Тогда нам, милый мой, никакая дружба с Китаем не поможет…— Ты думаешь? Но Америка…— Оплот свободы и равноправия? Может, и так. Но до нас им дела нет, Себастиан.— Тогда, что же нам делать?— Нам? — Я покачал головой. — Сам видишь. Теперь каждый сам за себя. У меня жена и сын — не хочу, чтобы они пострадали. Так что я постараюсь выбраться из города — если на мостах еще нет кордонов…Ким, подумал я, нужно позвонить Киму. Сейчас они будут выявлять нелояльных — он попадет под колесо одним из первых.Я уже протянул руку к трубке — и вздрогнул, когда телефон неожиданно зазвонил.— Да?— Лесь, — я настолько не ожидал услышать Гарика, что даже не распознал его по голосу, — это Гарик. Уходи из дому, Лесь.— Что стряслось?— У меня нет времени. Уходи. Постарайся найти Себастиана…— Да он тут сидит…— А! — произнес Гарик несколько ошеломленно, потом сказал: — Хорошо… Постарайся не… не отпускай его…— Да что…— Потом поймешь.В трубке раздался какой-то шорох, потом далекий гул милицейской сирены.— Беги, Лесь, — торопливо проговорил Гарик, — ты меня слышишь? Беги! И скажи Себастиану…Какой— то посторонний звук, голоса, короткие гудки. Я осторожно положил трубку.Поглядел на рюкзак на полу, потом махнул рукой.— Пошли отсюда, парень.— А как же… — Себастиан недоумевал точно так же, как минуту назад — я.— Это Гарик звонил. Что-то там произошло. Похоже, его взяли.— Георгия?!— А что, так не бывало раньше? Ты же, вроде, учил историю…— При Петре, разве, — сказал он неуверенно. — Да и то…Я подтолкнул его к двери.— Хватит болтать, пошли.Верхние этажи элитарных домов оборудованы широкими уступчатыми карнизами — чистая декорация, разумеется, призванная тешить самолюбие крылатых созданий, давно уже, на заре эволюции, потерявших способность летать, но никак не желавших с этим смириться. По той же странной причине ни одному человеку — даже подросткам, которые вечно суют повсюду свой нос, — не приходило в голову ни с того, ни с сего разгуливать по этим карнизам: это были мажорские угодья, но угодья чисто символические, запущенные, обветшалые за ненадобностью. Я выбрался наружу через арочное окно и начал пробираться по карнизу, волоча за собой Себастиана.— Почему сюда? Почему не по лестнице? — проворчал он.— Помнишь вахтера? Который тебя впустил?— Ну?— Так вот, лучше не попадаться ему на глаза.Он, кажется, удивился. Люди из обслуги наверняка были для него не больше, чем полезными предметами, — несмотря на все его демократические позывы…— Он информатор, этот вахтер. Может, в холле нас уже поджидают…— Зачем?— Вот этого, — сказал я, — я и сам не понимаю.И, правда, я даже как свидетель бесполезен. Может, Аскольд полагает, что я припас еще какую-то карту в рукаве? Или что пленка все еще у меня? Или что кассета была не одна? Так плевать ему на эту кассету… Раз уж ему удалось с американцами все укатать… что он им обещал? Концессии? Дешевое сырье? Бесплатной рабочей-то силы у него скоро будет сколько угодно…— Лесь, — вдруг сказал Себастиан, — мне страшно.— Тебе-то чего? Тебя они не тронут… Впрочем, Гарика же они тронули.— Я боюсь высоты, — вдруг сказал Себастиан.Я вытаращился на него.— Вот это номер…— А ты думал… — Он почти всхлипнул. — Мы же давно потеряли способность… летать… Вроде бы, какая разница? А все равно, позор… каждый раз, когда… эти воздушные потоки… аж сердце из груди выпрыгивает — а как я могу показать? Стыдно же…Я с трудом подавил усмешку.— Ясно.