https://wodolei.ru/catalog/shtorky/steklyannye/
Вскоре малыш оставил свои акробатические упражнения и, улыбаясь, уселся на подушке.
– Ну, слава Богу, угомонился! А будешь продолжать – вся кровь прильет к твоей маленькой головке! – воскликнула женщина с заметным ирландским акцентом.
– Неужели у меня в голове есть кровь, Гоффи? – спросил мальчик, широко раскрыв глаза. – Я думал, она доходит только досюда. – И он указал пальчиком на горло.
– А откуда, ты думаешь, она берется, когда у тебя из носа идет кровь?
– Никогда не думал об этом, Гоффи!
Марк Хэпберн смотрел на растрепанные ветром каштановые кудряшки, ясные голубые глаза, очаровательные губы, округлое личико – и испытывал незнакомое ему доселе смешанное чувство жалости и неожиданной нежности. Он медленно повернул голову и взглянул на Мойю Эдер.
Губы ее дрожали, но в глазах светилось счастье. Она улыбалась и молча ждала.
– У меня нет вопросов, – сказал Марк Хэпберн, и голос его прозвучал мягче обычного. Он помнил содержание досье на Мойю Эдер, которое собрал с таким трудом. – Я должен был догадаться сразу…
– Да, – кивнула Мойя. – Это мой сын. Ему только что исполнилось четыре…
5
Когда в скором времени Марк Хэпберн встретился с Робби Эдером лично, мальчик одобрил в новом знакомом все, за исключением колючей бороды. Это был прямодушный маленький разбойник с обезоруживающей улыбкой, который не старался скрыть своих симпатий и антипатий.
– Ты мне нравишься, дядя Марк. Только усы у тебя дурацкие, – подытожил он свои впечатления.
Подобным образом выраженная нелюбовь к бородам и усам вызвала бурный протест со стороны потрясенной няни и подробный допрос со стороны Мойи, которая строго хмурилась, хотя в глазах ее плясали веселые огоньки. В ходе допроса выяснилось, что усы и лохматые волосы ассоциировались у Робби с особой формой сумасшествия.
– Я знаю там одного такого… – объяснил мальчуган, неопределенно показывая куда-то наверх, вероятно, на небо. – У него волосы развеваются на ветру прямо как у тебя. И у него такие же смешные усы. Он делает головы. Потом поднимает их вот так и разбивает. Так что видишь, дядя Марк, он действительно сумасшедший.
Робби широко улыбался.
– О чем ты, Робби? – Мойя присела на подушку, обняла сына за плечи и подняла взгляд на Марка. – А вы понимаете, о чем он говорит?
Марк медленно покачал головой, глядя в обращенные к нему прекрасные глаза – такие похожие и в то же время такие непохожие на глаза мальчика. Он вдруг почувствовал себя совершенно счастливым – но тут же постарался задушить эту незнакомую радость (как он мог быть счастливым в тяжелые времена противостояния, убийств, гнусного лицемерия?!) холодной рукой пуританина. Няня Гофф ушла, оставив их троих в садике.
Какое-то новое выражение, появившееся на лице Хэпберна, заставило Мойю отвернуться. Она прижалась щекой к кудрявой головке сына.
– Мы не понимаем, о чем ты, малыш. Объясни, пожалуйста.
– Я говорю об одном человеке, который мужчина, – настойчиво объяснял Робби, поднимая лицо к матери. – И он живет там, наверху.
– Где именно, Робби?
Мойя искоса взглянула на Марка Хэпберна. Он пристально смотрел на нее.
Мальчик ткнул пальчиком вверх.
– На самом верху вон той высокой башни.
Марк Хэпберн взглянул в ту сторону, куда указывал Робби. Малыш имел в виду «Страттон-Тауэр», одно из самых высоких зданий Нью-Йорка – именно оно являлось составной частью городского пейзажа, открывавшегося из окон их со Смитом номера в отеле «Регал-Атениэн». Молодой человек продолжал смотреть на небоскреб, пытаясь ухватить какое-то смутное воспоминание, пробужденное в уме видом похожего на обелиск здания с остроконечным куполом, которое четко вырисовывалось на фоне голубого холодного неба.
