Следующий день прошел точно так же, с той только разницей, что вечером им наставала пора улетать. Бейб ни словом не обмолвилась о скорой разлуке, но Джилли с каждым часом все острее ощущала близость расставания, так что даже их компания перестала быть для нее в радость.
Встреча с гемминами растворила тяжелый осадок, оставшийся в душе Джилли после разрыва с Джеффом, и она была благодарна им за это. Теперь она могла думать о нем с той сладкой грустью, какой бывают окрашены воспоминания о школьных романах, давно минувших и потому больше не тревожащих. Но они скоро уйдут, и снова она почувствует себя брошенной и одинокой. Ничто не сможет заполнить ту брешь, которая останется после их ухода.
Джилли пыталась объяснить, что она чувствует, но, как и вчера, когда она хотела рассказать, зачем они нужны Фрэнку, ни одно путное слово не шло у нее с языка.
И вот подошло время прощания. Геммины снова заскакали, запели, заплясали вокруг нее, словно стая обезумевших эльфов, но на этот раз Джилли успела-таки схватить Бейб за руку прежде, чем они скрылись в развалинах домов. «Не уходи, не уходи», – рвался у нее крик, но вышло только жалкое лепетание:
– Я... я не... я не хочу...
И Джилли, находчивая Джилли, которая отродясь за словом в карман не лезла, вынуждена была со вздохом признать свое поражение.
– Мы же не навсегда уходим, – промолвила Бейб в ответ на ее невысказанную жалобу. Потом приложила тонкий длинный палец к ее виску. – И мы всегда останемся с тобой, вот здесь, в твоих воспоминаниях, и здесь... – она постучала пальцем по блокноту Джилли, – в твоих рисунках. Мы будем с тобой, пока ты не забудешь.
– Но это... это же совсем по-другому, – ответила Джилли.
Бейб грустно улыбнулась:
– Все рано или поздно становится по-другому. Поэтому нам и пора уходить.
Она взъерошила Джилли волосы – и снова жест получился какой-то на удивление материнский, какого совсем нельзя была ожидать от девочки вполовину моложе самой Джилли на вид, – и отступила на шаг. Другие геммины подошли, нежно, точно бабочки крылышками, дотронулись пальцами до ее одежды, легким ветерком растрепали волосы, снова отпрянули и заплясали вокруг нее, выделывая немыслимые пируэты, словно какие-то чумазые балерины.
И вдруг разом исчезли.
Сначала Джилли решила, что останется здесь и черт с ней, с работой, но потом поняла, что нового расставания ей не вынести. Она повернулась и медленно зашагала в сторону Грейси-стрит, к метро, которое привезет ее на работу. Странно, но хотя после расставания с гемминами ей стало тоскливо, это была не та тоска, от которой болит сердце. Скорее это была та светлая грусть, от которой поет душа.

Фрэнка не стало в ту же ночь, самую долгую в году, но Джилли узнала об этом только на следующий день. Он умер во сне, прижимая ее блокнот с набросками к тощей груди, а на столике у его кровати стояла картинка, его рождественский подарок. На чистой странице, сразу после гемминов, она нашла его записку, нацарапанную мучительно неразборчивым почерком:
"Я должен признаться, Джилли. Я никогда не видел никакого волшебства, только притворялся. Моя ба и ты рассказывали мне о нем. Но я всегда верил. Вот почему в молодости я писал рассказы о волшебстве – хотел, чтобы другие поверили тоже. Тогда мне казалось, что если люди снова начнут верить в магию и заботиться о тех местах, где она когда-то была, то, может быть, она вернется.
Конечно, она не вернулась, но сегодня ночью я все равно открою окно и позову их. Я попрошу их взять меня с собой, туда, куда лежит их путь. Силы уже никогда не вернутся ко мне – по крайней мере, в этом мире, – но, как знать, быть может, если они заберут меня с собой, то там я на что-нибудь сгожусь. По крайней мере, я надеюсь, что они дадут мне еще один шанс.
Знаешь, ведь в старину феи иногда брали людей с собой. Об этом сложено немало сказок: простые люди уходят с феями и попадают в поля, неведомые смертным.
Если они возьмут меня с собой, не печалься, Джилли. Мы встретимся там, куда они меня уведут".
К концу почерк стал совсем непонятным, но Джилли все же удалось прочитать все до последней строки. Записка была подписана заглавной буквой "Ф", рядом красовался цветочек, подозрительно похожий на фиалку. А может, Джилли просто так показалось, потому что именно это она и хотела увидеть.
«Ты видел настоящее волшебство, – промелькнуло у нее в голове, когда она оторвалась от блокнота. – Ты сам и был волшебством».
Джилли сидела в комнате Фрэнка и смотрела в окно на переулок, где валил густой снег. Она надеялась, что геммины, куда бы ни держали они путь, залетели в дом престарелых святого Винсента и взяли дух одинокого усталого старика с собой.
«Береги его, Бейб», – подумала она.