— Я никому… только тебе…— Польщен…Осторожно (вряд ли эти конструкции отличались прочностью) подошел к самому краю карниза и выглянул на улицу. Два автомобиля с визгом затормозили у подъезда, из них выбежали люди в униформе, затем вальяжно выбрался мажор.— Плохо дело… Нужно сматываться, Себастиан.— Но я…— Понял, понял. Мы осторожненько…Я двинулся вдоль карниза. Проклятая кровля проламывалась под ногой, вниз, шурша, сыпались обломки, оседая на нижнем, более узком, козырьке. Себастиан брел за мной, распластавшись по чисто символическому ограждению, — я слышал, как он что-то тихонько шепчет, сам себя успокаивая.Со стороны Второй Владимирской карниз вытянулся, почти соприкасаясь с карнизом другого дома, — я так и представил себе мажоров, перелетающих с одного дома на другой, кружащихся в небе, как кружатся в солнечном луче снежные хлопья. Должно быть, обаяние этой никогда не существовавшей картины намертво поразило и их самих — иначе не держались бы так упорно за эти архитектурные излишества.— Давай, Себастиан.Он подобрался поближе к краю, заглянул вниз, отшатнулся…— Ох, нет!— Да не смотри ты туда! Прыгай.— Сначала ты, — взвизгнул он.— Черт с тобой. Ну, смотри!Я разбежался, стараясь не топать слишком громко, и, оттолкнувшись от края, перемахнул на ту сторону. Карниз у меня под ногами прогнулся, но устоял, я упал на колени, зацепился за кабель телевизионной антенны, змеившийся по козырьку, выпрямился.— Ну же, Себастиан! Если уж мы, обезьяны, можем, то уж вам-то…— Ты не…— Брось, это формальности. Прыгай!С минуту он еще топтался на той стороне, потом решился, разбежался и, нелепо хлопая крыльями, перемахнул через расщелину. Нужно сказать, у него это получилось гораздо лучше, чем у меня.Я подхватил его прежде, чем он успел поскользнуться на покатой крыше.— Отлично!Он дрожал всем телом.— Я уж думал… Это все? Больше не надо?— Надеюсь.Чердачное окно было распахнуто. Я нырнул туда, высадил пожарным ломиком хлипкий замок на двери и оказался на верхней площадке.— Пошли… только тихонько…После приключений на крыше ему море было по колено — он так и рванул. Я еле поймал его за крыло.— Спокойней, малый…Он обернулся ко мне.— А… Я, правда, хорошо управился?— Правда, — серьезно сказал я.Что ж его родитель так его застращал? Или просто — равнодушен к нему, что, в общем, еще хуже. Чтобы малый из-за нескольких слов одобрения был готов шею себе свернуть!Черный ход был открыт — наверняка, они бросят людей и сюда, когда догадаются, каким путем мы ушли, но пока двор и прилегающий переулок были пусты. Мы выбрались беспрепятственно.— Теперь куда? — покорно спросил он.— Понятия не имею.Мы пересекли пустующий сквер, миновали несколько длинных и темных одноэтажных зданий… Откуда-то слышался тоскливый, надсадный гул, рокот колес, лязг железа, ударяющегося о железо… Тут только я сообразил, что мы находимся где-то в тылах Центрального вокзала.— Вот оно, Себастиан… Они подгоняют товарняки…Они тянулись и тянулись мимо нас, по всем путям, черные слепые коробки, пока еще пустые… пока еще пустые.— Лесь, — тихонько вздохнул Себастиан, — а… там что?Низкие тучи, уходящие к Днепру, подсвечивались с изнанки багровым заревом. Горел Нижний Город.