Хэпберн поднялся на ноги и подошел к высокому парапету, ограждающему садик на крыше. Сейчас он находился гораздо ниже сорокового этажа «Регал-Тауэр» – но гораздо ближе к зданию с куполом.
– Он всегда выходит ночью. Только иногда я сплю и не вижу его.
Именно слово «ночью» помогло Хэпберну ухватить ускользающее воспоминание – воспоминание о трех освещенных окнах на самом верху «Страттон-Тауэр», на которые он обратил внимание в ту ночь, когда они с Найландом Смитом ждали появления Мухи – Карло.
Марк повернулся и взглянул на Робби с новым интересом.
– Так ты говоришь, он делает головы?
– Да. Я видел.
– По ночам?
– Не всегда.
– И потом разбивает их?
– Да, всегда разбивает.
– А как он разбивает их, милый? – спросила Мойя, искоса взглядывая на серьезное лицо Хэпберна.
Согласно сопровождавшемуся выразительными жестами рассказу мальчугана, этот сумасшедший сбрасывал головы с балкона на купол, где они и разбивались вдребезги.
Глубоко тронутый видом очаровательной матери, обнявшей прелестного сына, Хэпберн поддался искушению наклониться и еще раз ласково взъерошить каштановые кудри малыша.
– Похоже, ты здесь не скучаешь, Робби!
Позже Марк Хэпберн сидел в изящно обставленной гостиной, глядя на Мойю Эдер. Она улыбнулась почти застенчиво и заговорила:
– Наверно, вам трудно понять, но…
Дверь открылась, и в гостиную просунулась кудрявая головка.
– Дядя Марк, не уходи, пока я не попрощаюсь с тобой! – улыбаясь, крикнул мальчуган и исчез.
Марк Хэпберн смотрел на Мойю, которая с притворной суровостью знаком прогнала сына прочь, и задавал себе вопрос: есть ли на свете что-нибудь более прекрасное, чем молодая любящая мать.
– Я рад, – сказал он, и в его монотонном голосе прозвучали новые, странные нотки, – что у вас в жизни есть такой большой интерес.
– Это единственный мой интерес, – просто ответила Мойя. – Я живу для него. В противном случае, – она покачала головой, – меня бы здесь не было.
– И все же я не понимаю, почему вы служите этому человеку, которого называете Президентом.
– Все очень просто. Все выходы из здания день и ночь охраняются невидимыми стражами. Когда Робби с няней выходят на улицу, за ними неотступно следят до самого их возвращения. Сыну запрещено гулять по улицам – их с Мэри Гофф отвозят в сад одного особняка на Лонг-Айленде. Это единственная его игровая площадка – за исключением садика на крыше.
– Боюсь показаться тупым, но я все еще не понимаю.
– Эти апартаменты принадлежат Президенту, хотя он редко появляется здесь. Мэри Гофф – моя собственная служанка. Она работает у меня со времени рождения Робби. Больше… у меня никого нет. Однажды Робби исчез на целых два месяца…
– Его похитили?
– Да. Его похитили. Это произошло еще до всего… Потом Президент послал за мной. Естественно, я сходила с ума от отчаяния… думала, просто умру. Он сделал мне предложение, которое, наверное, приняла бы любая мать. Я согласилась без колебаний. Мне разрешается приходить сюда, даже приводить друзей – пока я выполняю возложенные на меня обязанности. Если я подведу Президента… – она закусила губу, – я никогда больше не увижу Робби.
– Но в конце концов в этой стране существует закон! – горячо воскликнул Марк Хэпберн.
– Вы не знаете Президента, – ответила Мойя. – А я знаю. Никакой закон не остановит этого человека, если он решит похитить моего сына. Вы дали мне обещание – и вы ведь сдержите его? Вы ведь не попытаетесь ничего предпринимать в отношении Робби без моего ведома?
Несколько мгновений Марк Хэпберн молча смотрел на нее, потом ответил:
– Не попытаюсь, хотя нахожу ситуацию крайне неприятной. Я подвергаю вас серьезной опасности… Вы имеете в виду… – он поколебался, – что о моем сегодняшнем визите будет доложено Президенту?
– Конечно. Но старые друзья семьи допускаются к Робби. Полагаю, вы достаточно хорошо осведомлены о моей жизни, чтобы сойти за старого друга?
