— Я? — Он аж задохнулся. — Я паразитирую?— Да ладно тебе, — примирительно вмешался Бучко. — Оставь ты парня в покое.Но Шевчука уже было трудно остановить.— В демократию играешь. Острых ощущений захотелось… А ты поживи тут, в Нижнем Городе, походи по улицам.— Уж походил. — Себастиан машинально потрогал разбитую губу.— Нищета… грязь… — гнул свое Шевчук. — Крысы…— Господи, Адам, — удивился я, — так тут же именно люди всем и заправляют… На что ты жалуешься?— Когда людей ставят в такие условия, — зловеще сказал Шевчук, — ничего хорошего ждать не приходится. Почему я за каждую таблетку антибиотика отчитываться должен? Почему, чтобы пенициллин колоть, я должен мажора вызывать? А если, пока заявка до верха дойдет, больной умрет?— Так я же… — растерянно сказал Себастиан.— Что — ты же? — холодно спросил Шевчук, глядя ему в глаза.Наступило неловкое молчание. Бучко игриво произнес, явно желая разрядить обстановку:— А ты лучше куб перегонный принеси. Змеевик хотя бы.— Брось, — вмешался Шевчук, — зачем тебе еще один? У тебя ж в кладовке…— Так, — неопределенно ответил Бучко, — на всякий случай. Да, кстати, насчет самогона…Он нырнул в кладовку и вышел оттуда с мутной бутылью. Горлышко бутыли было заткнуто свернутой из газеты пробкой. Похоже, дело шло к большой пьянке. Может, Шевчук и станет попокладистей после принятого, а, может, и нет…— Адась, можно тебя на минутку?Он неохотно встал из-за стола.— Ну, чего тебе?— Выйдем…Мы вышли в крохотный тамбур. Шевчук настороженно глядел на меня исподлобья. Да он же сейчас решит, что я тоже провокатор! — осенило меня. Придурок он, этот Ким. Надо же, кот чихает…— Ну? — хмуро сказал Шевчук.— Адась… не в службу, а в дружбу… Тут вчера тебя один малый искал… может, у тебя случайно… пара-другая граммов…— А, — холодно сказал Шевчук, — этот… А теперь он, значит, тебя послал… Что, наверху уже антибиотиков нет?— Да ему не для себя… Кот у него, понимаешь…— Кот… — фыркнул Шевчук. — Я ему сказал — у нас тут этих кошек… пусть ловит любую паршивую тварь, она ему еще спасибо скажет. Зажрались вы там, наверху. С жиру беситесь.— Какое там — с жиру, Адась, он же лимитчик. Электрик по разнарядке. У него никого и нет, кроме кота этого…— Тебе-то что до него? Дружок, что ли?— Мы тут с ним одно дело задумали… Считает он здорово…У Шевчука появился какой-то проблеск интереса в глазах.— Надо же… всегда ты был таким… добропорядочным.— Я и сейчас добропорядочный. Такую штуку, как мы с ним, в Америке группа Шапиро вполне легально разрабатывает, я слышал…— Что нам та Америка, — неопределенно проговорил Шевчук. — А чего этот твой электрик на черный рынок не пошел? Вон, в доках толкачей полно…— Боится он, Адась. Мало что — отраву какую подсунут, так его самого заметут. А он же и так… на птичьих правах…Шевчук помялся.— Есть у меня пара граммов… на случай держал… но…— Да я, сколько попросишь…Он заломил такую цену, что у меня глаза на лоб полезли, но я молча отсчитал купюры.— Кот… — бормотал Шевчук, пряча деньги в карман, — одурели, суки… у нас тут детям не хватает, я в районке за каждую ампулу… Погоди здесь…Он развернулся и пошел по лестнице вниз. То ли и впрямь прятал свои запасы где-то поблизости — подставит он этого Бучко когда-нибудь, ох, подставит! — то ли просто не хотел, чтобы я видел, что он таскает антибиотик с собой. Я стоял, прислонившись к стенке, из комнаты доносились возбужденные голоса. Самоуправление… равные права!… Текущая политика… До утра ведь не успокоятся…Шевчук вернулся, не глядя сунул мне в руку крохотный пакетик.