Лори двинулась в противоположном направлении. Когда я оглянулась в последний раз, Рут все еще нерешительно топталась у метро, а потом толпа скрыла ее от моих глаз. Мой обожатель с волосами цвета фламинго провожал меня всю дорогу до Катакомб, а потом заложил крутой вираж и погнал к дружкам, лавируя между пешеходами с ловкостью заправского профессионала, которым он, собственно, и был. На вид вы бы дали ему лет тринадцать, не больше.

7

Когда ты еще совсем ребенок – а для некоторых и двадцать один год – возраст детсадовский, – нет ничего удивительного в том, что вопросы вроде: кто я? и где мое место? – не выходят у тебя из головы. Многие верят, что чем старше становишься, тем яснее ответы, а когда тебе столько лет, сколько сейчас мне, то ты уже и вовсе разобрался, что к чему. По крайней мере, когда я была nina Nina – девочка, ребенок (исп.).

и мне казалось, что до совершеннолетия еще расти и расти, я именно так и думала.
Verdad, я и сейчас не знаю, кто я и где мое место. Когда я стою перед зеркалом, то вижу, что muchacha Muchacha – девочка, девушка (исп.).

, которая рассматривает меня так же внимательно, как я ее, и впрямь повзрослела – с виду. Но внутри-то мне по-прежнему пятнадцать, никакой разницы.
Так когда же это происходит?
Может быть, никогда.
Ну и Польша.

8

Учитывая все обстоятельства – Верхний Фоксвилль все-таки, – денек для прогулок по мусорным кучам выдался совсем неплохой. В небе такой пронзительной голубизны, что глаза резало, ярко светило солнце. Хорошо, что я темные очки захватила. Повсюду блестели и сверкали бутылочные осколки, под ногами хрустело битое стекло.
И что это за страсть у людей – колотить окна, бутылки и прочее в том же духе? Такое впечатление, что стоит человеку увидеть целое оконное стекло, и камень сам прыгает ему в руку. Может быть, все дело в звуке – просто интересно слушать, как оно разбивается. И чувство при этом такое, такое... не знаю даже, как сказать. Мурашки бегут по коже, что ли. Как там у Ника Лоу поется? «Люблю звук разбивающегося стекла». Меня-то это, конечно, не трогает, ну по крайней мере больше не трогает. Да и вообще если кому-то надо бить стекла, то пусть лучше делают это здесь, чем на улицах, где полно прохожих и велосипедистов.
Проведя в Катакомбах с час или около того, я почувствовала себя настоящей панкершей. Так всегда бывает, стоит мне надеть кожаную куртку. Я, конечно, не совсем machona Machona – здесь: крутая (исп.).

, в том смысле, что любое насилие не по моей части, – но куртка придает мне ощущение крутизны. Кажется, будто на ней крупными буквами написано: «Не подходи, убьет». По правде говоря, желающих поблизости не оказалось.
Долгое время я не видела никого, кроме пары барбосов, но и эти одичавшие, шелудивые perros Perros – собаки (иск).

держались на почтительном расстоянии. Заворачивая за угол, я наткнулась на крысу, которая была настроена далеко не столь миролюбиво. Сначала она попыталась отстоять свое жизненное пространство, но стоило мне запулить в нее камнем, мгновенно слиняла.
Для наркоманов и прочего отребья было еще слишком рано, их время наступит ближе к вечеру, зато старухи мешочницы уже вышли на промысел: весь имеющийся в наличии гардероб на себе, скудные пожитки уложены на тележку или рассованы по пластиковым мешкам. Все чаще стали попадаться пьяницы, отсыпающиеся по заблеванным, пропахшим мочой парадным, и бездомные, которые грелись у костерков, выжидая, когда настанет время собирать субботнюю дань с прогуливающихся по улицам Кроуси и Фоксвилля обывателей. Меня мороз по коже драл от их взглядов – они пялились на меня так, будто хотели сказать: ты же не наша, какого черта ты здесь делаешь? И были, в сущности, правы. Интересно, поверили бы они мне, если бы я сказала, что охочусь на бигфута? Вряд ли.
Про запах я говорила? Если вам доводилось когда-нибудь бывать на свалке, то вы меня поймете. Липкая кисло-сладкая вонь насквозь пропитывает волосы, одежду и застревает в них, кажется, навсегда. Причем сам человек привыкает довольно быстро – я, например, перестала ее замечать минут через пятнадцать, – но сидеть рядом с собой в вагоне метро я бы не хотела.
Убив таким образом не меньше часа, я развернулась и взяла курс на запад, к Йор-стрит, в поисках Лори. Мне даже стала нравиться эта игра в казаков-разбойников среди развалин Верхнего Фоксвилля. Я так увлеклась, что едва не налетела на них.
Вот именно, на них. Все оказалось так, как я и думала. Лори сидела на полуразрушенном крыльце какого-то дома и потягивала пиво, то и дело передавая банку парню, которого я знала, его звали Байрон Мерфи. У его ног лежал пакет, из которого высовывалось нечто подозрительно похожее на лапу плоской обезьяны. То есть на плоскую лапу от костюма обезьяны, в котором в тот момент никого не было. Короче, какая разница, все равно обезьяна была плоская.
Байрон работал терапевтом в спортивной клинике университета Батлера. Как почти все бывшие бойфренды Лори, он остался ее другом, даже когда близкие отношения между ними кончились. Со мной такого почему-то никогда не случается. У меня расставание с любым парнем обязательно сопровождается ураганом предметов домашнего обихода, летящих в его голову. Всему виной мой латиноамериканский темперамент, скажете вы.
Я тут же сдала назад, но можно было не беспокоиться. Они меня не заметили. Сначала я хотела пойти поискать Рут, но быстро поняла, что с этим придется подождать. Сейчас главное – не пропустить ни одной подробности, заснять на пленку все: и как Байрон натягивает костюм обезьяны, и как они вместе готовят кадр, в общем все. Может, я даже отошлю пленку в «Дейли джорнал» – ПОДДЕЛЬНЫЙ БИГФУТ ПОЙМАН С ПОЛИЧНЫМ, – и тогда мы с Лори будем квиты.
Выбирая место, откуда обзор будет получше, я присмотрела заброшенный кирпичный дом, пробралась в него и там спряталась. Для начала я осмотрелась, убедилась, что рядом никого больше нет, потом устроилась у окна, откуда Лори и Байрон были видны как на ладони, и приготовилась ждать.
Ну все, Лори, попалась.