– Да, – сказал Марк Хэпберн. – Можете считать меня своим старым другом…
6
В комнате, где Обладатель Феноменальной Памяти спокойно работал над странным произведением искусства, послышался отдаленный звонок, и янтарно-желтый свет погас.
– Последний рапорт от номера, ответственного за охрану Третьей базы, – раздался ненавистный повелительный голос.
– Рапорт поступил в пять часов пятнадцать минут. Полиция стягивает большие силы. Доступ китайцев к районам один, два и три запрещен. Личность агента до сих пор не установлена. Несколько детективов и федеральных агентов с полудня заходили в заведение By Кинга. Конец донесения от номера Сорок Первого.
Последовало несколько мгновений молчания. Обладатель Феноменальной Памяти прикурил в темноте новую сигарету от окурка старой.
– Последний рапорт от номера, ответственного за Айлин Брион, – приказал голос.
– Поступил в четыре часа сорок пять минут. Бородатый человек в очках и пальто с меховым воротником – на вид приблизительно лет тридцати пяти – прибыл вместе с ней в апартаменты в три часа двадцать девять минут. Оставался там в течение часа. По выходе оттуда пешком направился к «Гранд-Сентраль». Там оперативники потеряли его в толпе. Конец донесения от номера Тридцать Девять.
– В высшей степени неудовлетворительная работа. Последний рапорт из «Регал-Атениэн».
– К настоящему времени поступил только один, в пять часов десять минут вечера. В связи с долгим отсутствием федеральных агентов Хэпберна и Смита у номера возникло предположение…
– Предположение – это не рапорт, – резко произнес гортанный голос. – Какой именно номер у этого наблюдателя?
Последовала короткая пауза.
– Подключите записывающее устройство к телефонам, – приказал затем властный голос. – Вы свободны на четыре часа.
Комнату вновь залил янтарно-желтый свет. Трагическим жестом откинув со лба гриву белоснежных волос, скульптор подсоединил к телефонам диктофон, который во время его отсутствия записывал поступающие сообщения. Ни один звонок не раздался, пока Обладатель Феноменальной Памяти любовно собирал свои инструменты, составляющие единственную радость его одинокой жизни.
Взяв незаконченную работу, он вышел через потайную дверь и спустился в неприбранную комнату, которой ограничивалось пространство его существования.
Старик распахнул настежь французские окна и вышел на балкон.
Закатное солнце в безоблачном небе бросало странные красные отсветы и багровые блики на невообразимые каменные здания, расцвечивало алым гладь далеких вод, и в фантастическом вечернем освещении Нью-Йорк представал в совершенно новом, неузнаваемом виде – даже для усталого взора человека, так часто взиравшего с высоты на город.
Поставив глиняную голову на стол, скульптор взял с подоконника фотографию крохотного цветного портрета – той самой модели, которую он постоянно пытался воспроизвести в глине.
7
Марк Хэпберн прекрасно сознавал, что за ним следят от самых дверей дома, где жила Мойя Эдер с маленьким сыном – пленником всемогущего Президента, – и испытал почти безумный восторг, оторвавшись от своих преследователей на большой железнодорожной станции.
Двоих соглядатаев Хэпберн заметил, едва спустившись по ступенькам на тротуар. Он понимал: счастье Мойи и, возможно, жизнь Робби зависят от того, насколько хорошо удастся ему роль старого друга семьи.
Кроме того, Марк любой ценой старался подавить растущий в глубине его души страх – почти суеверный – перед силой доктора Фу Манчи. И даже небольшая победа над агентами этого зловещего невидимого существа помогла ему частично преодолеть чувство собственной неполноценности перед противником. Он оторвался от своих преследователей – обычных уголовников на вид – без особого труда.
В условленном месте Хэпберна ждал грузовик с фургоном. В фургоне капитан переоделся в голубой комбинезон и скоро вошел через служебный вход «Регал-Атениэн» в надвинутой на глаза форменной фуражке и с упакованной корзиной под мышкой.
Убийство Синей Бороды отодвинуло на задний план новости о смерти Блонди Ханна – полубога уголовного мира – и Мухи Карло, знаменитого вора. Имя Харвея Брэгга не сходило с газетных страниц. Смерть этого человека произвела большую сенсацию, чем вся его жизнь. Тысячи людей выстраивались вдоль железной дороги, по которой двигался траурный поезд, дабы отдать последнюю дань уважения покойному.
