Двое детей сидят на пороге заброшенного дома в Катакомбах. Они нечесаные, неумытые, одеты грязно, с чужого плеча. Оба походят на бродячих лудильщиков-ирландцев рубежа веков. Со всех сторон их окружают отбросы: мусор, который вываливается на мостовую из лопнувших мешков, битые бутылки, матрас, гниющий посреди улицы, смятые консервные банки, мокрые газеты, использованные презервативы.
Детям семь и тринадцать лет, это мальчик и девочка. У них нет дома, нет семьи. У них нет никого, за исключением друг друга.

Следующий месяц прошел ужасно быстро. Энни осталась у меня – она сама так захотела. Но мы с Анжелой все же нашли ей жилье – квартирку с одной спальней на Ландис-авеню, куда она переедет после рождения ребенка. Это совсем близко: из моего окна видно окно ее спальни. Но пока она здесь, со мной.
Она правда отличная девчонка. Художественных наклонностей никаких, зато очень умная. Она сможет стать, кем захочет, только бы ей научиться справляться с тем грузом, который взвалили на ее плечи родители.
Она немножко стесняется Анжелы и некоторых других моих друзей – может быть, потому, что они намного старше, или еще почему, не знаю, – но со мной и Софи она ладит просто отлично. Наверное, все дело в том, что стоит нас с Софи оставить в одной комнате хотя бы на пару минут, как мы начинаем хихикать и вообще вести себя так, словно нам еще и половины наших лет не исполнилось, отчего кажется, будто мы всего на год-два старше самой Энни, по крайней мере с точки зрения умственного развития.
– Вы как будто сестры, – сказала мне однажды Энни, когда мы вернулись от Софи. – Только она посветлее, и погрудастее, и уж точно организованнее, чем ты, но когда я с вами, у меня такое чувство, будто вы моя семья. Настоящая семья, такая как полагается.
– Несмотря на то, что в жилах Софи течет кровь фей? – спросила я у нее.
Она подумала, что я шучу.
– Если в ней есть магия, – сказала Энни, – то и в тебе тоже. Может, вы потому так и похожи на сестер.
– Просто я обращаю внимание на некоторые вещи, – ответила я ей. – Вот и все.
– Ну да, конечно.

Роды начались точно в назначенный день – в три тридцать утра, в воскресенье. Я бы, наверное, голову потеряла от страха, если бы Энни не сделала этого еще раньше. Так что пришлось мне сесть на телефон, позвонить Анжеле, а потом помогать Энни одеваться.
Когда Анжела добралась до нас на своей машине, схватки шли уже вовсю. Но кончилось все как нельзя лучше. Джиллиан София Майкл появилась на свет в центральной больнице Ньюфорда два часа сорок пять минут спустя. Шесть фунтов и пять унций краснолицего чуда. Все прошло без осложнений.
Они наступили позже.