— Аскольду нужны были беспорядки. Он их получил. Понятное дело. Один взрыв, а может, уже и не один, горстка провокаторов, да и люди уже не те, что раньше…— Но почему именно Аскольд? Это не может быть… провокация? Его же тоже могли — как это? — подставить. В правящих кругах нет единодушия, а клан Палеологов всегда был…— Кто бы стал его подставлять? Именно Аскольд добился, чтобы все Опекунские советы упразднили. А как только Комитет по делам Подопечных оказался в его руках, он и начал игру. А заодно показал вашим, на что способны люди. Теперь гранды так напуганы, что никто не станет протестовать, когда Аскольд приберет к рукам не только полицию, но и армию — да что там, уже прибрал…— Но как же — люди? Ведь армия и полиция…— В массе своей тоже люди, верно? Ну и что? Кому это когда помешало?— Вот и Шевчук, — удрученно произнес он.— А что — Шевчук? Ты думал, он герой? Борец за права человека? Может, так и было — поначалу. Но он так ненавидит вас, что в конце концов стал ненавидеть всех. Ненависть съела его изнутри.Я машинально провел ладонью по лицу и только сейчас сообразил, что уже давно идет дождь. Слепые стенки вагонов отражали раз отраженное пламя, путевые огни были окружены ореолом мелких капель.— Но ведь Аскольд всегда… я же знаю… всегда говорил, что он хочет сломать эту закосневшую систему. Что человечеству надо дать ход… Что существующие нормы несправедливы…— Все это просто слова. Ему нужно было получить в свои руки власть. Как только он этого добился, не стало нужды притворяться. Хотя… может, ему еще придется какое-то время держать лицо перед грандами — корчить из себя спасителя, твердой рукой выводящего страну из кризиса… Увидишь, еще назовут потом Аскольдом-Освободителем!— Видишь ли, в чем дело, Лесь, — что-то было в его голосе, что заставило меня поднять голову и посмотреть ему в глаза, — мне трудно поверить в то, что ты говоришь… было трудно… потому что…Вагоны грохотали все громче, точно полчища бронированных чудовищ, вынырнувших из глубин того невероятного прошлого, из которых когда-то, давным-давно, выбралась с опустошенного континента горстка грандов и пошла расселяться по материкам…— Я ведь потомок Аскольда, — сказал Себастиан.
* * *
Я молча вытаращился на него. Потом сказал:— Парень, это невозможно!— Но это так и есть, Лесь, — терпеливо ответил он.— Брось! Да будь ты потомок самого Аскольда — что бы, он тебя отпустил бы шляться вот так, без присмотра? В Нижний таскаться, к диссидентам этим…— Ты просто не понимаешь… У нас потомок — прямой потомок — мало что значит. Власть передается по боковым веткам. Ему до меня и дела-то никакого не было… Потом… За мной немножко присматривал Гарик. Он ведь тоже Палеолог. Только из младшей ветви…— Он арестовал Гарика, — сказал я.Он уныло ответил:— Я понял.И, помолчав, добавил:— У нас вообще не принято… говорить вне гнезда о своих родственных связях. Но я так им гордился.О Господи, так, значит, бедный Себастиан всерьез воспринял все эти разговоры Аскольда о равенстве и братстве… И готов был положить свой живот на алтарь дела, которое его дражайший родитель и в грош не ставил!Я неуверенно сказал:— Ну, он, наверное, яркая фигура…— Не надо, Лесь, — тихонько отозвался он.Он вновь замолчал. Потом шепотом добавил:— Выходит, все, что он говорил… один сплошной обман?— Не совсем… другое дело, что, говоря это, он преследовал свои цели.— А как же я?— Думай, что думаешь. Кто заставляет тебя менять свои убеждения — если кто-то использовал их во вред, это еще не значит, что сами по себе убеждения неверны.Боюсь, что убеждения сами по себе вообще ничего не значат, но этого я ему говорить не стал.