Марк Хэпберн перестал задаваться вопросом, какую роль играет убийство Брэгга в планах извращенного гения, жаждущего править Америкой. Он пребывал в состоянии счастливого возбуждения, ибо увидел подлинную нежность во взоре Мойи Эдер, – и с чувством вины сознавал, что, вероятно, не выполнил своего долга перед правительством и даже не знал теперь, в чем вообще этот долг заключается. Но когда Фей с бесстрастным лицом открыл ему дверь номера, Хэпберн почувствовал еще большее возбуждение – поскольку сегодня Найланд Смит собирался предпринять отчаянную попытку схватить хоть кого-нибудь из жестоких заговорщиков – возможно, даже самого хозяина, – в их подземном логовище.
ГЛАВА XXIII
РЕЧНЫЕ ВОРОТА ФУ МАНЧИ
– Заглушите мотор, – скомандовал Найланд Смит. – Плывите по течению.
Шум мотора стих.
В морозном воздухе вокруг светились миллионы огней – казалось, огни эти поднимаются к самому небесному своду. Полосы красного и зеленого света на берегах отражались на глади медленно текущей воды. На мостах мигали и стремительно проносились взад-вперед огоньки, похожие на светлячков. Медленно проплыли в темноте яркие кормовые фонари парома. Катер с заглушенным мотором, скрытый от миллионов безжалостных глаз густой тенью, бесшумно двигался к намеченной цели.
– Насколько я понял, – раздался с носа катера голос Смита, – пришло донесение о прибытии четвертого человека.
– Совершенно верно, шеф, – ответил капитан полиции Кэрриган. – Его заметили и дали нам знать вспышкой фонаря две минуты назад.
Короткие предупредительные гудки буксиров, протяжные сирены больших судов дополняли расцвеченный яркими огнями речной пейзаж. Гул городского транспорта доносился издали. Ветер ослаб и превратился в легкий восточный бриз. Однако ночь была чрезвычайно холодной.
– Там трап с люком, ведущим на пристань, – сказал Кэрриган.
– И пристань эта принадлежит Южному торговому пароходству?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
– Ну, слава Богу, угомонился! А будешь продолжать – вся кровь прильет к твоей маленькой головке! – воскликнула женщина с заметным ирландским акцентом.
– Неужели у меня в голове есть кровь, Гоффи? – спросил мальчик, широко раскрыв глаза. – Я думал, она доходит только досюда. – И он указал пальчиком на горло.
– А откуда, ты думаешь, она берется, когда у тебя из носа идет кровь?
– Никогда не думал об этом, Гоффи!
Марк Хэпберн смотрел на растрепанные ветром каштановые кудряшки, ясные голубые глаза, очаровательные губы, округлое личико – и испытывал незнакомое ему доселе смешанное чувство жалости и неожиданной нежности. Он медленно повернул голову и взглянул на Мойю Эдер.
Губы ее дрожали, но в глазах светилось счастье. Она улыбалась и молча ждала.
– У меня нет вопросов, – сказал Марк Хэпберн, и голос его прозвучал мягче обычного. Он помнил содержание досье на Мойю Эдер, которое собрал с таким трудом. – Я должен был догадаться сразу…
– Да, – кивнула Мойя. – Это мой сын. Ему только что исполнилось четыре…
5
Когда в скором времени Марк Хэпберн встретился с Робби Эдером лично, мальчик одобрил в новом знакомом все, за исключением колючей бороды. Это был прямодушный маленький разбойник с обезоруживающей улыбкой, который не старался скрыть своих симпатий и антипатий.
– Ты мне нравишься, дядя Марк. Только усы у тебя дурацкие, – подытожил он свои впечатления.
Подобным образом выраженная нелюбовь к бородам и усам вызвала бурный протест со стороны потрясенной няни и подробный допрос со стороны Мойи, которая строго хмурилась, хотя в глазах ее плясали веселые огоньки. В ходе допроса выяснилось, что усы и лохматые волосы ассоциировались у Робби с особой формой сумасшествия.
