Вдоль улицы Герцена выстроились запряженные лошадьми к
оляски, из бокового притвора, прямо из-под букв «СТЕРСКАЯ» выходили люди
Ч во фраках, дамы в белых платьях, с длинными кринолинами, с букетиками фл
ердоранжа. Ба! Чуть не опоздал Ч это же Александр Сергеич Пушкин с Наталь
ей Николаевной из электромеханической мастерской, где их сейчас повенч
ала депутат районного совета ткачиха-ударница Мария Гавриловна Погибе
лева.
Иногда ее фамилия Похмельнова. А иногда Погибелева. Может быть, их две?
Александр Сергеич, дорогой, привет вам от пустякового писателя с 16-й поло
сы!
Я Ч монгольфьер, надутый спиртовыми парами. Прощайте, Александр Сергеич
! Мне надо долететь, кончается горючее, я бешено теряю высоту…
Мелькнуло слева от меня турецкое посольство, и развевающийся над ним фла
г окрасил небо вечерней зеленью. На этом ярко-зеленом небе взошел месяц. И
проклюнулась звезда. Ах, как быстро я летел вниз! Как пропадала высота мое
го сладкого полета! Как мгновенно кончился вечер над турецким посольств
ом, как быстро зашел за моей спиной месяц, а звезда упала, не взойдя в зенит,
Ч и полет был так стремителен, что я камнем пролетел через рассвет и упа
л снова в палящее марево раскаленного дня около посольства Кипра. Я чувс
твовал, что ноги мои задевают за асфальт, я чиркал подметками по мягкому т
ротуару, я отталкивался, чтобы еще немного пролететь, но туфли вязли в чер
ной каше гудрона.
Я оттолкнулся руками от плотного горячего воздуха, чуть-чуть приподнялс
я и улетел в вестибюль, сумрачно-темный, мрачно-прохладный, прекрасно-пу
стой.
В большом деревянном холле тоже было пусто, и, подчеркивая нереальность
всего происходящего, горланил в одиночестве телевизор, напудренный дик
тор передавал последние известия.
Ч Муся! Два по сто! Ч закричал я со ступенек буфетчице, и она молча, со сво
ей простой, всепонимающей, доброй улыбкой мгновенно протянула мне две ко
фейные чашки.
Первую я хлестнул прямо у стойки, и водка рванулась в меня с жадным урчани
ем, как струя огнемета. Подпрыгнули, метнулись по стенам желтые огни, расп
олосовали тьму исступленной жажды, кровь хлынула в ссохшийся, почти умол
кший компьютер Ч и я обвел прозревшими глазами кафе, задышал сладко и гл
убоко, будто вынырнул из бездонной ледяной толщи.
Мой родной сумасшедший дом Ч стены, исписанные самодельными стишатами,
разрисованные наивными шаржами, стеклянный трафаретик «Водка в буфете
не отпускается», пожелтевшее объявление «Сегодня в ресторане Ч рыбный
день», зыбкие плывучие лица картонных человечков за столиками. Как мне б
лизка тихая истерия этого перевернутого мирка: толстые официантки орут
на маленьких писателей, вместо мяса те покорно жуют рыбу, водку тихонько
пьют из кофейных чашек, а кофе нет совсем!
Спасибо, Мусенька, спасибо тебе, радость моя, спасибо Ч ты меня за что-то л
юбишь, почему-то считаешь своим и наливаешь мне незаметно водку под прил
авком!
Я уцепился за край углового столика и ногой обвился за стул Ч чтобы не вз
мыл под потолок мой монгольфьер, я боялся проткнуть стену олсуфьевского
особняка и вылететь в садик канцелярии западногерманского ботшафта. И с
нова Ч легкость, бесплотность тела. Жаль только, что беспрерывно сновал
и окрест коллеги. Говорили, задавали вопросы, рассказывали. Как хорошо бы
ло лететь над электромеханической мастерской Вознесения Ч никто там м
еня не мог достать, а Пушкину было не до меня. Свадьба Ч это ведь такое хло
потное мероприятие!
Седой акселерат Иван Ягелло Ч семидесятилетне-розовый, с голубыми глаз
ами глупого ребенка Ч рассказывал о неполовозрелых девушках. Рассказы
вал скучно, для такого специалиста Ч дважды судили Ч мог бы придумать п
оинтересней.
Болотный нетопырь Коля Ушкин Ч талантливый, пьяный Ч свидетельствова
л: «Это не выдумка, что черти бывают, я сам видел…»
Маленький усатенький Юрик Энтин, значительный, как богатый лилипут, сниз
ошел ко мне, поведал Ч «Вчера после обеда сел, написал гениальную пьесу. Ж
аль, не успеют поставить в Комеди франсез Ч сейчас в Париже готовят фест
иваль моих пьес…»
Секретарь парткома Старушев дергал меня за рукав, просил жалобно, показы
вая на Римму Усердову Ч «Ну, скажи ей, скажи, какой я писатель!» А она слабо
мотала головой Ч «Не писатель ты, и не человек вовсе, ты Ч моллюск, моллю
ск с чернильным мешком».
Откуда-то из подпола, с очень большой глубины, выплыл поэт Женя Корин, вес
ь расплющенный давлением, очень худой, тонко вытянутый, с повисшими, как у
утопленника, волосами, взмахнул бескостной, как водоросль, рукой, жалобн
о заморгал красными веками, беззвучно пошевелил губами -на лице засохли
донный песок и капли слез.
Незаметно вырос надо мной официант Эдик Ч нежная душа. Он гомосексуалис
т и ценитель музыки. Поцеловал меня в темя и поставил на стол три бутылки ч
ешского пива. Энтин заныл: «Эдик, а почему мне не дал чешского пива?»
