«Отлично, – думала Джилли, когда Мэран ушла переодеваться во что-нибудь подходящее для ночной прогулки по Старому городу. – Мало того, что скокины существуют, так теперь еще выясняется, что под землей обитают твари и похуже этих тыквоголовых».
Она упала в кресло у камина, к барабану спиной, и притворилась, будто ничего особенного не происходит, просто она зашла в гости к подруге и все идет лучше некуда. Как ни странно, ей это удалось, и когда Мэран в джинсах, прогулочных туфлях на толстой подошве и джинсовой куртке поверх шерстяной рубашки вошла в гостиную, Джилли уже почти пришла в себя.
– Кстати, насчет деревьев, – спросила она, покидая кресло. – Это ты сделала?
Мэран покачала головой.
– Просто ветер меня любит, – объяснила она. – Может, потому, что я играю на флейте.
«Ага, или потому, что ты – дриада, а ветер питает особенную слабость к дубам», – подумала девушка, но вслух ничего не сказала.
Мэран подхватила узкую длинную сумку, в которой лежала флейта, и перебросила ее через плечо.
– Готова? – спросила она.
– Нет, – ответила Джилли.
Но все же подошла к полке над камином, сняла с нее барабан и догнала Мэран, когда та была уже у входной двери. Мэран сунула в карман своей куртки фонарик на батарейках, другой дала Джилли, и она опустила в карман пальто, которое тоже одолжила ей Мэран. Не беда, что оно было размера на два больше, чем нужно, Джилли никогда не обращала внимания на такие мелочи.
И разумеется, в довершение всего, едва они вышли из дома, начал накрапывать дождь.

Безопасности ради все входы в Старый город заделали еще в середине семидесятых, ну по крайней мере самые известные из них. Ньюфордские бродяги и теперь похвалялись, что знают от пяти до двух десятков действующих ходов, в зависимости от того кто предоставлял информацию. Лазейка, к которой держали путь Джилли и Мэран, ни для кого не была тайной: стальная дверь для технического персонала в двухстах метрах к востоку от станции метро на Грассо-стрит.
Дверь вела прямо во вспомогательный канал городской канализации, куда спускались обслуживавшие ее рабочие. Бомжи давно уже сломали запорный механизм, и дверь все время стояла приоткрытая. Внутри время и непогода разрушили часть перекрытия, которое отделяло канализацию от верхнего этажа одного из некогда гордых небоскребов Старого города, – этот офисный центр вздымался на высоту добрых четырех этажей над крышами окружающих его домов, покуда землетрясение не забросило его в эту подземную темницу.
От дома Келледи до станции на Грассо-стрит было добрых четверть часа ходьбы, и весь этот путь Джилли и Мэран проделали под дождем. Кроссовки Джилли промокли насквозь, волосы прилипли к щекам и шее. Барабан она несла под мышкой и всю дорогу боролась с непреодолимым желанием швырнуть его под колеса первого попавшегося автобуса.
– Сумасшествие какое-то, – проворчала она. – Мы сами идем к ним в руки.
Мэран покачала головой:
– Нет. Мы собираемся предстать перед ними по доброй воле, а это разные вещи.
– Все это просто игра слов. Результат все равно будет один.
– Вот тут ты ошибаешься.
Когда сзади раздался чей-то голос, они обернулись и увидели Гуна, который стоял под дверным козырьком закрытого на ночь антикварного магазина. Его глаза странно поблескивали в темноте, оживляя и без того яркие воспоминания Джилли о скокинах, а одежда, на удивление, была совершенно суха.
– А ты что здесь делаешь? – потребовала от вета Джилли.
– Всегда полезно встретиться лицом к лицу с тем, чего боишься, – заявил Гун, не обращая ни малейшего внимания на вопрос Джилли. – Тогда чудища, крадущиеся во тьме, превратятся всего-навсего в причудливые тени, которые отбрасывают ветви деревьев. Голоса, шепчущиеся в ночи, окажутся шелестом листьев на ветру. А внезапно нахлынувший страх объяснится слишком расходившимся воображением, а не лишающим воли заклятием какой-нибудь ведьмы.
Мэран кивнула:
– То же самое сказал бы и Сирин. И именно это я и собираюсь предпринять. Показать им свет истины столь яркой, чтобы ни один из них не осмелился больше и близко к нам подойти.
Джилли взглянула на свою ладонь. Пятно все расползалось. Раньше оно было величиной с десятицентовую монетку, теперь стало как серебряный доллар.
– А с этим как быть? – спросила она.
– Когда лезешь не в свое дело, всегда приходится платить, – заявил Гун. – Иногда плата заключается в проклятии знания.
– Да, всему своя цена, – согласилась Мэран.
«Похоже, что все, кроме меня, такие умные», – мелькнула у Джилли неутешительная мысль.
– Кстати, ты так и не ответил на мой вопрос, что ты тут делаешь, – спросила она у Гуна. – Прячешься тут по темным закоулкам, шпионишь за нами.
– А мне показалось, что это вы как с неба свалились, – улыбнулся он.