11

Последняя неделя перед выставкой была сплошной хаос. Откуда-то взялись сотни мелочей, о которых никто не подумал раньше и которые пришлось улаживать в последнюю минуту. А тут еще как назло Джилли не давала покоя незаконченная картина, которую ей надо было непременно закончить к вечеру пятницы.
Она стояла на ее мольберте, безымянная, едва намеченная карандашом, одноцветная. Цветовая гамма не давалась Джилли. Она знала, чего хочет, но стоило ей встать у мольберта, и все мысли тут же вылетали у нее из головы. Как будто она вдруг забыла все, что знала о живописи. Сущность картины, которую ей хотелось передать на полотне, призраком возникала перед ее внутренним взором, так близко, что, казалось, протяни руку и дотронешься, но тут же ускользала, точно сон в момент пробуждения, и так день за днем. Все время мешало что-нибудь извне. То стук в дверь. То телефонный звонок.
Выставка открылась ровно через семь дней.
Дочке Энни было уже почти две недели. Она росла здоровым, спокойным ребенком, из тех, которые постоянно воркуют что-то себе под нос, как будто сами с собой разговаривают; она никогда не плакала. Зато сама Энни извелась от волнения.
– Мне страшно, – сказала она Джилли, зайдя в тот день к ней в мансарду. – Все слишком хорошо. Я этого не заслужила.
Они сидели за кухонным столом, а девочка лежала на раскладной кровати меж двух подушек. Энни все время крутила что-то в руках. Наконец она взяла карандаш и стала рисовать на разных листках фигурки из палочек и кружочков.
– Не говори так, – сказала Джилли. – Не смей даже думать так.
– Но это правда. Посмотри на меня. Я не такая, как ты или Софи. Я не такая, как Анжела. Что я могу дать моей дочери? Кого она увидит, когда поглядит на меня?
– Добрую, заботливую мать.
Энни покачала головой:
– У меня нет такого ощущения. Я как в тумане, живу, будто через паутину продираюсь, изо дня в день.
– Давай-ка мы лучше к врачу с тобой сходим.
– Да, к психиатру, – сказала Энни. Она продолжала машинально водить карандашом по бумаге, потом, словно опомнившись, взглянула на свой рисунок. – Ты только посмотри. Дерьмо какое.
Не успела Джилли поглядеть, как Энни уже смахнула бумажки на пол.
– Ох, елки, – сказала она, когда клочки разлетелись по всей комнате. – Извини. Я не хотела.
Она встала, опередив Джилли, и запихала их все в мусорное ведро у плиты. Постояла с минуту, делая глубокие вдохи, задерживая дыхание и медленно выпуская воздух.
– Энни?..
Она обернулась, когда Джилли подошла к ней. Сияние материнства, которое буквально преобразило ее в последний месяц перед родами, постепенно угасало. Она снова побледнела. Похудела. У нее был такой потерянный вид, что Джилли только и могла, что прижать ее к себе и утешить молча, без слов.
– Прости меня, – сказала Энни ей в волосы. – Я сама не знаю, что происходит. Просто мне... Я знаю, что должна быть счастлива, но мне страшно, и я совсем запуталась. – Костяшками пальцев она протерла глаза. – Господи, ты только послушай. Похоже, меня хлебом не корми, дай только на жизнь пожаловаться.
– Она у тебя не из легких, – сказала Джилли.
– Да, но когда я вспоминаю, как все было довстречи с тобой, мне кажется, я прямо на небо попала.
– Может, останешься сегодня у меня? – предложила Джилли.
Энни отступила от нее на шаг:
– Можно бы, а ты правда не возражаешь?..
Я правда не возражаю.
– Спасибо.
Энни посмотрела на кровать, ее взгляд задержался на часах над плитой.
– Ты на работу опаздываешь, – сказала она.
– Ничего. Я все равно не собиралась идти сегодня.
Энни покачала головой:
– Нет, иди. Ты же мне сама рассказывала, сколько там народу в пятницу вечером.
Джилли все еще подрабатывала время от времени в кафе «У Кэтрин» на Баттерсфилд-роуд. Она хорошо представляла себе реакцию Венди, если она позвонит и скажется больной. Сегодня вечером ее подменить некому, а значит, Венди придется в одиночку обслуживать все столики.
– Ну, если ты уверена, – сказала Джилли.
– С нами все будет в порядке, – ответила Энни. – Честно.
Она подошла к кровати, взяла девочку на руки и стала ее слегка покачивать.
– Посмотри на нее, – сказала она почти что сама себе. – Трудно поверить, что это я родила такую красавицу. – Она повернулась к Джилли и, прежде чем та успела что-нибудь сказать, добавила: – Это и есть магия, самая настоящая, правда?
– Может быть, одна из лучших, на которую мы способны, – сказала Джилли.

12

«Разве можно называть это любовью?», Клодия Федер. Масло. Студия «Старый рынок», Ньюфорд, 1990.
Толстый мужчина сидит на кровати в дешевом гостиничном номере. Он снимает рубашку. Сквозь приоткрытую дверь ванной у него за спиной зрителю видна тоненькая девушка в трусиках и лифчике, которая, сидя на крышке унитаза, делает себе укол в вену.
На вид ей не больше четырнадцати.

Просто я обращаю внимание на некоторые вещи, сказала я ей. Наверное, потому-то, когда я отработала смену и вернулась к себе в мансарду, Энни там не было. Слишком много внимания я на нее обращала. Девочка по-прежнему лежала на кровати меж двух подушек и спала. На кухонном столе была записка:
"Я не знаю, что со мной не так. Мне все время хочется кого-нибудь ударить. Я смотрю на маленькую Джилли, вспоминаю свою мать и мне становится так страшно. Береги ее, ради меня. Научи ее магии.
Пожалуйста, не надо меня ненавидеть".
Не знаю, сколько я сидела и смотрела на эти печальные, жалобные слова, а слезы лились у меня из глаз.
Не надо было мне уходить на работу. Не надо было оставлять ее одну. Она ведь и правда думала, что история ее детства повторится. Она говорила мне об этом, не знаю, сколько раз говорила, но я просто не обращала внимания, так ведь?
Наконец я взялась за телефон. Я звонила Анжеле. Звонила Софи. Звонила Лу Фучери. Звонила всем, кого только могла вспомнить, и просила найти Энни. Анжела была со мной, в мансарде, когда нам наконец позвонили. Трубку взяла я.
Я услышала голос Лу:
– Один патрульный привез ее в Общую, когда она загибалась от передозировки бог знает чего, еще и пятнадцати минут не прошло. По всему было видно, что она просто хотела покончить с собой, так он сказал. Мне очень жаль, Джилли. Но она умерла раньше, чем я приехал.
Я ничего не ответила. Просто передала трубку Анжеле, подошла к кровати и села. Взяла на руки маленькую Джилли и тогда снова заплакала.
Я никогда не шутила насчет Софи. В ее жилах и правда течет кровь фей. Откуда, не могу объяснить, да мы никогда и не говорили об этом толком, но я всегда знала, а она и не спорила. И она обещала мне, что даст дочке Энни свое благословение, как делают все феи-крестные в старых сказках.
– Я наградила ее даром счастливой жизни, – сказала она потом. – Вот уж не думала, что в ней не будет Энни.
Но ведь так обычно и бывает в сказках, правда? Что-то обязательно должно пойти не так, а иначе о чем и рассказывать. Надо быть сильным, надо заслужить свое «и жили они долго и счастливо».
Энни хватило сил оставить свою дочку в тот миг, когда она поняла, что вот-вот сорвется, но помочь самой себе она не сумела. Таким страшным даром наградили ее родители.