– Я знаю там одного такого… – объяснил мальчуган, неопределенно показывая куда-то наверх, вероятно, на небо. – У него волосы развеваются на ветру прямо как у тебя. И у него такие же смешные усы. Он делает головы. Потом поднимает их вот так и разбивает. Так что видишь, дядя Марк, он действительно сумасшедший.
Робби широко улыбался.
– О чем ты, Робби? – Мойя присела на подушку, обняла сына за плечи и подняла взгляд на Марка. – А вы понимаете, о чем он говорит?
Марк медленно покачал головой, глядя в обращенные к нему прекрасные глаза – такие похожие и в то же время такие непохожие на глаза мальчика. Он вдруг почувствовал себя совершенно счастливым – но тут же постарался задушить эту незнакомую радость (как он мог быть счастливым в тяжелые времена противостояния, убийств, гнусного лицемерия?!) холодной рукой пуританина. Няня Гофф ушла, оставив их троих в садике.
Какое-то новое выражение, появившееся на лице Хэпберна, заставило Мойю отвернуться. Она прижалась щекой к кудрявой головке сына.
– Мы не понимаем, о чем ты, малыш. Объясни, пожалуйста.
– Я говорю об одном человеке, который мужчина, – настойчиво объяснял Робби, поднимая лицо к матери. – И он живет там, наверху.
– Где именно, Робби?
Мойя искоса взглянула на Марка Хэпберна. Он пристально смотрел на нее.
Мальчик ткнул пальчиком вверх.
– На самом верху вон той высокой башни.
Марк Хэпберн взглянул в ту сторону, куда указывал Робби. Малыш имел в виду «Страттон-Тауэр», одно из самых высоких зданий Нью-Йорка – именно оно являлось составной частью городского пейзажа, открывавшегося из окон их со Смитом номера в отеле «Регал-Атениэн». Молодой человек продолжал смотреть на небоскреб, пытаясь ухватить какое-то смутное воспоминание, пробужденное в уме видом похожего на обелиск здания с остроконечным куполом, которое четко вырисовывалось на фоне голубого холодного неба.
Хэпберн поднялся на ноги и подошел к высокому парапету, ограждающему садик на крыше. Сейчас он находился гораздо ниже сорокового этажа «Регал-Тауэр» – но гораздо ближе к зданию с куполом.
– Он всегда выходит ночью. Только иногда я сплю и не вижу его.
Именно слово «ночью» помогло Хэпберну ухватить ускользающее воспоминание – воспоминание о трех освещенных окнах на самом верху «Страттон-Тауэр», на которые он обратил внимание в ту ночь, когда они с Найландом Смитом ждали появления Мухи – Карло.
Марк повернулся и взглянул на Робби с новым интересом.
– Так ты говоришь, он делает головы?
– Да. Я видел.
– По ночам?
– Не всегда.
– И потом разбивает их?
– Да, всегда разбивает.
– А как он разбивает их, милый? – спросила Мойя, искоса взглядывая на серьезное лицо Хэпберна.
Согласно сопровождавшемуся выразительными жестами рассказу мальчугана, этот сумасшедший сбрасывал головы с балкона на купол, где они и разбивались вдребезги.
Глубоко тронутый видом очаровательной матери, обнявшей прелестного сына, Хэпберн поддался искушению наклониться и еще раз ласково взъерошить каштановые кудри малыша.
– Похоже, ты здесь не скучаешь, Робби!
Позже Марк Хэпберн сидел в изящно обставленной гостиной, глядя на Мойю Эдер. Она улыбнулась почти застенчиво и заговорила:
– Наверно, вам трудно понять, но…
Дверь открылась, и в гостиную просунулась кудрявая головка.
– Дядя Марк, не уходи, пока я не попрощаюсь с тобой! – улыбаясь, крикнул мальчуган и исчез.
Марк Хэпберн смотрел на Мойю, которая с притворной суровостью знаком прогнала сына прочь, и задавал себе вопрос: есть ли на свете что-нибудь более прекрасное, чем молодая любящая мать.
– Я рад, – сказал он, и в его монотонном голосе прозвучали новые, странные нотки, – что у вас в жизни есть такой большой интерес.
– Это единственный мой интерес, – просто ответила Мойя. – Я живу для него. В противном случае, – она покачала головой, – меня бы здесь не было.
– И все же я не понимаю, почему вы служите этому человеку, которого называете Президентом.