– Ты знаешь, о чем я.
– Сегодня в Старом городе меня ждет дело, – последовал ответ. – А поскольку нам всем, как видно, по пути, я и решил, что моя компания вам, может быть, не помешает.
«Тут что-то не так», – подумала Джилли. Гун никогда не был с ней так любезен. Да он вообще никогда и ни с кем не был любезен.
– Ну да, конечно, может, ты просто... – промямлила она.
Тут на ее плечо легла рука Мэран.
– Нельзя отказываться от помощи, которую тебе предлагают по доброй воле.
– Но ты же не знаешь, какой он, – возмутилась Джилли.
– Мы с Олафом встречались раньше, – последовал ответ.
Джилли заметила, что, услышав собственное имя, Гун скорчил недовольную гримасу. От этого он стал больше похож на самого себя, что было не очень-то приятно, зато, по крайней мере, привычно. Потом она перевела взгляд на Мэран. Ей снова вспомнился ветер, который прогнал скокинов прочь, и она ощутила, что тайна, окутывавшая ее спутницу, словно мантия, стала еще более глубокой и непроницаемой при встрече с загадочным, но каким-то несерьезным Гуном...
– Иногда приходится просто доверять людям, – сказала она, точно прочитав мысли Джилли.
Та вздохнула. Потерла немилосердно зудящую ладонь о джинсы, поудобнее передвинула барабан.
– Ладно, – сказала она. – Чего мы ждем?

Те несколько раз, что Джилли доводилось спускаться в Старый город, она бывала крайне осторожна, даже немного нервничала, но такого страха, как сейчас, не испытывала никогда. Сегодня все было иначе. В подземелье всегда царила тьма, но никогда... никогда еще у Джилли не возникало чувства, будто кто-то следит за каждым ее шагом. Непонятные шепотки и шелест доносились из мрака всегда, но никогда у нее не было ощущения, будто кто-то крадется за ней по пятам. Несмотря на присутствие спутников, а может, именно из-за них, думала Джилли, имея в виду прежде всего Гуна, она чувствовала себя до странности одинокой в этой жуткой темноте.
Похоже, Гун не заблудился бы в подземелье, даже не будь у девушек фонариков, и хотя он скромно держался позади, Джилли все время казалось, что это они идут за ним. Ту часть подземного города, в которой они оказались вскоре, она видела впервые.
Во-первых, здесь было не так грязно. Ни мусора, ни пепелищ от костров бездомных. Битых бутылок, ворохов старых газет и ветхих одеял, которые обычно служат бродягам постелями, не было в помине. Дома тоже не норовили рухнуть прямо вам на голову. Воздух был сухой и чистый, тяжкая, спертая вонь гниющих отбросов и человеческих испражнений, которая ударяла в нос при входе, куда-то исчезла.
И ни души.
С тех самых пор как они переступили порог канализационного тоннеля на Грассо-стрит, ни одна старуха мешочница, ни один пьяница, ни один бродяга не попались им навстречу, что было само по себе странно, потому что под землей их всегда было полным-полно. И все же они здесь не одни. Кто-то следит за ними, крадется по пятам, отовсюду – спереди, сзади, с боков – доносится еле различимый шелест осторожных шагов.
Барабан в руке нагрелся. Пятно на ладони чесалось неимоверно. Плечи свело от напряжения.
– Уже недолго осталось, – раздался вдруг тихий голос Гуна, и Джилли впервые в жизни поняла, что означает выражение «сердце ушло в пятки».
Она вздрогнула так, что луч ее фонарика зигзагом метнулся по темным фасадам. Сердце включило вторую скорость.
– Что ты видишь? – спросила Мэран спокойно.
Луч ее фонарика высветил фигуру Гуна, а тот показал куда-то вперед.
– Уберите фонари, – распорядился он.
«Как же, – подумала Джилли, – дожидайся».
Но фонарик Мэран погас, и ей осталось только выключить свой. Мгновенно сгустилась такая тьма, что Джилли испугалась, уж не ослепла ли она. Но почти сразу сообразила, что вообще-то под землей должно быть еще темнее. Она посмотрела вперед, в направлении вытянутой руки Гуна, и увидела слабый свет. Он сочился из-за припавшей к земле громады полуразрушенного здания, до которого было полквартала ходьбы, не больше.
– Что бы это могло... – начала было она, но тут раздались такие странные звуки, что слова замерли у нее в горле.
Через пару секунд до нее дошло, что это, наверное, музыка, хотя ритма в ней не было и в помине, а инструменты дребезжали, завывали и пиликали в тщетных попытках набрести на какую-нибудь мелодию.
– Начинается, – сказал Гун.
Он обогнал их и поспешил туда, где улица делала поворот.
– Что начинается? – на бегу спросила Джилли.
– К подданным выходит король – он должен делать это не реже раза в месяц, иначе потеряет трон.
