Что же ты сделал с теми, которые доверил тебе народ? Пропил их, что ли? Или в карты продул?
– Да что вы такое говорите, отец…
– Сволочь! – завопил вдруг старик сорвавшимся голосом. – Ко мне, товарищи! К стенке его! Расстрелять! Погоди, погоди у меня!
Он подпрыгнул с поразительным проворством, схватил сына за ухо и оттаскал его…
– Ай! – бесстыдно закричал генерал Крыленко. – Отпустите меня!
– Он оставил Рябинниково! – причитал старик. – Пятнадцать лет я там жил, работал и трудился… Нет такой ноги, которой бы я не обул! Наша деревня, без единого выстрела отданная врагу! Что скажет Степка Богородица? А Ватрушкин? А Анна Ивановна? Митька Крыленко отдал врагу родное село! Мой сын!
Встревоженный криками часовой ворвался в комнату с выставленным штыком, убежденный, что его генерала убивают. Он увидел расхристанного и босого старого капрала, с плачем таскавшего за ухо генерала, который – о, ужас! – даже не пытался защищаться. Для часового это было уже слишком. Он протер глаза и вылетел из комнаты с таким видом, будто все бесы восстали из ада и несутся за ним по пятам… В конце концов молодому Крыленко удалось освободить свое измятое ухо и спрятаться за столом.
– Мне дают приказы! – пытался он объясниться. – Нельзя вести войну, как вздумается… И я же сказал вам, у меня нет противотанковых установок!
– Противотанковые установки, противотанковые установки! А штыки что, для собак придуманы?
– Отец!
– Холера тебя побери! – попросту ответил ему старик Крыленко. – Рябинниково, оставленное без единого выстрела, без единого погибшего на его улицах солдата!
Он резко замолчал и встал.
– Ну что ж, я, Савелий Крыленко, сам покажу тебе, как должен драться настоящий гражданин! Я сам пойду в Рябинниково! Я один буду защищать его! Своей грудью! Своими руками! Обойдусь без тебя… Скотина.
Он засучил рукава и торжествующе направился к двери.
– Отец, а чай? – робко промямлил Митька.
Старик Крыленко обернулся и спокойно плюнул себе под ноги.
– Вот тебе твой чай! Не хватало, чтобы меня еще отравили! Человек, способный отдать врагу свою деревню, вполне может отравить собственного отца!
Он вышел, и за дверью еще некоторое время слышался его голос, изрыгавший проклятия. Молодой Крыленко остался один в комнате. Он вынул носовой платок и вытер лоб. «Мне что, все это приснилось?» Он обвел робким взглядом кабинет и вскочил. Посреди комнаты важно возвышалась пара почти новых, до блеска начищенных сапог… «Он ушел босиком!» Он схватил сапоги и бросился на улицу. Галопом, с сапогами в руках, пробежал по снегу сотню метров и окликнул какого-то солдата.
– Вы не видели разгневанного капрала с большими усами и босиком? – строго, скороговоркой спросил он.
Несчастный солдат посмотрел на генерала Крыленко, прославленного генерала Крыленко, который, запыхавшись, стоял перед ним с сапогами в руках, и его рот широко раскрылся, издав слабый вскрик… Но Митьки уже и след простыл. С сапогами в руках он быстро бежал в сторону размахивавшей руками фигуры, что удалялась по снегу вдоль замерзшей реки… Старик прибыл в Рябинниково как раз в тот момент, когда немцы, вошедшие в деревню с противоположной стороны, въехали на рыночную площадь. Крыленко побледнел, взглянул на толстого немецкого майора, высунувшегося из танка, и подошел к нему:
– Именем Союза Советских Социалистических Республик…
– Was? Was ? – встревожился майор.
– Он поздравляет вас с прибытием, – объяснил лейтенант.
– Ach, с прибытием, gut, gut ! – обрадовался майор.
Старый сапожник перевел дыхание и плюнул немцу под ноги.
