После этого пришлось все повторять сначала — высвобождать ручку, выворачивать сколько было можно ноги, перехватывать ручку и снова заталкивать ее между ступнями, и снова поворачивать. Так продолжалось раз пять, пока он не почувствовал, что из крана побежала тонкая струйка воды. Она была холодная и немного освежила его пылающие ступни. После этого он нашел в себе силы сделать еще несколько поворотов крана. Теперь из него шла сильная струя.Пафнутьев почувствовал, что ванная постепенно наполняется холодной водой. Теперь его задача заключалась в том, чтобы передвигая гусак, найти тот небольшой просвет, когда вода, еще не достигнув раковины, но уже выйдя из зоны над ванной, пошла бы на пол. Па это у него ушло немного времени, несколько минут. И по шуму он понял — вода идет на пол. Ему повезло — на полу лежало какое-то тряпье, грязная одежда, и струя, попадая на этот ворох, падала почти бесшумно, растекаясь по полу, проникая во все щели, дыры, отверстия, какие только могли оставить нерадивые строители, пьяные пэтэушники, криворукие отделочники.Теперь оставалось только ждать и молить Бога, чтобы подольше не приходил Амон, чтобы крепче заснул его охранник. В ближайшие полчаса мокрые пятна должны появиться на потолках нижнего этажа и слабонервные, взвинченные, гневливые граждане примчатся выяснять отношения. Если, конечно, в квартирах на нижнем этаже кто-то окажется дома, если он будет достаточно скандальным. В этом был расчет Пафнутьева и все его надежды.Протягивая время от времени ноги, Пафнутьев нащупывал холодную струю и еще раз убеждался, что вода идет, куда надо, мимо раковины, мимо ванны, прямо на пол, что напор достаточный. И снова затихал, боясь неосторожным движением произвести какой-нибудь звук, привлечь внимание охранника, похоже, задремавшего у телевизора.Но проходила минута за минутой, вода текла беспрепятственно и никто к нему не заглядывал. Если дверь в ванной подогнана не очень плотно, а подобные двери никогда плотно не подгоняются, значит, вода уже должна просочиться в коридор, в прихожую, на кухню. И если она не нашли щели здесь, она найдет их там, и наверняка просочится, должна просочиться на нижний этаж.Не имея возможности ничего больше сделать для своего спасения, Пафнутьев мысленно благодарил и бригадира, продававшего цемент при строительстве, и пэтэушников, которые из лени и неистребимой страсти пакостить и шкодить, могли положить плиты перекрытия насухо — тогда бы вода по оставленным щелям текла с этажа на этаж, рождая в душах соседей жажду мщения.Ему в голову пришла еще одна затея — свесив ноги за край ванны, упершись головой в стенку, он начал выталкивать неповоротливое свое тело из ванны, пытаясь одновременно перевернуться на живот. Прошло несколько минут страшных усилий и это ему удалось — он стоял на полу, на коленях и был так счастлив, словно удалось вообще вырваться отсюда. После этого он приподнялся на ноги и попытался лицом нащупать ручки кранов. А нащупав, постарался за них зацепить полотенце, которым был затянут его рот. Полотенце соскальзывало, он бился лицом о краны, разбивая в кровь брови, нос, но снова и снова цеплял ткань за краники и сдвигал, сдвигал полотенце по миллиметру, пока рот его не оказался свободным. Пафнутьев жадно вдохнул воздух, приник к струе и сделал несколько глотков, потом подставил голову под струю.Слух Пафнутьева обострился настолько, что он слышал малейшие звуки в квартире, голоса На площадке, даже, кажется, крики детей во дворе дома. Но он ждал возбужденных голосов на площадке, ждал звонка в дверь...Этих звуков не было.Он ожидал, что соседи начнут колотить шваброй в потолок, бить молотками по трубам отопления — и этого не было. Вода продолжала течь, но в ванне не скапливалась, значит уходила в прихожую, на кухню, растекалась по комнате. И если охранник до сих пор не прибежал, значит, действительно заснул.И наконец, наступил момент, когда Пафнутьев услышал возбужденные голоса на площадке. Женские, мужские, готовые скандалить, возмущаться, жаловаться. И еще через некоторое время раздался звонок в дверь. В квартире было тихо, никто не торопился открывать. С площадки опять позвонили, дольше, настойчивее. И лишь тогда в комнате послышалось какое-то движение, потом Пафнутьев услышал проклятия, — видимо, охранник, проснувшись, увидел воду на полу.Дальше началось что-то невообразимое — в дверь стучали ногами, звонили, ничего не понимающий охранник метался по квартире, через дверь пытался успокоить соседей, но те убедившись, что в доме люди все-таки есть, колотили ногами еще сильнее, истеричнее. Ворвавшись в ванную и увидев стоящего на коленях Пафнутьева, охранник размахнулся, чтобы ударить его, но в это время снова раздался звонок, и он бросился на площадку, чтобы успокоить соседей.