Улочка была слишком узкой, чтобы шикарный автомобиль Гарика мог протиснуться, — мы оставили машину на углу.Только бы она была жива, подумал я, говорят, Шевчук чудотворец, замечательный врач, но он же не всесилен.У двери, ведущей в галерею, мы остановились.На улице было пусто — она всегда не была особенно оживленной, но сейчас даже окна закрыты наглухо. Занавески повсюду задернуты.— Ну? — сказал Гарик.Я молчал.Дверь в галерею была заперта, и на замке красовалась большая сургучная печать.
* * *
— Они успели раньше, — сказал я уныло. — Люди Аскольда.— Похоже на то, — голос Гарика звучал невыразительно.Я ударил ладонью по двери. Деревянная панель отозвалась мягким гулом.— Шевчук… Бучко… они же всех уничтожат! Аскольду не нужны свидетели!Гарик вздохнул.— Лесь, — сказал он в этой своей дурацкой манере: терпеливо, точно ребенку, — ты же понимаешь… у меня нет никаких оснований ни в чем обвинять Аскольда. — Он поглядел на меня своими сплошь темными глазами. — Особенно, учитывая обстоятельства.Я молчал. Сначала этот дурачок Себастиан… Потом я сам… Вовлекли в свои игры ни в чем не повинных людей…— Может, — я перевел дыхание, — может, Шевчук успел… Он тут живет… рядом…Гарик дернул крылом.— У меня мало времени, Лесь.— Говорю, это совсем рядом.Здесь, на Петра-реформатора, тоже было тихо — но по-другому, по-обыденному тихо; из канализационного люка верещал сверчок, худая кошка вышла из-за угла, потерлась о мою ногу, но, увидев Гарика, тихо мяукнула и скользнула прочь.На стук вышла женщина — молодая, моложе Вальки, в грязном халате, который не сходился на животе — она была беременна и беременна заметно. Она мрачно, исподлобья взглянула на меня, но, увидев Гарика, оторопела и отступила назад. За спиной у нее качалась голая лампочка на шнуре, освещая захламленную прихожую.О, Господи, подумал я, она же и не знает… да что я ей скажу…— Вы, насколько я понимаю… э… супруга Шевчука? — произнес Гарик. — Рад познакомиться…Никогда они не умели ладить с нашими женщинами, подумал я ни к селу, ни к городу.Она молча кивнула, не сводя с него перепуганных глаз.— Мне бы хотелось знать… — неуверенно продолжал Гарик, но она все пятилась в прихожей, пока не оказалась в дверном проеме, ведущем в комнату, ее расплывшийся силуэт на миг застыл на фоне освещенного квадрата, она обернулась.— Кто это там? — раздался голос и, отодвинув женщину, в коридоре показался Шевчук.
* * *
— Ясно, — не глядя на меня, произнес Гарик, — я, пожалуй, пойду.— Но, Георгий… — возразил я нерешительно.— Мне здесь делать нечего, Лесь.Он резко развернулся, сел в машину, хлопнул дверцей и укатил. Я остался стоять на пороге. Мерзко, подумал я, до чего же мерзко. Шевчук, прищурившись, окинул меня взглядом.— Что ж, проходи, — сказал он равнодушно.— Незачем, Адам…Он пожал плечами.— Сдать меня хотел? — спросил он все таким же невыразительным голосом. — Мажора приволок… Так я и думал…— А ты, выходит, успел раньше…— Выходит, так. — Лицо его выражало одну лишь беспредельную скуку.— Бучко-то за что? Просто под руку подвернулся?— Подвернулся… А не прячь террористок… Они начали весь Подол прочесывать — от самых доков. Все равно бы наткнулись. И Бучко бы замели, и меня заодно… Что я должен… За так, из-за какой-то швали собой жертвовать? Или ею? — Он кивнул в сторону коридора. — Ради бандитов этих? Да с какой стати? И что ты так на меня вытаращился, Лесь, не понимаю! Ты ж сам… Подсуетился…— Я спасти вас пытался. Неужто ты не видишь, что делается?— Понятно что… Душат они нас… А ты думал — найдешь одного, добренького, а он тебе леденец на палочке и гражданские права в придачу? Дурак ты, Лесь, ох, какой дурак! Надо же, мажора притащил, да еще и удивляешься!Это он меня обвиняет, удивленно подумал я! И в чем — в коллаборационизме! Ну и ну!— Нет среди них добреньких, — упрямо сказал Шевчук, — и порядочных нет… Заладил — что делается, что делается! Да как обычно, чуть мы голову поднимем… Тогда мятеж Пугачевский в крови потопили… А я что, первый должен голову под топор подставлять, что ли? Да с чего ради?— Да кто топил-то? Что, Суворов грандом был? Кто голову Пугачеву рубил — гранды?— Нет, но они смотрели.Ты— то чем лучше, подумал я. Как он умудрился повернуть, что я все время оправдываюсь…— Наши тоже смотрели. Уж такие тогда были нравы… Да и мятеж этот… после него и пошли реформы. Квота в парламенте, образовательная программа — разве нет?И верно, мы их тогда здорово потрепали. Только перья летели. Тогда они и решили, что добром с нами легче будет сладить. А может, их и впрямь комплекс вины допек — когда это у них народники появились? Черт, историю подзабыл…— Вот они, твои квоты, — холодно сказал Шевчук. — Нет уж, я в эти игры не играю. Они ж именно этого от нас ждут — что мы попрем, очертя голову. А у меня одна жизнь, одна-единственная. Другой нет.