– Именем Союза Советских Социалистических Республик! – повторил он.
– Abfuhren ! – пролаял майор, побелев от ярости.
Старика отправили в польский лагерь для военнопленных со всеми почестями, приличествующими его званию, иными словами – в вагоне для скота. В Молодечно ему удалось бежать, он шел двое суток, потом потерял сознание, а наутро его разбудил младший Зборовский, подобравший его и выходивший.
Когда в землянку вошел Пех, Крыленко как раз вычесывал вшей.
– Удачной охоты! – пожелал Пех.
– Спасибо.
– Савелий Львович, – робко начал Пех.
Он запнулся.
– А?
– Так, ничего, – вздохнул Пех.
– Что ж, тогда молчи.
Он продолжал старательно рыться в своем тулупе, сидя на груде поленьев.
– Савелий Львович! – снова начал Пех.
– А?
– Не сердитесь…
Крыленко не спеша отложил свой тулуп в сторону и посмотрел на Пеха:
– Послушай, сынок, ежели у тебя есть что сказать, скажи. А когда скажешь, не забудь уйти.
У Пеха нервно заходил кадык, и он начал:
– Ваш сын, Савелий Львович…
– Сволочь! – тут же оборвал его старый украинец.
Но Пеху все же показалось, что в его взгляде мелькнул огонек заинтересованности. Он быстро продолжал:
– Вчера Болек Зборовский слушал новости из Москвы. Ваш сын, Дмитрий Крыленко, получил звание Героя Советского Союза за участие в освобождении Сталинграда.
Лицо старика стало белее его усов.
– Не сердитесь! – быстро сказал Пех.
– Ты уверен? – спросил Крыленко.
– Уверен, Савелий Львович, Болек Зборовский сам слышал, в Вильно…
– Где он?
– На улице… Он сам не осмелился вам сказать, но если вы хотите…
– Приведи его.
Пех выскочил наружу, как заяц, и тотчас вернулся с младшим Зборовским. У последнего вид был очень напуганный.
– Говори! – закричал Крыленко. – Чего ждешь?
– …Герой Советского Союза! – выпалил Болек. – За участие в освобождении Сталинграда.
– Ты уверен?
– Уверен, Савелий Львович! Так и сказали: «генерал Дмитрий Крыленко».
– Да я не об этом спрашиваю, олух! Так и сказали: «освобождение Сталинграда»? Так и сказали: «освобождение»?
– Освобождение, Савелий Львович! И добавили: «генерал Дми…»
– Сволочь! – холодно оборвал его старик Крыленко. – Остальное меня не интересует.
– Как это не интересует? – возмутился в конце концов Пех. – Разрешите удивиться, товарищ! Разрешите мне удивиться!
– Что ж, – сказал Крыленко ободряюще, – валяй, дружище, удивляйся на всю катушку!
Он отступил на шаг и склонил голову набок, словно бы для того, чтобы лучше видеть, как Пех будет удивляться.
– Савелий Львович! – закричал Пех. – Ведь ваш сын освободил Сталинград.
– Н-нет. Это не мой сын. Народ освободил Сталинград. Народ, понимаешь? Народ надо благодарить! Мой сын отступал месяц за месяцем. Он чертил на карте стрелочки да кружки: это все, чем он занимался. Потом он сказал себе: «Этот кружок будет последним». «Понятно?» – спросил он у народа. И народ ответил: «Понятно». Так кого же нужно благодарить? Того, кто нарисовал на карте маленький значок, или того, кто оросил землю своей кровью? А?
Воцарилось молчание. Потом Пех шумно выдохнул.
– Как бы то ни было, я пришел сюда не для того, чтобы дискутировать, а чтобы вас поздравить. А товарищ Добранский сегодня вечером приглашает вас к нам. Мы будем отмечать освобождение Сталинграда. У нас будет картошка!
– Поесть приду, – холодно пообещал старик.