— Держи.Я молча спрятал пакет во внутренний карман пиджака. Лучше убраться отсюда, пока все тихо. Когда вернулся в комнату, Бучко разливал самогон по стаканам.— Присоединяйся, — широким жестом пригласил он.— Нет, ребята, я, пожалуй, пойду.— Ты чего? — удивился Бучко. — Мы ж только начали.Покосился на Себастиана — тот, похоже, уходить не собирался, — лестно ему…— Да ты не беспокойся, малый свой, он не заложит, — неправильно истолковал мой взгляд Бучко, — подумаешь, указ они ввели… да кто его выполнять будет, этот указ? Как гнали, так и будем гнать.— Мне-то что?— Ну так выпей…— Тебе налить, Себастиан? — спросил Шевчук.— Брось, — вмешался я, — ты что, отравить его хочешь? Ему ведь мало надо — сам знаешь, какой у них обмен… Хватит, Себастиан. Пошли отсюда.— А ты что — его опекаешь? — неприятно прищурился Шевчук.Я пожал плечами.— Нет, правда, Лесь, — уперся этот придурок, — я и сам могу…— Приятно было познакомиться, ребята, — сказал я, — я пошел… Вызывай такси, Себастиан.— Я, может, тут еще побуду, — запротестовал тот. Им овладело чувство товарищества — точь-в-точь мальчик, впервые попавший в мужскую компанию.— Ты мне обещал.— Верно, Лесь, или как тебя, — неожиданно поддержал Бучко, — если уж уходишь, так и малого забери. Куда я его потом? Мне неприятности не нужны.Себастиан неохотно стал накручивать диск телефона.— Сейчас приедут, — сказал он.Мы стали спускаться по лестнице. Бучко, кряхтя, брел за нами.— Чья галерея? — бормотал он на ходу. — Моя галерея. У кого неприятности будут — у меня…— До встречи, Лесь, — сказал за спиной Шевчук.А Себастиан обернулся и торжественно проговорил:— До встречи, товарищи!Лучше бы они не боролись за него, за это равноправие… уж больно фальшиво у них получается… Порой понимаю Шевчука.— Брось, малый. Какие мы тебе товарищи?— Да что ты, Лесь, — удивился Себастиан, — обиделся? Ничего, что я на «ты», ладно?— На что мне обижаться? Нравится в демократию играть, на здоровье.— Это не игрушки, — возразил тот патетически.— Чистый придурок, — пробормотал за спиной Бучко.Мне стоило больших усилий заставить себя подумать, что мы оба несправедливы к Себастиану. Мажор вовсе не так уж глуп — вон, милицейский свисток с собой прихватил, знал, куда шел… Просто он вошел в тот возраст, когда кажется, что мир нуждается в твоем подвиге… У людей-то эта стадия быстро проходит… но мажоры созревают медленней… и вообще склонны к идеализму.— Правда, он хороший художник? — неожиданно поменял тему Себастиан. — Не понимаю, почему его комиссия завалила…Бучко неопределенно отозвался:— Так у них свои игры… Кто меня валил? Горбунов же твой и валил! Ему что, конкурент нужен, халтурщику этому?— Я бы купил у вас картину, — похоже, Себастианом завладела очередная мономания, — вон ту… С луной…Бучко задумался. Я невооруженным глазом видел, как он мучается.— Ладно, — наконец сказал он, — бери так. Чего уж там…Себастиан застеснялся.— Неудобно.— Да ладно, — проговорил Бучко уже со стремянки, — вроде, общее дело делаем. А ты мне диски принеси. Может, вышло что? Из американцев?— Гиллеспи есть новый, — сказал Себастиан, — родитель недавно получил. Я принесу, он все равно джаз терпеть не может. Говорит, это вообще не музыка…Понятное дело, подумал я, родитель — консерватор и ретроград… Господи, повсюду одно и то же!Себастиан наконец вышел на крыльцо, прижимая к груди завернутую в газету картину. Бучко следовал за ним.— Хороший малый, — пояснил он мне. — Придурковатый, но хороший. Зря Адам так с ним… Ты давно его знаешь?