Едва Пафнутьев услышал щелчок открываемого замка, едва он понял, что дверь открыта, он заорал так, как не орал никогда в жизни, и, наверно, уже никогда так орать не сможет. Не дано человеку дважды в жизни кричать с такой яростью, с такой надеждой на спасение, с таким желанием спастись.— Помогите! — орал Пафнутьев, высунув голову яз ванны.Дверь на площадку была тут же, в двух метрах, и соседи прекрасно его слышали, а, услышав, наверняка ощутили, как по их спинам пробежали мурашки ужаса. — Убивают! Помогите! Милиция!Голоса на площадке на мгновение затихли и воспользовавшись этой тишиной Пафнутьев заорал снова, так что кажется даже сорвал голос, но нет, набрав воздуха, он заорал вновь, хрипло и безнадежно, не произнося слов, только рев раненого зверя.Дверь на площадку захлопнулась и в ванную ворвался взбешенный охранник. Теперь в его глазах уже не было сонного безразличия — была злоба, но был и страх. Он не знал что делать, все переменилось так быстро и так необратимо, что он просто не знал, что предпринять. И сделал единственное, на что был способен — со всего размаха ударил Пафнутьева по лицу, принялся снова натягивать ему на рот сползшее полотенце, по у него ничего не получалось — Пафнутьев вертел головой, извивался всем телом, склонившись, прятал голову от ударов. В дверь беспрестанно звонили, колотили ногами, Пафнутьев слышал, что голосов на площадке стало больше, видимо, люди выходили из других квартир. Наверняка кто-то уже звонил в домоуправление, в милицию.Оставив Пафнутьева, охранник бросился в комнату, притащил сумку, начал в панике бросать в нее вещи, потом рванулся к телефону, но не успел набрать номер, как Пафнутьев, собравшись с силами, снова заорал так, что голоса на площадке опять смолкли и тут же в дверь начали колотить с удвоенной силой. Тогда охранник, потеряв самообладание, схватил гантелю и снова ворвался в ванную. Размахнувшись, он с силой опустил железную гантелю Пафнутьеву на голову. Но за секунду до того, как потерять сознание, Пафнутьев услышал как на площадке грохнул выстрел. И, опрокидываясь в ванную, он успел лишь подумать — неужели Амон?А когда открыл глаза, то увидел, что все еще лежит в ванне, но руки его свободны, ноги тоже развязаны, а над ним, перекрывая лампочку, так что от головы шло золотистое сияние, стоял майор Шаланда. На его обильном лице было примерно равное количество беспокойства и насмешки.— Что, Паша? — спросил он. — Доигрался?— Шаланда, — прошептал Пафнутьев. И столько нежности, столько признательности было в его голосе, сколько не слышала от него ни одна женщина в самые интимные моменты жизни. — Шаланда, — шептал Пафнутьев и две слезинки невольно выкатились из его глаз.— Да ладно тебе, — смутился Шаланда. — Нашел время... Вставай, хватит тебе здесь валяться. Срам-то прикрыл бы чем-нибудь... Тоже еще, корифей следственной мысли! * * * Был ли Пафнутьев счастлив в жизни? Вряд ли. Вопроса этого он старался себе не задавать, не задавал он таких вопросов и никому другому. Это была запретная тема. В чем-то она была даже неприличной, и когда он слышал подобные вопросы по радио или телевидению, выключал звук, чтобы не видеть срамоты и того, кто спрашивает, и того, кто вынужден отвечать. Слишком много в этом вопросе было действительно запретного, касающегося только его и никого больше.Девушки, которые время от времени пересекали его жизненный путь и могли бы сделать его счастливым, эти девушки не задерживались. Бог их знает, почему... И хорошие девушки, он готов был и дальше общаться с ними. Но проходило время и как-то само собой получалось, что девушки эти исчезали. То он забывал позвонить, а потом звонок уже не имел смысла, то он задерживался в командировке, а вернувшись, обнаруживал, что его место занято, то вообще такой пустяк случался, что его и вспомнить было невозможно. Не было в Пафнутьеве блеска, игры, огня... Не звонил он среди ночи, не слал судорожных телеграмм из поездок, к цветам тоже относится без должного понимания их роли и значения.Был ли он скуповатым? Нет, часто готов был отдать все по первой же просьбе. Но и тратить деньги мимоходом, не задумываясь... Тоже не умел. А напрасно. Часто именно денежные траты, легкие и обильные, производят на девушек самое неотразимое впечатление. Глупы, конечно, но что делать, такие уж они есть.