– Все очень просто. Все выходы из здания день и ночь охраняются невидимыми стражами. Когда Робби с няней выходят на улицу, за ними неотступно следят до самого их возвращения. Сыну запрещено гулять по улицам – их с Мэри Гофф отвозят в сад одного особняка на Лонг-Айленде. Это единственная его игровая площадка – за исключением садика на крыше.
– Боюсь показаться тупым, но я все еще не понимаю.
– Эти апартаменты принадлежат Президенту, хотя он редко появляется здесь. Мэри Гофф – моя собственная служанка. Она работает у меня со времени рождения Робби. Больше… у меня никого нет. Однажды Робби исчез на целых два месяца…
– Его похитили?
– Да. Его похитили. Это произошло еще до всего… Потом Президент послал за мной. Естественно, я сходила с ума от отчаяния… думала, просто умру. Он сделал мне предложение, которое, наверное, приняла бы любая мать. Я согласилась без колебаний. Мне разрешается приходить сюда, даже приводить друзей – пока я выполняю возложенные на меня обязанности. Если я подведу Президента… – она закусила губу, – я никогда больше не увижу Робби.
– Но в конце концов в этой стране существует закон! – горячо воскликнул Марк Хэпберн.
– Вы не знаете Президента, – ответила Мойя. – А я знаю. Никакой закон не остановит этого человека, если он решит похитить моего сына. Вы дали мне обещание – и вы ведь сдержите его? Вы ведь не попытаетесь ничего предпринимать в отношении Робби без моего ведома?
Несколько мгновений Марк Хэпберн молча смотрел на нее, потом ответил:
– Не попытаюсь, хотя нахожу ситуацию крайне неприятной. Я подвергаю вас серьезной опасности… Вы имеете в виду… – он поколебался, – что о моем сегодняшнем визите будет доложено Президенту?
– Конечно. Но старые друзья семьи допускаются к Робби. Полагаю, вы достаточно хорошо осведомлены о моей жизни, чтобы сойти за старого друга?
– Да, – сказал Марк Хэпберн. – Можете считать меня своим старым другом…
6
В комнате, где Обладатель Феноменальной Памяти спокойно работал над странным произведением искусства, послышался отдаленный звонок, и янтарно-желтый свет погас.
– Последний рапорт от номера, ответственного за охрану Третьей базы, – раздался ненавистный повелительный голос.
– Рапорт поступил в пять часов пятнадцать минут. Полиция стягивает большие силы. Доступ китайцев к районам один, два и три запрещен. Личность агента до сих пор не установлена. Несколько детективов и федеральных агентов с полудня заходили в заведение By Кинга. Конец донесения от номера Сорок Первого.
Последовало несколько мгновений молчания. Обладатель Феноменальной Памяти прикурил в темноте новую сигарету от окурка старой.
– Последний рапорт от номера, ответственного за Айлин Брион, – приказал голос.
– Поступил в четыре часа сорок пять минут. Бородатый человек в очках и пальто с меховым воротником – на вид приблизительно лет тридцати пяти – прибыл вместе с ней в апартаменты в три часа двадцать девять минут. Оставался там в течение часа. По выходе оттуда пешком направился к «Гранд-Сентраль». Там оперативники потеряли его в толпе. Конец донесения от номера Тридцать Девять.
– В высшей степени неудовлетворительная работа. Последний рапорт из «Регал-Атениэн».
– К настоящему времени поступил только один, в пять часов десять минут вечера. В связи с долгим отсутствием федеральных агентов Хэпберна и Смита у номера возникло предположение…
– Предположение – это не рапорт, – резко произнес гортанный голос. – Какой именно номер у этого наблюдателя?
Последовала короткая пауза.
– Подключите записывающее устройство к телефонам, – приказал затем властный голос. – Вы свободны на четыре часа.
Комнату вновь залил янтарно-желтый свет. Трагическим жестом откинув со лба гриву белоснежных волос, скульптор подсоединил к телефонам диктофон, который во время его отсутствия записывал поступающие сообщения. Ни один звонок не раздался, пока Обладатель Феноменальной Памяти любовно собирал свои инструменты, составляющие единственную радость его одинокой жизни.
Взяв незаконченную работу, он вышел через потайную дверь и спустился в неприбранную комнату, которой ограничивалось пространство его существования.