Выйдя из землянки, младший Зборовский мрачно заявил:
– Какой стыд… Что толку от этих родителей? Даже благодарности от них не дождешься.
И с отвращением сплюнул.
31
На углях раздувалась и весело потрескивала картошка, люди сбросили овчины и расстегнули гимнастерки: было жарко. Но не столько от тепла огня, сколько от скромного, братского тепла толпы, столь желанного для несчастных, но от которого с брезгливостью отворачиваются счастливые люди. Подсев поближе к огню – его штаны уже начинали дымиться, – старик Крыленко не чувствительной к ожогам рукой вытаскивал картошку из золы. Сидя перед чайником с кипятком, Янек заваривал «чай»: Пех передал ему свой знаменитый рецепт… Заседание открыл сам Пех.
– Товарищ Добранский! – торжественно объявил он.
Раздались аплодисменты. Пех решил, что настал подходящий момент для «гальванизирования» публики, как на митингах в старое доброе время. Он поднял кулак, глубоко вдохнул и прокричал:
– Да здравствует единение и братство между народами! Да здравствует освободительная армия! Да здрав…
– Помолчи, Пех, – вежливо осадили его. – Сядь.
Добранский раскрыл свою тетрадь.
– Идея рассказа, который я собираюсь вам прочесть, возникла у меня, когда я перечитывал знаменитую балладу Пушкина: «Ворон к ворону летит, ворон ворону кричит».
– «Руслан и Людмила», – уточнил Пех, – два первых стиха! – Он вскочил и загорланил: – Да здравствует бессмертный гений народного русского поэта Александра Сергеевича Пушкина!
– Ложись, ложись! – попросили его. – Пех, марш в конуру!
Добранский сказал:
– Называется «На подступах к Сталинграду».
И стал читать:
Рассвет. Мало-помалу умолкают ночные лягушки, разлетаются в беспорядке последние летучие мыши, а из камышей медленно выходит цапля и проглатывает первую рыбешку. Над рекой появляются два старинных волжских приятеля – столетние вороны Илья Осипович и Акакий Акакиевич. Они медленно кружатся в утреннем воздухе и озабоченно изучают поверхность воды.
– Опять ничего, Акакий Акакиевич?
– Опять, Илья Осипович. Наверно, вы чего-то недослышали.
– Да нет же, окно было широко открыто, и громкий голос сказал по-немецки: «Официальное сообщение Восточной армии. Вчера наши войска под командованием генерала барона фон Ратвица, покорителя Гааги и одного из самых блестящих наших военачальников, достигли Волги!»
– Клянусь отчим гнездом! – забожился Акакий Акакиевич, сглатывая слюну. – У меня аж слюнки потекли.
На воде показались двое неряшливого вида субъектов, сидящих верхом на двух стволах засохших деревьев. Оба ствола кружатся в опасных водоворотах.
– Питц! – отчаянно вопит первый всадник. – Нам непременно нужно пристать к берегу!
– Zu Befehl ! – отвечает второй всадник, стараясь не шевелиться.
Мимо проплывает труп бывшего немецкого солдата Шванке из красивого балтийского городка Сассница. У него праздный, беззаботный вид, в зубах торчит соломинка, он лежит на спине с застывшим взором, очевидно, целиком поглощенный созерцанием неба. Однако от этого отрешенного взгляда не ускользают проплывающие мимо жертвы кораблекрушения. От удивления бывший солдат Шванке переворачивается и крепко цепляется за первый ствол.
– Эй! Карл Редер из Гамбурга! – кричит он на языке мертвых в сторону камышей. – Посмотри, кого я поймал!
– Чем посмотри? Задницей? – ворчит на том же языке бывший каменщик Карл Редер из Гамбурга.
Он отделяется от камышей и плывет вслепую, не разбирая дороги.
– Мне бы только добраться до тех двух гнусных куриц, сыгравших надо мной эту злую шутку!
Илья Осипович и Акакий Акакиевич смотрят на него с невиннейшим видом.
