Я прикрыл глаза и вздохнул.— О, Господи… Ну что еще?— Это для Бучко, — пояснил он. — Понимаешь… друг моего родителя держит галерею в Пассаже. Я подумал — если там картину выставить… Это очень престижная галерея, его имя прозвучит, ты понимаешь? Появятся покупатели.— Я очень рад за Бучко, — сказал я. Он мне и вправду понравился. — А при чем тут я, собственно?— Доминик мне не поверит. Он, когда я живописью занялся, был против — пустое, говорил, дело. Решит, что это опять одно из моих увлечений…— Он же галерейщик, нет? Искусствовед. Что он — в живописи не понимает? При чем тут я?— Ты же знаешь, Лесь, как они к авангарду… А ты сумеешь его убедить — люди в таких вещах разбираются.— Да я ж не художник…— Художнику он как раз и не поверил бы. Художник лицо заинтересованное. А ты — человек культурный.Чертов Гарик, подумал я, наверняка ведь слушает… Так, значит, они и вправду везде понатыкали своих жучков… А я еще, дурак, не верил.— Себастиан, — сказал я, — а чем ты вообще занимаешься? Ты что, хронически свободен, что ли?Он удивился.— Так ведь каникулы…— Да, — сказал я, — верно. Каникулы.Худсалон Доминика и впрямь располагался в самом престижном месте города — гигантском торговом центре, накрывшем своим стеклянным куполом целый квартал между Проспектом Дружбы и Суворовским бульваром. Выходившие во внутренний дворик многочисленные балконы и галереи соединялись ажурными пролетами мостиков, а то и вовсе мощными встречными воздушными потоками, что позволяло мажорам с их недоразвитыми крыльями испытывать полноценное ощущение полета. Вверх и вниз бесшумно сновали предназначенные для людей кабины из зеркал и стекла — такие просторные, что ими не брезговали пользоваться и мажоры. Меж степенными прохожими раскатывали роллеры — мода, проникшая и в Нижний Город. Мажоры выглядели на роликах гораздо грациозней своих человеческих сверстников — они лихо удерживали равновесие, плавно поводя крыльями.Тут были выставочные залы, музыкальные салоны, лавочки народных промыслов, кегельбаны, кинотеатры и многочисленные кафетерии — сплошь, разумеется, вегетарианские, но кормили в них действительно роскошно, на любой вкус.— Сегодня я угощаю, — сказал Себастиан. — Только вот картину пристроим…Мы пробивались сквозь толпу праздной, нарядно одетой публики…Себастиан ни с того, ни с сего сказал:— А в Нижнем Городе не так…— Да ну?— Я не понимаю… Это из-за того, что… словом, из-за репрессивной политики?— Не знаю… Отчасти, разумеется, там не сливки общества селятся… А отчасти и здесь — показуха. Сам знаешь, как это бывает, вбухают кучу денег в какой-то проект идиотский, а потом носятся с ним… Пропаганда, да и… — недоговорил и замолк, всматриваясь в толпу.— Ты что, Лесь?Я покачал головой.— Не знаю… так, показалось. Ну, где там твой худсалон?Салон Доминика был на третьем уровне, его вывеску украшала эмблема — бледный фосфоресцирующий полумесяц.Себастиан обрадовался.— Вот кстати… На картине-то тоже луна… Ее надо будет на витрину выставить.Мы вошли внутрь, и колокольчик над дверью отозвался мелодичным звоном. Доминик оказался немолодым, солидным грандом, одетым с артистически небрежным шиком.— Милости прошу, сударь, — обратился он ко мне, видимо, приняв меня за потенциального покупателя. И тут же скис, увидев маячившего за моей спиной Себастиана.— Добрый день, старший, — жизнерадостно сказал тот.— Добрый день, — ответил Доминик, видимо, примирившись с неизбежным. — А это кто с тобой? Опять художник?— Нет, — сказал Себастиан, — это мой друг, Лесь. Он биолог… Он в Технологическом Центре работает. Верно, Лесь?