— Послушай, Адам, да если Аскольд развернется, ты же первый пострадаешь! Весь Нижний Город! Ты что же, этого хочешь? Я ж остановить его пытался! А как мне еще действовать? Камнями, что ли, закидать…— Зачем — камнями… — рассеянно произнес Шевчук.— Ладно, Адась, — устало сказал я, — пустое это… Они вот-вот чрезвычайное объявят и начнут с того, что все нежелательные элементы депортируют. То есть, всех с низким ИТ. А мы еще гадали, что такое эта китайская модель…Но Шевчук уже не слушал. Он, глядя в одну точку, начал медленно сползать по стенке и уселся на корточки, охватив голову руками: я уж, было, думал, что наконец-то до него дошло, что к чему, но тут он сказал в пространство:— Черт, как не вовремя!Про меня он, казалось, забыл.Не понимаю я его… и раньше никогда не понимал… Я как-то позабыл за давностью лет, только теперь вспомнил — мы тогда его… побаивались.Наверху, над крышей, в покосившейся голубятне, возились и ворковали сизари.— Ладно, — сказал я, — пойду, пожалуй.Почему, думал я, бредя по Андреевскому спуску, ну почему на одной планете должны были возникнуть два разумных вида? Что — одного мало, что ли? Как ни стараемся — они ведь тоже стараются, и не меньше нашего, — все время упираемся в противостояние, то скрытое, то явное… Неудивительно, что в конце концов у одного из заклятых друзей возникло искушение расправиться с соперником — бессознательный, чисто биологический импульс, который на сознательном уровне может объясняться политикой, государственной необходимостью, просто жаждой власти… да чем угодно…И что мне теперь делать?Пожалуй, спокойней всего будет отсидеться в деревне — не очень-то я обожал Валькину маму, да и она меня тоже, поскольку считала выскочкой и чистоплюем, но, в конце концов, притерпимся… Если Себастиану и впрямь удалось передать американцам ту пленку, Аскольду придется слегка притормозить, продемонстрировать свою благонамеренность и либерализм, а там, возможно, наберут силу те подспудные течения, которые всегда формировали политику в мажорской элите, вынося на поверхность лишь сухие сводки официальных бюллетеней и безликую информацию в теле— и радионовостях.Что— то в Верхнем Городе было не так, и прошло несколько минут, прежде чем я сообразил, что транспорт не ходит. Сновали лишь машины с номерными знаками Опекунского совета.Потому я добрался домой, когда совсем стемнело. И, уже подходя к дому, понял, что в квартире кто-то есть; окно, выходящее на улицу, светилось.Господи, подумал я, Валька! До нее, видно, дошли какие-то слухи, и она вместо того, чтобы дождаться меня, рванула в город.Я бегом пронесся по лестнице и несколько секунд тыкал ключом в замочную скважину, потому что никак не мог попасть. Освещена была только гостиная — в кресле у телевизора кто-то сидел,— Черт бы тебя побрал, Себастиан, — устало сказал я.Он виновато захлопал глазами.— Я тебя напугал, Лесь? Извини.— Ты где взял ключ?— Мне вахтер открыл. Я его попросил, и он открыл.— Ах да, конечно…Не такой дурак наш вахтер, чтобы отказать мажору — да еще в нынешнее смутное время.— Тебе звонил какой-то Ким.— Ясно, — сказал я устало. Нужно будет перезвонить ему, подумал я, хотя бы намекнуть, что происходит. Лучше бы он так и остался в своем Новосибирске — пока волна докатится до провинции… Хотя, опять же, китайская граница под боком…— Я передал пленку. — Он оживленно пошевелился в кресле. — Это было не так-то легко… Меня и не подпустили к посольству, представляешь? Но я вспомнил, что один мой однокурсник сейчас стажируется в «Известиях», а там при них американец из «СиЭнЭн» — он телетайп обслуживает. Ну, я и…— Корреспондент?— Ага.— Это хорошо. Что ж, поглядим. Может, и выгорит.Я прошел мимо него к шкафу, вытащил рюкзак, и, разложив его на полу, стал сваливать туда все самое необходимое.— Ты что же, — удивленно спросил Себастиан, — уезжаешь?— А чего ты хочешь? Чтобы я дожидался, пока меня в вагон затолкают, как скотину бессловесную? Почем я знаю, может, они с Верхнего Города начнут?Он так и подпрыгнул в кресле.— Да кто начнет-то?Тут только я сообразил — он же ничего не знает!— Я гляжу, на улицах что-то странное творится, — недоуменно сказал он, — ничего не понимаю. Включил тут у тебя телевизор, а там только первый канал… Говорят, сохраняйте спокойствие…— Аскольд твой… Борец за равноправие. — Я вздохнул. — Фактически, это государственный переворот, Себастиан. Только… легализованный. Для людей настают тяжелые времена.Он вскочил, вытаращился на меня.— Эта пленка!