— Себастиана? Нет, сегодня только познакомились.— Я про Адама.— Учились мы вместе. В Институте. Он у нас чуть ли не самым перспективным числился. Потом у него неприятности начались.— Он всегда был такой?— Мы тогда все были такие… непримиримые… потом у многих это прошло.— Радикалы, мать их так, — Бучко вздохнул. — А по мне, что эти, что наши кровопийцы из худсовета… один хрен…— Бюрократия, — сказал Себастиан, — есть естественное следствие репрессивной политики.— Тебе лучше знать, малый.Такси подъехало к крыльцу. Я нетерпеливо подтолкнул Себастиана — как бы опять чего не вышло: он явно был из тех, кто обладает потрясающей способностью встревать в неприятности.— Куда? — спросил шофер.— На Шевченко. Впрочем… тебе куда, Себастиан?— Сначала вас, — уперся тот, — я потом скажу…— Это вам дорого обойдется, по ночному-то тарифу, — заметил шофер.— Я заплачу, — торопливо вступился Себастиан.Машина с натугой поползла вверх по улице. Модель была из последних, но вид у нее уже был несколько потрепанный, стекла немыты — фонари расплывались за ними мутным ореолом. На передней панели красовалась ярко-желтая карточка лицензии. Вдоль перил моста, очерчивая его контуры, тянулась цепочка огней, на бакенах вдоль фарватера горели рубиновые фонарики, свет плыл по черной воде.— Красиво-то как, — проговорил мажор.— Угу…— Почему он думает — я в этом ничего не понимаю?Я понял, что он имеет в виду Шевчука.— За что он нас так ненавидит, Лесь?— Не знаю, — сказал я, — так уж он устроен. Не обращай внимания, и дело с концом. Зачем ты вообще с ним путаешься?— Я к Бучко хожу. Он мне уроки живописи давал. Говорит, Горбунов только испортил мне руку. А они там собираются. Я подумал… Они ведь где-то правы, Лесь, разве нет?— Может быть… по-своему.— Говорят, он гений…— Кто — Бучко?Все они гении, мать их. Непризнанные, но гении.— Да нет же, — терпеливо пояснил Себастиан, — Шевчук. Он у себя на станции… такую, знаешь, лабораторию развернул — в Верхнем Городе такой нет. Вот только… почему он говорит, Адам, что мы своровали вашу культуру… как… — он помялся, потом с трудом выговорил, — как обезьяны.Я тоже вздохнул. С тем, что его сородичи — кровопийцы и эксплуататоры, он, похоже, готов был согласиться. А культуру воровать ему, дурню, уже западло.— Он не так уж и не прав, знаешь ли. Скорее всего, вы и вправду переняли человеческую культуру — везде, где появлялись. Победители всегда присваивают культуру побежденных.— Это… обидно, — заметил Себастиан.— Почему? Это — универсальный механизм… против него не попрешь.— Получается, если бы не вы, мы тоже смогли бы…— Это система взаимных ограничителей, Себастиан. Мы не дали вам развить свою культуру точно так же, как вы помешали нам развить свою технологию. Уж не такие мы неспособные к технике, как вам это кажется… Обошлись бы и без постоянного контроля. Без лицензирования. Ну, может, наделали бы больше ошибок… экспериментировали бы больше…— Выходит, если бы вам была предоставлена полная свобода…— Или вам… кто знает? Говорю тебе — это обоюдный процесс. Победитель тоже находится в плену у побежденного. Нас уже нельзя разделить — цивилизация не слоеный пирог, Себастиан. Она — монолит.— Но если бы вы были одиноки…— Но ведь мы не одиноки. Да и… Ты бы хотел жить в мире, где не было бы людей, а, Себастиан?— Нет! — горячо сказал он.