Я кивнул.— Он вам еще не очень надоел? — участливо спросил Доминик.— Нет, — ответил я. — Отчего… Забавный малый…— Вечно у него идеи какие-то завиральные… с живописью этой…Для владельца салона Доминик относился к живописи несколько скептически.— Ему картину подарили, — пояснил я. — Бучко, совладелец галереи «Човен», знаете такого?— Что-то слышал, — неопределенно отозвался Доминик.— Ну, парню лестно стало. Теперь он вроде как ее прославить решил…— У меня повесить хочет, — проницательно заметил Доминик, — а выставочная площадь у меня, между прочим, не бесплатная… Тут, знаете, сколько один квадратный метр стоит? — Он вздохнул. — Как по-вашему, он хоть приличный художник, Бучко этот?Я твердо сказал:— Без сомнения. Я в живописи не разбираюсь, но даже я понимаю — тут что-то есть. Колорит…— Колорит… — задумался Доминик. Он отошел на два шага и, по-птичьи склонив голову набок, стал рассматривать картину — на лице его было отстраненно-профессиональное выражение. — Да, пожалуй… В этом примитивизме и впрямь что-то есть, как по-вашему?— Наитие, — сказал я самым своим академическим тоном, — озарение… инсайт… Бучко видит не форму вещей — он видит их суть… не физику, а метафизику… понимаете, о чем я?— Кажется, да, — неуверенно отозвался хозяин.Себастиан за моей спиной тихонько подпрыгивал на месте. Я, не оборачиваясь, пихнул его локтем. Он охнул и замер.— Пожалуй, — сказал Доминик, задумчиво глядя на стену за стойкой, — если повесить его сюда…— В витрину, — торопливо подсказал Себастиан.— Там он сразу бросится в глаза, — согласился я, — нешаблонно, все такое.— Пейзаж я поставил, — грустно произнес Доминик, — так на него никто и не смотрит. Даже гранды… А ведь хороший пейзаж — дерево выписано листик к листику… точь-в-точь как настоящее.— В том-то и дело, — я многозначительно покачал головой, — в том-то и дело…Доминик взял картину и направился к витрине, осторожно пробираясь между причудливыми напольными вазами. И тут в глаза ударил ослепительный свет.Я не успел ничего понять — и все же изо всех сил дернул Себастиана за крыло. Тот пошатнулся и упал под массивный стенд из красного дерева, на котором были распялены куски разноцветного батика. Взрывная волна, распахнув массивную дверь, отбросила меня за прилавок, и, уже упав навзничь, увидел, как трескается крытый купол, и медленно, медленно, становясь на ребро, падают вниз осколки стекла.Словно опускаются на дно.На самом— то деле все случилось в одно мгновение. Стекло в витрине подалось внутрь, рассыпалось мелкими блестками и веером разлетелось по салону, втыкаясь в накренившийся стенд сотнями блестящих игл. Ажурный мостик напротив галереи лопнул, и над балконом повис, покачиваясь, искореженный скелет арматуры, а сверху, лупя по уцелевшим перекрытиям лопнувшими тросами, стремительно падал лифт, и там, в нем, металось, билось о прозрачные стены что-то пестрое.И над всем этим заливался заходящийся женский плач.Грохот все еще раздавался — но это уже было эхо взрыва. Сверху падали какие-то обломки, что-то взрывалось в магазинчиках и кафе, фонтан на первом этаже превратился в облачко пара.Осторожно поднялся. Глаза запорошило осыпавшейся штукатуркой, и какое-то время я тер глаза, смаргивая слезы. Доминик лежал в витрине, неловко раскинув крылья. Из горла у него торчал обломок стекла, и лунный мажор на картине был залит кровью.Себастиан медленно выбирался из-под покосившегося стенда.— Что это было? — Он оглушенно покачал головой.