То Рождество Джилли провела на редкость спокойно. Впервые за много лет она побывала в церкви: дом престарелых Святого Винсента заказал поминальную службу по Фрэнку. Присутствовали только она, Джорди да кое-кто из персонала. Она скучала по Фрэнку и скоро обнаружила, что на всех картинах, написанных за эти выходные, из массовок глядит его лицо, а призрачные фигурки гемминов пляшут на крышах, повисают на карнизах домов, прячутся в подворотнях.
Часто, когда Джилли выходила на ночную прогулку – а она любила после работы пройтись по засыпающему городу, на укутанных снегом улицах до нее доносилась песня, но не та, которую улавливает слух, а та, на которую отзывается сердце или душа. Иногда ей хотелось думать, что это пение Фрэнка, Бейб и ее подруг долетает до нее из невообразимого далека, а иногда казалось, что это поют другие геммины, которые еще не покинули землю.
О Джеффе она почти не думала, разве что как о чем-то давным-давно прошедшем.
В ее жизни наступила пауза. Затишье перед бурей. Даже сейчас, стоит только вспомнить то время, и сразу наступает чувство успокоения, если не полного умиротворения. Так с чего же... теперь... вдруг?..
И тут у нее зазвенело в ушах, да так пронзительно и громко, точно прямо у нее над головой раздался удар грома. Все вокруг зашаталось, как от землетрясения. Мир полетел вверх тормашками. Верх и низ поменялись местами, перепутались, слились воедино, и не осталось ничего, кроме головокружения и бесконечного вращения, рева, грохота, воплей и содроганий...
Она резко открыла глаза и увидела лицо Джорди в меховом кольце капюшона, встревоженно склонившееся над ней. Он был рядом, на переднем сиденье. Это он изо всех сил тряс ее за плечи, заставляя содрогаться мир, это его голос громом грянул в тесной кабине «бьюика».
«Бьюик».
И тут она все вспомнила: и как она брела в пургу через Катакомбы, и как влезала в машину, и как задремала здесь...
– Господи, Джилли, – сказал Джорди. Увидев, что она очнулась, он откинулся на спинку своего кресла, но выражение тревоги по-прежнему не сходило с его лица. – Ты совсем, что ли, спятила? Нашла где спать. Чуть не замерзла!
Да, она и вправду могла умереть, подумала Джилли. Замерзла бы тут во сне насмерть и сидела бы так до первой оттепели или до первого бродяги: вот был бы сюрприз, залезает мужичок в машину погреться, а там на тебе, Спящая Красавица!
Ее передернуло – столько же от страха, сколько и от холода.
– А как... как ты меня нашел? – спросила она.
Джорди только плечами пожал:
– Да бог его знает как. Чем дольше тебя не было, тем неспокойнее мне становилось, так что в конце концов я не выдержал, встал и пошел тебя искать. Я шел, а у меня в затылке словно зудело что-то, подталкивало вперед, помнишь, как в том фильме про собаку, ну Лесси?
Сравнение насмешило Джилли.
– А может, я становлюсь экстрасенсом, как думаешь? – спросил он.
– Судя по тому, как ты меня нашел, не исключено, – ответила она.
Она выпрямилась на сиденье и тут только обнаружила, что во сне каким-то образом умудрилась расстегнуть на куртке замок и сунуть руку за пазуху. Теперь они вместе с Джорди изумленно разглядывали то, что сжимали ее затянутые в перчатку пальцы.
Это была фиалка, крохотная, но совершенно целая, даже с корешками.
– Джилли, где ты?.. – начал было Джорди, но тут же осекся. – Ладно. Предпочитаю не знать.
Но Джилли знала. В конце концов, сегодня ведь годовщина. Бейб или Фрэнк, а может, они оба тоже были здесь.
Мы будем с тобой, пока ты не забудешь.
Она не забыла.
И они тоже помнят, а иначе кто оставил ей этот цветок, кто послал Джорди на ее поиски? Да и как бы он нашел ее без посторонней помощи среди бесконечных нагромождений заброшенных домов, в метель, не зная даже, куда именно она направилась?
– Ну как ты, идти можешь? – спросил он.
Джилли сунула цветок под куртку и кивнула:
– Проводи меня домой, ладно? Коленки дрожат немножко.
– Допрыгалась.
– Джорди?
Он посмотрел на нее, подняв брови.
– Спасибо, что пошел меня искать.
Путь к дому Джилли был не близкий, но на этот раз ветер не мешал идти, а помогал. Он толкал их в спину, подгонял вперед, так что они добрались чуть ли не вдвое быстрее обычного. Пока Джилли переодевалась, Джорди приготовил им обоим по огромной кружке горячего какао. Теперь оба сидели перед окном на диване, Джорди в своих неизменных джинсах и жеваном свитере, зато Джилли натянула на себя две пары штанов, штук пять-шесть рубашек, столько же носков и еще перчатки без пальцев.
Джилли рассказывала ему, как она повстречала гемминов и как они потом ушли. Когда она закончила, Джорди сказал:
– Ого. Надо будет Кристи рассказать, может, вставит их в какую-нибудь книжку.
– Да, надо, – согласилась Джилли. – Может, если другие люди о них узнают, они не станут уходить.
– А как насчет мистера Ходжерса? – спросил Джорди. – Ты и вправду веришь, что они забрали его с собой?
Джилли взглянула на подоконник, где стоял горшочек со свежепосаженным цветком. Он задорно выглядывал из мокрой земли, чертовски похожий на рисунок, который оставила в ее блокноте другая рука.
– Мне хочется так думать, – ответила она. – Мне хочется верить, что куда бы они ни направлялись, святой Винсент оказался у них на пути. – В ее обращенной к Джорди светлой улыбке сквозила легкая грусть. – Не многие замечали, – добавила она, – но у самого Фрэнка глаза тоже были фиолетовые; в его старой голове скопилось без счету всяких воспоминаний, прямо как у Бейб.
Ее взгляд стал каким-то нездешним, как будто врата мечты распахнулись перед ней, открывая иные, неведомые смертным поля.
– Мне хочется думать, что у них все хорошо, – сказала она.