– Сюда! – милосердно руководит им его коллега, бывший солдат Шванке.
– Что там? – с интересом спрашивает каменщик Редер.
– Эй! Принцель из Маннгейма! – кричит Шванке. – Каннинхен из Любека, идите сюда! Угадайте, кого я поймал!
– Пусть меня повесят, – громко говорит совершенно голый субъект, неожиданно вынырнувший из воды, словно поплавок, – пусть меня повесят, если это не генерал барон фон Ратвиц собственной персоной, один из самых блестящих наших военачальников.
– Что касается повешенья, – откликается из камышей чей-то ворчливый голос, – мне кажется, дружище, тебе придется довольствоваться утоплением! Дайте-ка мне поближе подплыть… Ничего не вижу без очков! Donnerwetter ! Если это не генерал барон фон Ратвиц собственной персоной, тогда меня зовут не Каннинхен!
– Разумеется, тебя больше не зовут Каннинхен! – слышится в камышах сварливый голос. – И чем больше я на тебя смотрю, тем сильнее убеждаюсь в том, что даже у твоего сына другая фамилия! Я не сомкну глаз, пока не отыщу себе мягкий ил без раков… Что здесь происходит?
Над водой показались три четверти бывшего немецкого капрала.
– Смотрите, смотрите! Один из самых блестящих наших военачальников! Эй, вы, в камышах, на песке, в прибрежных ветвях и в подводных камнях, все, что от вас осталось, сюда!
– Только не говорите мне, что это Адольф Гитлер, – визжит фальцетом взволнованный голосок, – а не то я умру от радости!
– Ха-ха-ха! – хохочет почтенное собрание. – Ха-ха-ха!
Генерал барон фон Ратвиц, один из самых блестящих наших военачальников, яростно цепляется за ствол засохшего дерева. Он попал в водоворот. Вокруг него кружатся трупы бывших немецких солдат, хватаясь за ветки его «лошадки».
– Питц! – сердито кричит он своему адъютанту. – Отгоните от меня эти трупы. Они мешают нам двигаться вперед.
– Zu Befehl! – вопит побелевший от ужаса оберлейтенант Питц.
– Акакий Акакиевич! – торжественно восклицает ворон Илья Осипович. – Помните ли вы кисет, снятый моим покойным отцом с трупа одного французского генерала под Бородино? Ставлю его против ваших милых серебряных часиков, что у этого молодого лейтенанта не хватит смелости нырнуть в воду. Слово чести!
– Слово чести! – задорно принимает вызов Акакий Акакиевич.
– Ну что ж, meine Herren , – объявляет почтенному собранию бывший солдат Шванке, созерцая небеса своим ничего не выражающим взором. – Полагаю, на сей раз он у нас в руках. И этим вы обязаны мне!
– Прекрасно, Шванке! – хрипит бывший солдат Принцель из Маннгейма. – Мы готовы отблагодарить тебя рюмкой волжской водицы!
– Ха-ха-ха-ха! – хохочет почтенное собрание над этой весьма тонкой шуткой. – Ха-ха-ха-ха!
– В чем дело? – спрашивают возбужденные голоса в камышах, и со всех сторон всплывают останки бывших солдат бывшей Великой немецкой армии. – Gott im Himmel ! К нам присоединился генерал барон фон Ратвиц!
– Он еще не присоединился к нам окончательно, – замечает бывший капрал Каннинхен с таинственным видом. – Гм! Гм!.. Почтенное собрание, может, кто-нибудь из вас возражает против того, чтобы генерал барон окончательно стал одним из нас?
– Никто, никто! – послышались со всех сторон восторженные голоса. – Напротив, весьма польщены, весьма польщены!
Генерал барон отбивается ногами слева и справа, пытаясь освободить свою «лошадку».
– О-го!.. – с притворным огорчением жалуется бывший солдат Шванке. – Он дал мне пинка под зад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23