Я сквозь зубы сказал:— Похоже на бомбу…Тут он увидел тело.— Старший! — Он потряс Доминика за плечо, потом в ужасе уставился на измазанные в крови растопыренные пальцы. — Лесь, он…— Да…— Но как же… — Он озирался, не в состоянии осмыслить случившееся. — Почему?— Откуда я знаю — почему.Он скорчился и застыл, прижав руки к животу. Господи, подумал я, он же сейчас вырубится.— У тебя шок, — сказал я, — уходи. Нужно выбираться. Тут сейчас опасно — могут начаться пожары.Тогда, подумал я, весь Пассаж превратится в гигантскую душегубку. Часть выходов и так наверняка завалило, остальные — забиты обезумевшими людьми и мажорами.— А ты?Я сдернул со стенда пестрые тряпки.— Пойду вниз. Наверняка кто-то еще нуждается в помощи. А ты иди… и позвони родителю, пока он там с ума не сошел.— Нет, — твердо сказал Себастиан, — я побуду тут. С Домиником… Одного нельзя. Не положено. Зачем это, Лесь? Зачем?Я молча пожал плечами.Если бы Себастиан не завел тот разговор про Нижний Город, я, пожалуй, не обратил бы внимания. И даже теперь не был уверен, действительно ли в нарядной толпе мелькнула та женщина, с которой я столкнулся в церкви? Сейчас-то она была одета и причесана как преуспевающая горожанка, но ошибиться трудно — она была очень красива. Невероятно красива.
* * *
Домой я добрался только заполночь. Вся одежда была перемазана задубевшей, высохшей кровью — я содрал ее, кинул в бак стиральной машины и в одних трусах уселся перед телевизором с банкой пива в руках — переодеваться сил уже не было. Тут же позвонила Валька, совершенно обезумевшая, — похоже, она пыталась дозвониться последние часа четыре, не меньше, с тех пор, как сообщения о взрыве впервые появились в сводках новостей. Я сказал ей — со мной все в порядке.— Но где же ты был? — надрывалась она.Чтобы не слишком пугать ее, я сказал, что был на призывном пункте — нас мобилизовали — всех, у кого начальная медицинская подготовка. Слишком много жертв, скорая не справлялась.Жертв и впрямь было много.Включил телевизор: обычно после двенадцати идет какой-нибудь симфонический концерт по первой да унылый сериал по второй, но сейчас — все каналы были забиты новостями, сводки следовали через каждые полчаса. Но толком так ничего нового и не узнал — то ли в действительности ничего не известно, то ли информацию засекретили. С них станется, подумал я, хотя шила в мешке не утаишь — Пассаж все-таки, центр Города, а число жертв перевалило за две сотни — из них, по меньшей мере, половина мажоров, а некоторые останки до сих пор не могут опознать.После первых выпусков, в которых сквозила растерянность и факты подавались без всяких комментариев, последовали первые официальные заявления — даже на втором канале их читал мажор, а не человек, что само по себе подчеркивало их официальность. Пока никто не взял на себя ответственность за взрыв, сказал он, но устройство было слишком мощным, чтобы считать случившееся в Пассаже делом рук какого-нибудь одного маньяка. Взрывчатку, понятное дело, используют на строительных работах, но о фактах хищения за последнее время ничего не известно, да и речь шла не просто о взрывчатке, а о бомбе с часовым механизмом; взрыв произошел в конце дня, когда Пассаж переполнен, и это отнюдь неслучайно.Я провалялся в постели дольше обычного, но торчать дома в одиночестве было совсем уж тошно. Позвонил Киму — его не было… Должно быть, ушел по вызовам.