Он пытался плакать и не мог. Да, тяжелый день выдался для малого… Любое из пережитых им за сегодня разочарований могло навсегда выбить из колеи самого стойкого борца за права человека…Я обнял его за плечи, сказал:— Ну-ну, что ты, как маленький…Он отчаянно прижался ко мне — рокот толпы вдали и шарканье множества ног слились в грозный гул далекого стихийного бедствия, а вагоны все грохотали, подходя к терминалу…Прошло какое-то время, прежде чем я сообразил, что он собственно делает.Я отодвинулся и ударил его по лицу тыльной стороной руки. Он вздрогнул и отшатнулся.Я сказал:— Ты что, с ума сошел?Даже сейчас было видно, что он дрожит всем телом. Дождь лил совсем уж отчаянно, под козырек затекала вода.— Но я подумал…— Что ты подумал, ублюдок? Да за кого ты меня принимаешь? За извращенца? Да еще любителя малолеток? Да у меня сын немногим младше тебя!— А в книгах…Я холодно спросил:— Что за дерьмо ты читаешь?Он не ответил. Лишь судорожно вздохнул, точно всхлипнул.Небось, какие-нибудь дешевые приключенческие романы или аналог нашего дамского чтива, которое бабы глотают между кухней и спальней… Где люди выступают в роли этаких романтических сексуальных агрессоров… Черт, я же все время забываю, что они же ровно настолько женственны, насколько и мужественны, а этот еще и хомофил… выискался тут на мою голову. А потому я сказал:— Хорошенького же ты обо мне мнения, Себастиан.— Прости, Лесь, — отчаянно проговорил он.— Шел бы ты домой, а? И чего ты тут околачиваешься…— Да, но…— Правда, иди. Поиграл в подпольщика — и будет. Мне без тебя спокойнее. Ты ж мне только руки связываешь.— Но я думал…— Ну что ты там еще думал?— Если Аскольд… они не посмеют… ты можешь сказать, что если они к тебе хоть пальцем… ты меня сразу убьешь… А тогда…Похоже, он добровольно определил себя ко мне в заложники, видите ли…— Ничего подобного я, разумеется, говорить не буду, Себастиан.— Почему?— Стиль не тот. Не мой стиль. Ты бы лучше…Тут только я сообразил, что мне на самом деле от него надо.— Себастиан… ты сейчас уходи… я сам разберусь. Но я тебя очень прошу… У меня они в Осокорках сидят… надеюсь… сын… и Валька… вытащи их… как можешь, но вытащи. Отца, ну, родителя своего попроси… пусть ее на кухне пристроит, где хочет, но нельзя, чтобы они в эти вагоны…Права же была бедная Валька, подумал я, ох, права!— Я… Лесь, ладно.Где— то неподалеку с визгом затормозила машина. Я видел, как между слепыми стенами привокзальных складов движутся черные силуэты -мокрая униформа блестела в скудном свете далеких огней.— Ты обещал, Себастиан.— Эй, вы там, — раздался чей-то, усиленный мегафоном голос, — выходи!И я вышел под дождь, заложив руки за голову.Я столько раз видел его по телевизору — и все равно не сразу узнал. И только не надо говорить мне, что все мажоры на одно лицо — просто как-то не вязался могущественный Аскольд с заурядной тюремной канцелярией. Тут ему нечего было делать.— Встань, сука, — сказал за моей спиной конвойный.Он резко дернул меня вперед и вверх, вывернув локти. Я охнул от боли. Аскольд недовольно сказал:— Полегче.Потом конвойному:— Оставьте его.— Но… — возразил тот.— Здесь я распоряжаюсь, — холодно сказал Аскольд. — Да и… он ведь ничего мне не сделает. Вы ведь ничего мне не сделаете, Пьер-Олесь, верно?Я пошевелил кистями рук, которые уже начали отекать, и устало согласился:— Ага.— Вот и славно. — Аскольд придвинул себе табуретку и сел. — Они, возможно, слегка погорячились. У нас очень мало практики обращения с заключенными, знаете ли…— Ничего, — сказал я сквозь зубы, — нагоните… Наберетесь опыта…Он вежливо согласился.— Разумеется.Спина тоже болела — невыносимо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12