Старик распахнул настежь французские окна и вышел на балкон.
Закатное солнце в безоблачном небе бросало странные красные отсветы и багровые блики на невообразимые каменные здания, расцвечивало алым гладь далеких вод, и в фантастическом вечернем освещении Нью-Йорк представал в совершенно новом, неузнаваемом виде – даже для усталого взора человека, так часто взиравшего с высоты на город.
Поставив глиняную голову на стол, скульптор взял с подоконника фотографию крохотного цветного портрета – той самой модели, которую он постоянно пытался воспроизвести в глине.
7
Марк Хэпберн прекрасно сознавал, что за ним следят от самых дверей дома, где жила Мойя Эдер с маленьким сыном – пленником всемогущего Президента, – и испытал почти безумный восторг, оторвавшись от своих преследователей на большой железнодорожной станции.
Двоих соглядатаев Хэпберн заметил, едва спустившись по ступенькам на тротуар. Он понимал: счастье Мойи и, возможно, жизнь Робби зависят от того, насколько хорошо удастся ему роль старого друга семьи.
Кроме того, Марк любой ценой старался подавить растущий в глубине его души страх – почти суеверный – перед силой доктора Фу Манчи. И даже небольшая победа над агентами этого зловещего невидимого существа помогла ему частично преодолеть чувство собственной неполноценности перед противником. Он оторвался от своих преследователей – обычных уголовников на вид – без особого труда.
В условленном месте Хэпберна ждал грузовик с фургоном. В фургоне капитан переоделся в голубой комбинезон и скоро вошел через служебный вход «Регал-Атениэн» в надвинутой на глаза форменной фуражке и с упакованной корзиной под мышкой.
Убийство Синей Бороды отодвинуло на задний план новости о смерти Блонди Ханна – полубога уголовного мира – и Мухи Карло, знаменитого вора. Имя Харвея Брэгга не сходило с газетных страниц. Смерть этого человека произвела большую сенсацию, чем вся его жизнь. Тысячи людей выстраивались вдоль железной дороги, по которой двигался траурный поезд, дабы отдать последнюю дань уважения покойному.
Марк Хэпберн перестал задаваться вопросом, какую роль играет убийство Брэгга в планах извращенного гения, жаждущего править Америкой. Он пребывал в состоянии счастливого возбуждения, ибо увидел подлинную нежность во взоре Мойи Эдер, – и с чувством вины сознавал, что, вероятно, не выполнил своего долга перед правительством и даже не знал теперь, в чем вообще этот долг заключается. Но когда Фей с бесстрастным лицом открыл ему дверь номера, Хэпберн почувствовал еще большее возбуждение – поскольку сегодня Найланд Смит собирался предпринять отчаянную попытку схватить хоть кого-нибудь из жестоких заговорщиков – возможно, даже самого хозяина, – в их подземном логовище.
ГЛАВА XXIII
РЕЧНЫЕ ВОРОТА ФУ МАНЧИ
– Заглушите мотор, – скомандовал Найланд Смит. – Плывите по течению.
Шум мотора стих.
В морозном воздухе вокруг светились миллионы огней – казалось, огни эти поднимаются к самому небесному своду. Полосы красного и зеленого света на берегах отражались на глади медленно текущей воды. На мостах мигали и стремительно проносились взад-вперед огоньки, похожие на светлячков. Медленно проплыли в темноте яркие кормовые фонари парома. Катер с заглушенным мотором, скрытый от миллионов безжалостных глаз густой тенью, бесшумно двигался к намеченной цели.
– Насколько я понял, – раздался с носа катера голос Смита, – пришло донесение о прибытии четвертого человека.
– Совершенно верно, шеф, – ответил капитан полиции Кэрриган. – Его заметили и дали нам знать вспышкой фонаря две минуты назад.
Короткие предупредительные гудки буксиров, протяжные сирены больших судов дополняли расцвеченный яркими огнями речной пейзаж. Гул городского транспорта доносился издали. Ветер ослаб и превратился в легкий восточный бриз. Однако ночь была чрезвычайно холодной.
– Там трап с люком, ведущим на пристань, – сказал Кэрриган.
– И пристань эта принадлежит Южному торговому пароходству?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33