К утру ничего не прояснилось. Разве что сказали, что все выходы из города перекрыты, на мостах и трассах стоят кордоны, а речной вокзал оцеплен. Насколько я понял, — Нижний Город оцепили тоже. Может, им все же что-то известно? Включил приемник: хотел послушать Америку, но ее глушили, как давно уж не глушили.Дело шло к полудню, когда я все же собрался в институт. Но по пути к остановке меня перехватил Себастиан.Выглядел он паршиво, даже хуже, чем вчера, хотя тогда казалось, хуже и невозможно.— Можно тебя на минутку, Лесь?— На минутку — можно, — устало согласился я. — Ты нормально добрался?— Чего? — удивился он, потом сообразил. — Это ты про вчера? Нормально…Он помолчал, потом уныло сказал:— Ты знаешь, везде патрули.— Это утешает.— Мне пришлось… — Он вновь замолк. Да что же такое с парнем… — Мне нужно с тобой поговорить, Лесь. Очень. Очень.— Мне тоже паршиво — не ты один такой нежный. И вообще — может, хватит с тебя приключений? Сидел бы дома…Вооруженный постовой на перекрестке уже начал подозрительно поглядывать в нашу сторону. Я взял Себастиана под локоть — он даже не попытался отстраниться — и потащился с ним вниз по улице, по направлению к парку… Себастиан нервно хлопал крыльями, распугивая многочисленных голубей.— Я слушаю.Ну что ему надо от меня, в самом деле?— Не злись так, Лесь, — попросил Себастиан, — пожалуйста…Асфальт блестел, словно его долго и тщательно отмывали от крови, купы каштанов отражались в нем вниз головой.— Пошли, а то мусор смотрит.— Мусор? — удивился Себастиан. — Ах да…— Сейчас все всех будут подозревать. Так что ты хотел сказать?Себастиан поглядел на меня своими сплошь черными глазами, которые то и дело подергивались мутной пленкой третьего века.— Лесь, — Себастиан неловко посмотрел на меня, — это не может быть Адам?— Это может быть кто угодно… — Я остановился и в свою очередь уставился на него. — Погоди. Почему ты так думаешь?— Он нас ненавидит.Я вздохнул.— Себастиан, вас ведь ненавидят очень многие… но далеко не все из-за этого пойдут на то, чтобы взорвать самый людный в Городе торговый центр. Ну, при чем тут Шевчук, скажи на милость?— Он… занимается чем-то… нелицензионным… Я видел, как он прятал… какое-то оборудование…— Какое?— Не знаю, Лесь. Оно было завернуто — упаковано. Он его у Бучко держал… наверху… потом унес. Он меня… — Себастиан вновь уставился на меня своими глазищами и с трудом произнес: — Я и сам принес ему… он просил… Горелку бунзеновскую… охладитель… Тогда получается, если это он, я тоже виноват. Ты понимаешь?— Погоди… Он сказал, для чего ему все это?— Сказал. Что с лекарствами плохо. Поставки урезают. В роддомах сепсис. Что он сам. Пытается.— Может, оно и так. — Я покачал головой. — Послушай, Себастиан… Ты вообще где учишься?— На философском, — машинально ответил он, — на первом курсе… только какое…— Для того, чтобы сделать бомбу, вовсе не нужен охладитель. Нужна взрывчатка. Ты же не доставал ему взрывчатку.— Нет… но… А он сам — не мог?Все мы в институте проходили фармакологию. Неорганическую химию, впрочем, тоже проходили.— Кому теперь верить, Лесь? — безнадежно произнес Себастиан. — Я ведь хотел, как лучше. Хотел помочь — чтобы люди… без ограничений… чтобы их способности раскрылись! Это же несправедливо — только потому, что мы первые…Да, подумал я, несправедливо… Сначала вытеснили нас с Дальнего Востока, пастбища все перепахали под плантации корнеплодов, рисовые поля осушили, а потом, когда целые племена, оголодавшие, обездоленные, стронулись с места и хлынули в Европу, явились такими спасителями… Спустились с неба на своих аэростатах… Понятно, как их тогда приняли!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12