, среди них явно чужой. Зона риска. Опять ты в зоне риска, Павел Николаевич. Берегись, дорогой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73