Я вновь подумал о Киме. Интересно, что у него в конце концов получится? Мы — изобретательны. Они — консервативны. Если бы не они, если бы человечество ничего не сдерживало… Кто знает — быть может, мы бы еще в этом веке вышли к звездам. Расселились бы по Вселенной. Нас, опять же, было бы больше — гораздо больше… Еще один разумный вид — мощный сдерживающий фактор, даже при том, что пищевые базы в общем и в целом у нас разные. А не будь грандов, весь мир принадлежал бы нам, не был бы чужой вещью, которую из милости дали бедному родственнику — попользоваться.Рыбы. Все дело в проклятых рыбах: если бы в австралийские реки не поперли рыбы с шестью плавниками, не заселили бы сушу Австралии шестиногие позвоночные, не развился бы из тамошних однопроходных этот странный однополый вид… Ведь на любом другом континенте, при нормальной пищевой конкуренции грандам с их вегетарьянством, с их дурацкой физиологией ничего бы не светило. Австралия до сих пор закрыта для посещений, что там, на исторической родине, с ними приключилось, так до сих пор и не понятно. Но те гранды, что успели в незапамятные времена перебраться через воду, были уже достаточно могущественны, чтобы прижать примитивное человечество к ногтю. Или, по крайней мере, занять внутри него ключевые позиции. Случайность… Надо будет с утра позвонить Киму, подумал я.В Верхнем Городе, казалось, и дышалось легче… Стекла в телефонных будках стояли на своих местах, стены домов белели свежей штукатуркой…— Стоп. Вот здесь.Себастиан расплатился с шофером и тоже стал вылезать из машины.— Ты что, — удивился я, — прогуляться решил?— А можно я с вами? — жалобно сказал мажор. — Ночь ведь уже… если я заявлюсь в такое время, мне родитель шею свернет… а с утра я придумаю что-нибудь.Я вздохнул. Улица была совершенно пуста, дома чернели слепыми окнами, лишь на перекрестке светилась одинокая будка постового, да манекены таращились с ближайшей витрины… Будь Валька дома, уж она бы мне показала — мало того, что сам среди ночи приперся, да еще и мажора с собой притащил… но я на время был свободным человеком, что хочу, то и делаю…Себастиан нес картину на вытянутых руках, словно она была стеклянной.Консьерж дремал в своей каморке, но я подумал, что у Себастиана хватит ума и у самого включить подъемный воздуховод. И ошибся — он тут же решительным шагом направился к лестнице. Сначала я решил, что это он из-за картины, но потом сообразил, что малый опять борется за равноправие…— Не на то ты силы расходуешь, приятель, — сказал я.Он важно ответил:— Большое начинается с малого.Ну что ты тут скажешь?Я отпер двери и нащупал выключатель в прихожей.— Ладно, входи.— Так вы один живете? — удивился Себастиан. — Я думал…Он замолчал и смущенно захлопал глазами. Уж не знаю, какие журнальчики они читают, эти их подростки, но, по-моему, они нас явно переоценивают…— Жена и сын в деревне… На лето отправил.— А-а… — неопределенно протянул Себастиан.— Ванная направо по коридору. Туалет рядом. Я тебе в комнате сына постелю — уж как-нибудь устроишься. Есть хочешь?— Нет-нет, спасибо, — торопливо сказал мажор, — я лучше чаю.— Я ж тебе мяса не предлагаю. Там вроде бананы были, в холодильнике…И понял, что сам он в холодильник не полезет.Мы пугаем их гораздо больше, чем они — нас, подумал я. Все в нас их пугает… И всеядность. И кровожадность. И неистребимая сексуальность, пронизывающая всю нашу культуру… И буйство воображения… И способность с невероятной легкостью, по-обезьяньи, перенимать все их технологические достижения… Пугает… и влечет одновременно… Мы для них — что-то вроде страшной детской сказки… запретный плод.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12