Может быть дело в том, что каждый раз знакомство получалось у него довольно своеобразным — попадались среди его девушек потерпевшие, пострадавшие, свидетельницы, была однажды и преступница, хотя ее лучше назвать правонарушительницей, как-то женственнее звучит. Как раз с ней-то у Пафнутьева и был самый долгий и трепетный роман, были и цветы, и пустые траты денег, и судорожные ночные звонки... Красивый был роман и все в нем Пафнутьеву запомнилось светлым и значительно-тревожным. Но как и всему на этом свете, роману тоже пришел конец — высокая девушка со светлыми волосами и голубыми глазами встретила человека из своего мира, человека блестящего, таинственно-недоступного... Ну что, и ушла. Правда, поступила порядочно — позвонила и ясно, толково объяснила свое решение.— Ухожу я, Паша, — сказала она, помолчав. — Так уж вышло... Ты не имей на меня зуб, ладно?— Зуб?! — взревел Пафнутьев. — Да у меня вся челюсть зудит и щелкает!— Ну, вот видишь, как хорошо, — улыбнулась она. — Ты шутишь, значит, все в порядке. Прижмет — позвони. С тобой я изменю кому угодно.— И ты звони, — сказал Пафнутьев упавшим голосом, — Когда прижмет. Я тоже изменю... Если будет кому.Пока не звонила. Но понял, понял Пафнутьев простую истину, которая так долго не давалась ему, так долго водила его за нос — в общениях с женщинами вредна простота, ясность, понимание и доступность. В отношениях между мужем и женой после серебряной свадьбы все это, может быть, и неплохо. Но между мужчиной и женщиной должна, обязана оставаться недосказанность, непонятность, непредсказуемость. Все должно висеть на волоске, более того, время от времени этот волосок должен обрываться. С грохотом ли, с треском ли, с визгом или в полной тишине, но волосок должен обрываться. И прогулки с любимой женщиной по лезвию ножа, как понял Пафнутьев, это самое безопасное место прогулок.Обычно, чем ближе становился вечер, тем большее беспокойство ощущал Пафнутьев. Он мог сорваться, нагородить чепухи, совершить глупость, пока до него доходило, в чем таится причина. А причина была в том, что он попросту боялся приближения вечера, потому что по вечерам приходило ощущение полнейшей своей беспомощности и полнейшей ненужности. Весь день он встречался с десятками людей по делам, которые определяли их судьбы, он сам требовался в десятках мест, его везде ждали, его требовали, ему звонили.Но вечер... Вечер все это обесценивал. Впрочем, можно сказать иначе — вечер все ставил на свои места.Подперев щеку рукой и глядя в собственное отражение в стеклянной дверце шкафа, он грустно вслушивался в затихающий шум прокуратуры. И эти вот прощальные голоса, торопливые шаги в коридоре, хлопанье дверей постепенно повергали его в состояние печали и вседозволенности. Да, часто именно печаль дает право на поступки дерзкие и неожиданные.В такие вот вечера Пафнутьев, случалось, шел на нарушение правил и приличий, понимая, что это верный путь к сердцу красавиц. Да, была у Пафнутьева слабость — из женщин он признавал только красавиц. Или же тех, кого сам считал красавицами. То есть, ему требовалось состояние хотя бы легкой, хотя бы мимолетной влюбленности. И именно в такие вот вечера он и одерживал свои личные, никому неизвестные победы.И в тот вечер, когда он, освобожденный толстомордым Шаландой из заточения, оказался, наконец, у себя дома, он не мог на весь вечер оставаться один. Никто не пригласил его в гости, никто сам не напросился, не предложил распить бутылку водки.— А жаль, — проговорил Пафнутьев вслух, придвигая к себе телефон. Он еще и сам не знал, где окажется в этот вечер, куда занесет его непутевая судьба, но шалость и желание нарушать затопляла его душу. Шла какая-то невидимая работа помимо его сознания. Он поправил телефон, тронул пальцами диск, качнул трубку. Где-то в нем уже было известно, кому он позвонит, наверно, было известно и то, что ему ответят и чем все закончится. Но он ничего этого еще не знал, и единственное, чего ему хотелось — это набрать номер и поговорить. И он бездумно доверился руке, которая сама вспомнила номер и безошибочно семь раз прокрутила диск.— Слушаю, — раздался в трубке голос, который всегда тревожил Пафнутьева. Впрочем, это можно объяснить и тем, что он слишком редко звонил по этому телефону.— Таня? — спросил Пафнутьев, хотя в этом не было никакой надобности. Спросил, даже не представляя, что сказать. Но в сто глубинах уже все было просчитано, на все вопросы получены ответы, и твердое, непоколебимое решение уже было принято. — Как поживаешь?— А, это ты, — произнесла женщина несколько растерянно, из чего Пафнутьев безошибочно понял — рядом кто-то есть, кто ей в данную минуту ближе, дороже, желаннее.— Узнала?— И что из этого следует? — спросила она уже чуть живее, а живость была вызвана всего лишь насмешливостью тона.— — А кто я?— Слышала, большой начальник, — она всегда умела разговаривать так, чтобы стоящий рядом человек ничего не понял — с кем она говорит, о чем, в каких отношениях с собеседником.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73