9

По-моему, лучший способ поквитаться с любителем розыгрышей – загнать его в его же собственную ловушку. Вот вам никогда разве не хотелось посмотреть на ведущего программы «Скрытой камерой» в таком же дурацком положении, в какое попадают обычно его жертвы? Мне еще ни разу не удавалось разоблачить Лори – только не думайте, что я не пыталась. (Напомните мне как-нибудь, чтобы я рассказала вам историю про тридцать четыре пиццы и одного священника. ) У Лори, в отличие от других людей, мысли не вытекают одна из другой и даже не перескакивают с одного на другое. Голова у нее работает как-то наперекосяк, и угадать, к чему она клонит, невозможно, потому что никогда не знаешь, с чего она начала.
Это у нее, наверное, от матери.
Может, Польша тут и ни при чем, зато генетика очень даже.

10

Полчаса я ждала, пока они достанут из сумки костюм обезьяны. Байрону он был не совсем впору, но издалека смотрелся неплохо. Я была уверена, что Лори поставит его на другой стороне улицы в тени домов, наведет объектив, а снимая, чуть повернет камеру. Нет ничего лучше расплывчатой, темноватой фотографии, когда снимаешь бигфута или летающую тарелку.
Я, конечно, пожалела, что у меня нет приличного фотоаппарата с телеобъективом, но не сомневалась, что мой «Виторет» справится. В конце концов, мне ведь не конкурсную работу снимать. Да и фотографии, если что, всегда увеличить можно.
Я сфотографировала все. Сначала Байрона, когда он натягивал костюм. Потом как Лори ставила ему позу и делала снимки. И, наконец, как они уходили. До чего мне хотелось тогда свеситься из окна и закричать им вслед: «Бе-бе-бе!», но я промолчала. Едва они скрылись из виду, я, держа фотоаппарат обеими руками, направилась к задней двери, которая выходила прямо в Катакомбы.
Ступенек там не оказалось, так что мне предстояло прыгнуть с довольно приличной высоты. Я задержалась, чтобы спрятать фотоаппарат в сумку, и так и застыла на месте.
Шагах в двадцати от меня здоровенный мужик в мешковатом пальто и бесформенной шляпе рылся в куче мусора. Прежде чем я успела спрятаться, он обернулся, и я увидела покрытое волосами лицо.
Даже не знаю, как его описать. Вы ведь все равно не поверите, а мне просто не хватает слов рассказать, что я почувствовала.
Под пальто у него ничего не было, к тому же солнце светило ярко, и я хорошо разглядела, что он с головы до пят покрыт волосами. Точнее, мехом темно-коричневого оттенка – редкий, будто обезьяний, а не плотный, медвежий, он золотился там, где на него попадали солнечные лучи. У него были огромные ступни, выпуклая, как бочонок, грудная клетка, руки штангиста. Лицо... Человеческое, и в то же время не совсем... Обезьянье, но тоже не совсем. Нос был широкий и плоский, зато под шерстью угадывались хорошо вылепленные скулы. Тонкие губы, квадратный подбородок А глаза... Темно-карие, тепло и влажно блестящие и, вне всякого сомнения, умные. Он смотрел прямо на меня и явно обдумывал, какую угрозу я могу представлять для него.
Скажу честно, у меня от страха чуть сердце не остановилось. Я-то думала, что это всего лишь шутка, так? Лори придумала розыгрыш, а я просто пытаюсь с ней поквитаться. Однако статья в газете все же была, и вот он, бигфут, стоит и смотрит на меня в упор, и никаких тебе «но», «если» и «как будто». Фотоаппарат у меня в руке. Надо только поднять его, нажать кнопочку и бежать отсюда во весь дух.
И тут я задумалась, к чему это может привести. Если я принесу фото, доказывающее, что этот парень действительно существует, по его следу начнут посылать один отряд охотников за другим, пока не поймают. А когда поймают, то запрут в клетку и, может быть, даже умертвят и разрежут на куски, чтобы посмотреть, как он устроен... Спилберга я тоже смотрела.
Может, я покажусь сентиментальной, но, глядя в его глаза, я поняла, что ни за что на свете не хотела бы увидеть их за решеткой. Очень медленно я положила фотоаппарат в сумку и протянула вперед руки, чтобы показать, что я ничем его не обижу.
(Я – не обижу его. Прикол. Одни размеры чего стоят... )
– Не задерживался бы ты в городе, – сказала я. – А то еще поймают, чего доброго.
И сама подивилась спокойствию, с которым прозвучал мой голос.
Он ничего не говорил. Просто стоял и смотрел на меня своими карими гляделками. И вдруг широко улыбнулся – лишнее доказательство того, что он настоящий, а не какой-нибудь ряженый вроде Байрона, ведь таких подвижных масок делать еще не научились, это я знаю точно. Оживилось все его лицо: сначала в широченной, немного глуповатой, чуть застенчивой ухмылке расплылся рот, потом заулыбались глаза, и тогда я не удержалась и тоже просияла в ответ. Он вскинул волосатый палец к полям своей шляпы и пропал – растворился в окружавшем его мусоре, так же бесшумно и быстро, как утренняя крыса, только в его движениях не было ни трусости, ни суеты.
Только что он был здесь и ухмылялся как помешанный, а в следующий миг исчез, точно и не бывало.
Я медленно опустилась прямо на грязный порог и, болтая ногами, уставилась на то место, где недавно стоял он. Несколько минут спустя до меня наконец дошло, что же со мной случилось. Я вспомнила, как однажды мы с братом и другими соседскими ребятишками ходили в поход с ночевкой. Рано утром я проснулась, высунула голову из палатки и очутилась нос к носу с оленем. Тогда мне показалось, что мы с ним примерно час, не дыша, рассматривали друг друга. Когда я наконец выдохнула, олень сорвался с места и умчался как угорелый, зато у меня на душе весь выходной было тепло и спокойно.
Вот и сейчас я чувствовала то же самое. Как будто мне посчастливилось одним глазком увидеть самую большую тайну вселенной, и если я никому об этом не расскажу, то навсегда останусь как бы ее частью. Это будет мой секрет. Который никто у меня не отнимет.