Джилли в толк не могла взять, о чем он говорит, хотя куда загадочней было то, откуда он все это знает, но спросить она не успела. Сбивчивый немелодичный скрежет достиг апогея. И тут же, откуда ни возьмись, на них налетели десятки скокинов, они прыгали вокруг, толкались, дергали их за одежду. Джилли завизжала, даже сквозь пальто чувствуя прикосновения их узловатых пальцев. Один попытался выхватить у нее барабан. Это привело ее в чувство: вцепившись в драгоценную вещицу обеими руками, она заговорила:
– Тысяча семьсот восемьдесят девятый год. Взятие Бастилии и начало Французской революции. Э-э, тысяча восемьсот седьмой, запрет на торговлю рабами в Британской империи. Тысяча семьсот семьдесят шестой, подписание Декларации независимости.
Скокины, шипя и отплевываясь, сдали назад. Какофония продолжалась, хотя и на полтона ниже.
– Так, что там у нас еще, – соображала Джилли. – Э-э, тысяча девятьсот восемьдесят первый, Аргентина захватывает – Мэран, меня надолго не хватит, – Фолкленды. Тысяча семьсот пятнадцатый... первое восстание якобитов.
Вообще-то историю она знала неплохо, цифры всегда легко укладывались у нее в голове, но теперь чем сильнее она пыталась сосредоточиться, тем дальше нужные факты ускользали от нее. Да еще скокины злобно таращились на нее, только и дожидаясь, когда она запнется.
– Тысяча девятьсот семьдесят восьмой, – сказала она. – Умерла Сэнди Денни, упала с лестницы...
Об этом ей рассказал Джорди.
Скокины сделали еще шаг назад, к свету, она – за ними, и вдруг ее глаза широко открылись от неожиданности. В маленьком парке, где давно завяла всякая зелень, горели два костра, в отблесках их пламени плясали тени голых и мертвых, точно скелеты, деревьев. Но не только деревьев – парк просто кишел скокинами.
Похоже, их было несколько сотен. Джилли разглядела музыкантов, которые производили весь этот шум; инструменты они держали так, словно видят их впервые в жизни. Горе-оркестр полукругом выстроился перед возвышением из щебня и вывороченных из тротуара плит. На нем стоял самый диковинный скокин, какого Джилли только доводилось видеть. Он был весь какой-то усохший и держался так прямо, точно лом проглотил. Глаза его горели холодным мертвым огнем. А выражение лица было настолько зловещим, что куда там до него прочим скокинам.
Нечего и надеяться удержать такую толпу на расстоянии теми крохотными кусочками истины, которые она в состоянии припомнить. Джилли повернулась к своим спутникам. Гуна она не увидела, но Мэран уже вытаскивала из сумки флейту.
«Какой от нее сейчас толк?» – удивилась Джилли.
– Это тоже истина, только другая, – пояснила Мэран и поднесла инструмент к губам.
Чистые звуки флейты полились в темноте, фасады домов ответили звонким эхом, мелодия засверкала в джунглях немузыки, как хрустальное лезвие в трясине. Джилли затаила дыхание, пораженная ее красотой. Скокины съеживались прямо на глазах. Оркестр начал спотыкаться, потом и вовсе смолк.
Все замерли.
Долго пела сладкоголосая флейта Мэран, долго вторили ее протяжной жалобе пустынные дома, долго вплеталась мелодия во тьму по ту и по эту сторону парка.
«Это тоже истина», – вспомнила Джилли слова Мэран. Только теперь она поняла, что в этом и есть суть музыки. Она – истина, только другая.
Наконец мелодия замерла на пронзительно-сладкой ноте, и в Старом городе наступила тишина. А потом раздались шаги. Из-за спины Джилли вышел Гун и через толпу присмиревших скокинов направился прямо к помосту. Вскарабкался на гору щебня, встал рядом с королем. Достал большой складной нож. Щелкнуло лезвие, король рванулся в сторону, точно собираясь бежать, но Гун оказался проворнее.
Буду резать, буду бить.
«Ну все, доигрался», – подумала Джилли, когда король скокинов рухнул на землю. И тут до нее дошло, что Гун к нему даже не притронулся. Нож все время кромсал воздух над ним. «Он резал, – тут Джилли почувствовала, что совсем запуталась, – нитки?»
– Что?.. – начала она.
– Пошли, – перебила ее Мэран.
Сунув флейту под мышку, она взяла Джилли за руку и потянула ее за собой к помосту.
– Вот ваш король, – раздался голос Гуна.
Он нагнулся и приподнял обмякшее тело, собрав в кулак еле видимые нити, которые тянулись к рукам и плечам короля. Тот безвольно повис, жалкая марионетка в железной хватке кукловода. По толпе скокинов прошел гул – наполовину угрожающий, наполовину удивленный.
– Король мертв, – продолжал Гун. – Уже давно. Я долго не мог понять, почему ворота города оставались закрытыми для меня последние полгода, но теперь знаю.
В дальнем конце парка раздался шорох, мелькнул чей-то силуэт. Позднее Гун объяснил Джилли и Мэран, что это был королевский вице-канцлер. Часть скокинов кинулись за ним, но Гун окликнул их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61