Пожалейте чудовищ

Все мы стоим в эпицентре собственного бытия.
Майкл Вентура

– Когда-то я была красоткой, – сказала старуха. – Соседские мальчишки вечно торчали у наших дверей, надеясь кто на ласковое слово, улыбку, а кто и на поцелуй, как будто моя красота, доставшаяся мне просто так, безо всякого труда, в их глазах значила больше, чем ум Эммы, быстрее всех в школе справлявшейся с домашним заданием, или музыкальный талант Бетси. Мне всегда казалось, что это несправедливо. Ведь я ничего не сделала, чтобы быть красивой, тогда как мои сестры много трудились над своими способностями.
Чудовище не ответило.
– Чего бы я только не отдала за ум или хоть какой-нибудь талант, – продолжала старуха. – С таким богатством и стареть не страшно.
Она плотнее укуталась в изодранную шаль, зябко повела тощими плечами. Посмотрела на своего компаньона. Тот сидел, бессмысленным взглядом уставившись в голую стену перед собой, чудовищные шрамы на его лице были почти неразличимы в тусклом свете.
– Н-да, – заключила она. – Что поделаешь, у каждого свой крест. Мне, по крайней мере, есть что вспомнить, не только дурное, но и хорошее.
Снег валил так густо, что видимость практически свелась к нулю. Мокрые, тяжелые снежинки вертелись и крутились, точно танцующие дервиши, налипали на дороги и тротуары, расстраивая движение, затрудняя ходьбу настолько, что она превращалась в подвиг сродни эпическому. Время и пространство исчезли. Привычное стало чужим, город преобразился. Даже давно знакомые предметы ветер и снег изменили до неузнаваемости.
Гарриет Пирсон безнадежно опаздывала, иначе она просто слезла бы со своего велосипеда и пошла пешком, ведя его рядом. От ее дома до библиотеки не больше мили, можно дойти, и довольно быстро. Но боязнь опоздать, окончательно и бесповоротно, здравомыслия ей не прибавила, вот Гарриет и неслась как сумасшедшая по узкой полосе между залепленным снегом тротуаром и забитой машинами проезжей частью, выжимая из своего велика все, на что тот был способен, с трудом удерживая равновесие на скользкой дороге.
Так называемые водонепроницаемые ботинки, которые она прикупила неделю назад на распродаже, уже промокли насквозь, и джинсы до самых колен тоже. Хорошо хоть старенькое пальтишко из верблюжьей шерсти надежно защищало от холода и уши не мерзли в вязаных наушниках. Чего совсем нельзя было сказать о руках и лице. Пальцы в тоненьких перчаточках застыли от холода, щеки горели на ветру, снеговая шапка, которая покрывала наспех завязанный на макушке узел из длинных темно-русых волос, уже начала подтаивать, и ледяные ручейки стекали Гарриет за шиворот.
«Господи, и зачем только меня понесло в эту дурацкую страну? – думала она. – Летом жарища, зимой холодище...»
Англия в эту минуту казалась ей привлекательной, как никогда. Правда, там не было Брайана, которого она повстречала в Ньюфорде три года назад, когда приехала сюда на каникулы, того самого Брайана, который не меньше ее жаждал, чтобы она оставила Англию, того самого Брайана, который бросил ее, не прошло и двух месяцев с тех пор, как они поселились вместе. Она решила не уезжать. Твердо вознамерившись пустить на новой родине корни, Гарриет на удивление легко пережила это трудное время, даже не потому, что ей удалось организовать и упорядочить свое существование, а потому, что некому было жалеть ее и приговаривать покровительственно: «Бедная моя девочка, я же тебе говорила», как это наверняка сделала бы ее мать.
Теперь у нее была работа, хорошая, хотя на чей-то вкус и не бог знает что, очаровательная квартирка, которую она ни с кем не делила, и довольно широкий круг общения – правда, подружки в нем явно преобладали над возможными объектами романтического интереса, короче, Гарриет своей новой жизнью была довольна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61