11

Caza de grillos в Верхнем Фоксвилле мы все пережили благополучно. Рут надоело лазить по кучам мусора, и она вернулась на Грейси-стрит, где познакомилась с компанией граффитчиков, с которыми провела большую часть дня, дожидаясь нас. Я отдала свою пленку проявлять, через час все было готово, и Лори пришлось раскошелиться на солидный обед за попытку еще раз натянуть нам нос.
Позднее мы узнали, что одновременно с нами по Верхнему Фоксвиллю бродили репортеры, надеялись найти что-нибудь для продолжения той статьи из «Дейли джорнал», но сфотографировать бигфута не удалось никому, кроме меня, а мой снимок запрятан глубоко в моей памяти, откуда я его достаю, когда мне грустно и хочется вспомнить что-нибудь приятное.
Вообще если подумать, абсурд полный – по городу, едва прикрытый мешковатым пальто и старой мятой шляпой с обвисшими полями, разгуливает бигфут, – но мне почему-то нравится. Может, он тоже пытается понять, кто он такой и где его место. А может, просто пошутить хотел, как и мы. Или он действительно всего лишь обыкновенный волосатый muchacho, которому податься некуда, вот он и перебивается в Катакомбах. Не знаю. Но иногда я думаю о нем и улыбаюсь.
Ну и Польша.

Романодром

Дорога к цели – не препятствие; она ее часть.
Цыганская поговорка

В пятницу моросило весь вечер, и когда Лорио Манн вышла из клуба, Йор-стрит встретила ее влажным блеском. Переложив футляр с гитарой из руки в руку, она бросила хмурый взгляд на свои кеды. Сзади хлопнула дверь, и на тротуар рядом с Лорио шагнул Терри Диксон, басист.
– Что у тебя? – спросил он.
Девушка приподняла ногу – в подошве кеда красовалась дыра.
– Идти мокро.
– Может, тебя подвезти? Мы с Джейн встречаемся в «Фанате», так что подбросим тебя до дому, если подождешь.
– Да нет, не надо. Не тянет меня сегодня в компанию.
– Что так? Вечер вроде прошел нормально. Народу было полно.
– А толку? Они ведь все равно не слушали.
– Зато танцевали. На тебя прямо не угодишь. Раньше ты, помнится, жаловалась, что все сидят как приклеенные.
– Да помню я, помню. Мне нравится, когда люди танцуют. Только...
Терри положил руку ей на плечо. Приложив палец к губам, он кивком показал на двух женщин, которые вышли из клуба следом за ними.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61