— Там были доказательства. Записи переговоров Аскольда с террористами…— Я тебе не верю. Да откуда такая техника у обезьянок? — выпалил он.Я с удовольствием сказал:— Идиот!— Прости, Лесь, но…Я отступил на два шага, заложил руки за спину и насмешливо оглядел его с головы до ног.— Ах ты, бедняжка! Святая простота! Ты, выходит, и впрямь думал, что все эти новые технологии разработаны мажорами! Думаешь, почему Аскольд в штаны наложил? Почему ваша оппозиция — если она у вас есть — предпочла ему поверить? Да потому что еще немного — и люди сами возьмут все, что им причитается. Вот вы и всполошились, захлопали крылышками…— Но если так, то… нужно предупредить хлопцев… И вправду, бедняга…— Каких хлопцев, Себастиан? Кого ты хочешь предупреждать? Бучко арестован. За укрывательство раненой женщины — единственного человека, который мог бы свидетельствовать против Аскольда. Кстати, по доносу Шевчука. Так что, полагаю, Шевчук вполне может позаботиться о себе сам… Зря ты, как видишь, волновался, он оказался вполне благонамеренным гражданином.— Бучко арестован? — выдохнул он.— Я же тебе говорю. Галерея опечатана.— Что же делать, Лесь? — Он в отчаянье посмотрел на меня. — Что же делать?— Я пытался уговорить Георгия — знаешь такого? — чтобы он занялся этим делом… тогда у нас еще был бы хоть какой-то шанс. Привел его к Бучко. Но Шевчук меня опередил.— А теперь?— Надежда только на твою кассету. Ты и, правда, ее передал?— Я никогда не вру, — возмутился он.— Что ж, отлично…Уложил вещи в рюкзак и затянул веревки. Он продолжал следить за каждым моим движением с таким безнадежным видом, что я сжалился.— Там, на кухне, стоит приемник. Давай, поймай-ка «Голос Америки», послушаем, что делается…Он покорно побрел на кухню. Я приглушил звук телевизора — все равно следующая сводка новостей будет через полчаса… Пока что сводный оркестр яростно исполнял «Патетическую ораторию»…Себастиан осторожно поставил приемник на журнальный столик.— Что-то я тут… — сказал он, подкручивая колесико.— Погоди, — я отобрал у него радио. — Он берет УКВ. Сейчас…Мне его как-то под горячую руку переделал Ким, этот приемник.— Но это же… незаконно…— Ты что же, совсем дурак?Он наблюдал за мной молча, с некоторым страхом. Потом виновато сказал:— Я и, правда, не думал, что… люди… сами по себе… на такое способны.— Понимаю. Ты готов был бороться за права меньших братьев. Но мы вовсе не меньшие братья, Себастиан. И мы не нуждаемся ни в жалости, ни в снисхождении. — О, Господи, еще как нуждаемся…Голос с чуть заметным акцентом выплыл из той странной тьмы, где живут радиоголоса, блуждая в эфире, точно призрачные рыбы.«…и сейчас, после музыкальной паузы, о последних событиях в столице. Обнаружены виновники взрыва в Торговом Центре — ими оказались члены радикальной группы под руководством небезызвестного Романа Ляшенко. Главарь террористической организации приговорен к смертной казни — первый подобный казус со времен Новосибирского инцидента. Приговор приведен в исполнение. Объединенное правительство единодушно поддержало жесткие меры по урегулированию ситуации в городе и прилежащих районах, предпринятые перспективным политиком Аскольдом — возможно, это означает грядущие перестановки в правительстве и рост влияния клана Палеологов, в последнее время оттесненного враждующими группировками на второстепенные позиции. Прослушайте комментарий нашего политического обозревателя Вячеслава Новгородского…»И уже другой голос произнес врастяжку: «Дорогие радиослушатели! Наша программа уже обращала ваше внимание на стремительный рост популярности Аскольда — возможно, единственного трезвомыслящего прогрессиста в составе нынешнего правительства. Последние события только подтверждают…»— Достаточно.Я выключил приемник.— Но это… — недоуменно произнес Себастиан, — ведь та пленка попала к ним. Я говорю правду, Лесь. Почему же они молчат?— Не знаю…— Ты говоришь, там переговоры Аскольда… Может, проверяют ее подлинность? Боятся обострять отношения?— Может быть, — я пожал плечами, — а быть может, просто не хотят вмешиваться. Ведь, если вдуматься, Аскольд ведет страну к краху — к полному коллапсу: пусть не немедленному… пусть через десять лет… или двадцать… Почему, как ты думаешь, Китай пошел с нами на сближение, когда они столько лет кричали об уникальном китайском пути? Да потому что оказались в полной заднице — сколько там людей осталось, в Китае, и все в резервациях, поставляют эти… изделия народного творчества… При нынешнем раскладе Евразийский союз ждет то же самое. Да через полвека у американцев будут такие технологии, что представить трудно — вплоть до межконтинентальных самолетов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12