Я так и не успела закончить ту картину до выставки, зато нашла кое-что взамен.
Рисунок, несколько корявых линий, которые говорили мне больше, чем все, что я когда-либо нарисовала сама.
Я собиралась вынести мусор, когда увидела в ведре те неуклюжие картинки, которые Энни нацарапала, сидя за моим кухонным столом в день своей смерти. Они походили на детские рисунки.
Я повесила одну из них в рамку и отнесла на выставку.
– Похоже, к пяти койотам прибавился призрак шестого, – только и сумела сказать Софи, увидев, что я сделала.

13

"В доме врага моего", Энни Майкл. Карандаш. Студия «Йор-стрит», Ньюфорд, 1991.
Образы переданы примитивно. В доме, который представляет собой простой квадрат, крытый треугольником, изображены три фигуры из палочек, одна прямая, две в треугольных «юбочках», которые указывают на их пол. Две фигуры побольше избивают маленькую чем-то похожим на гнутые палки или ремни,
Маленькая фигурка корчится на полу.

14

Кто-то из посетителей написал в книге отзывов на выставке: «Никогда не прощу виновных в том, что с нами сделали. Не хочу даже пытаться».
– И я тоже, – сказала Джилли, прочитав эти слова. – Помоги мне Бог, я тоже.

Не было бы счастья

Предсказать можно только то, что уже случилось.
Эжен Ионеско

Я унаследовала Томми, так же как и собак. Просто нашла его на улице, где он бродил потерянный и одинокий, и взяла его к себе. Я всегда подбираю бездомных – может быть, потому, что раньше я тоже надеялась, что кто-нибудь подберет меня. Но я быстро выросла из этой надежды.
Наверное, Томми для меня тоже вроде домашнего животного, только он умеет говорить. В его словах не всегда есть смысл, но если на то пошло, мало в чьих словах он есть. По крайней мере, Томми честный малый. У него что снаружи, то и внутри. Никакого притворства, никаких скрытых мотивов. Он просто Томми, здоровый парень, который никого не обидит, хоть палкой на него замахнись. Любит улыбаться, любит смеяться – отличный парень. Пары винтиков в голове не хватает, только и всего. Черт, смотрю иной раз ему в глаза и кажется, что у него правда одни винтики в голове.
Я знаю, что вы подумали. Парню вроде него место в соответствующем заведении, и, наверное, вы правы, но только врачи в клинике Зеба решили, что он выздоровел, когда его койка понадобилась для кого-то, чьи родственники могли заплатить за место, которое Томми занимал бесплатно, и не очень-то расшибались, чтобы вернуть его обратно.
Мы живем в самом центре того района Ньюфорда, который одни называют Катакомбами, а другие – Сквотландией. Это мертвая часть города – дебри пустырей, заполненных мусором и брошенными машинами, выпотрошенными домами и грудами щебня. Я сама видела газетные статьи, в которых ее называли язвой, позором нашего города, рассадником преступности и расовой розни, хотя среди нас есть люди всех цветов кожи, какие только можно себе представить, и мы неплохо уживаемся друг с другом, может быть, просто потому, что никто не лезет в чужие дела. И мы не столько преступники, сколько неудачники.
Сидя в своих модных квартирках и домах с водопроводом и электричеством, добропорядочные граждане Ньюфорда, у которых не болит голова о том, когда и где в следующий раз удастся поесть, придумали немало всяких имен и прозвищ для этого места и для нас, но те, кому приходится здесь жить постоянно, зовут его просто домом. Мне он представляется этаким разбойничьим гнездом, какие бывали раньше на Диком Западе – городишки из пары десятков полуразвалившихся домов посреди пустыни, где только изгоям и место. Конечно, не исключено, что парни вроде Ламура или Шорта, которые писали о таких местах, их просто выдумали. Я знаю, что многие люди романтизируют бродяг, точно так же как они смешивают героев и разбойников, добро и зло.
Мне и самой хорошо знакомо это чувство, но ту единственную пару розовых очков, которой мне довелось владеть, я разбила давным-давно. Иногда я притворяюсь, что живу здесь потому, что мне так нравится, потому, что это единственное место, где я чувствую себя свободной, потому, что здесь обо мне судят по тому, кто я и на что способна, а не по тому, какие у меня навороченные родители, и потому, что чем ближе к полной нищете, тем она приятнее.
Я не говорю, что это красивый район.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61