Но Эдик сразу его осадил Ч таким не полагается! Вот так!
И не заметил я, упиваясь тонкой горечью моравского хмеля, как возник пере
до мной Петр Васильевич Торквемада Ч пастырь душ наших, хранитель всех
досье, секретарь союза, бывший генерал МГБ, друг-соратник моего папки. Тус
клый блеск очков, худое постное лицо инквизитора.
Ч Опять нализался, как свинья? Ч бесшумно, тихо орал он одними губами. Ч
Отца только позоришь, мерзавец!
Ч Отец не ходит в ЦДЛ Ч не знает, что я его позорю…
Ч Сейчас с банкета из дубового зала пойдет все руководство союза Ч хор
ошо будешь выглядеть, засранец! Ч шипел, пиявил меня Торквемада.
Ч А они сами будут пьяные, не заметят, Ч вяло отбивался я.
Тут растворились двери, и хлынули с банкета писательские генералы. В гла
зах зарябило…
А мой постный истязатель поскакал вприпрыжку за начальством.
На стуле рядом уже сидел поэт Соломин Ч круглые глаза, на затылке маслян
исто-гладкие рожки, ма-аленькие, как косточки фиников, в руках крутит хво
ст, будто ремень на брюках распоясал, сучит под столом сухими копытами, то
почет потихоньку, козлоногий.
Ч Дай, Лешенька, рубль, дай до завтра, дай рубль до завтра, выпить надо Ч у
мираю, денег нет, меня вчера в туннеле под Новым Арбатом ограбили, последн
ие сорок семь копеек отняли, а в милицию не могу пожаловаться Ч паспорт я
узбекам продал за бутылку…
Ч Изыди, противный, серой воняешь! Ч и бросил ему металлический рубль, а
он его не поймал, звякнула монета по полу, сверкнула в темноте, а ее уже под
хватил зубами Володя Степанов, зарычал, отгоняя Соломина, и приклеил ее н
а курточку рядом с краденым орденом Виртути милитари, а мне крикнул со св
оего стола:
Ч Вишь, Алеха, ордена? Мне их дали в Корее, я там американские летающие кре
пости на «По-2» сбивал…
Врет он все, он не умеет и летать даже, а форму пограничника купил в Военто
рге по безналичному расчету для самодеятельного театра, реквизит пропи
ли, театр разогнали, самого Степанова вышибла из дому жена и он теперь жив
ет в зеленой форме пограничника…
Было жарко, шуршал песчаный ветер и свет меркнул медленно, будто вселенс
кий электромонтер постепенно гасил его яркость реостатом чувств. И шум б
ыл вокруг ровным, ничто меня не беспокоило, и было мне хорошо, тихо, только
обидно, что все время соскальзывал локоть с пластмассового стола, и тогд
а резко бросало вперед-вниз мой заблокированный компьютер. Ему это было
очень вредно, сейчас ему необходим покой, он самообучался. Тише, тише, не т
рогайте его, пусть он живет своей отдельной жизнью.
Летит голубой монгольфьер с зеленой макушкой.
Красное, тугой ковки медное солнце.
«Отдыхайте на курортах Черноморья!»
Синяя вода течет из ладоней.
Это ты, моя любимая, истекаешь из моей жизни.
Хотя это вздор Ч ты не можешь уйти из моей жизни. Ты можешь истечь только
вместе с жизнью.
Плывет монгольфьер по синей воде Ч это я пролетаю в твоих зрачках.
Ула!
Я больше не могу без тебя. Прости. Не сердись. Прости меня.
Моих сил хватило на два дня. Два дня я не вижусь с тобой, дна дня назад мы раз
ошлись навсегда. Какая глупость! Какое «навсегда»?
Ула, прости меня, дурака. Ула Ч я больше не могу. Ула, ты еще не знаешь, что ко
мне приходили ночью судьи ФЕМЕ. Их пустил ночью потихоньку в квартиру мо
й сосед Ч стукач Евстигнеев. Ула, мне очень страшно жить без тебя. Только
не бросай меня, Ула. Прости меня!
Я встану на колени и признаюсь тебе. Этого никто не знает! Ула, ты Ч мой дух
, моя душа, ты Ч моя надежда на вечную жизнь. Если ты меня бросишь, улетучит
ся душа, останется сморщенная пустая оболочка лопнувшего монгольфьера.
Меня перестанут узнавать люди и будут называть Тауринем, Степановым или
Марковым Ч это все равно, они все разорванные пленочки давно улетевших
душ. Я буду сидеть здесь всегда, сучить копытами, носить чужие ордена и жит
ь в форме пограничника.
Прости меня!…

8. УЛА. ДОГОВОРИЛИСЬ Ч МИШЕНЬ
С ПРИЦЕЛОМ

По коридору бежали научные сотрудники. Поджарая сухоногая Светка Грызл
ова обошла на повороте задыхающегося, беременного портфелем Паперника,
крикнула мне на бегу: Ч Получку дают!
Бегут. Я пропустила их дробно топотавший косяк и толкнула дверь своего б
омбоубежища с табличкой «Отдел хранения рукописей».
Ч Здрасте-здрасте-здрасте, дорогие товарищи. Здрасте. Получку дают, Ч о
бъявила я, и ветер страстей шевельнул тяжелые своды.
Надя Аляпкина пошла со стула, как ракета со старта Ч грузно воздымалась
она, и в этой замедленности была неукротимая сила, которая еще в комнате з
римо перешла в скорость, светлое пятно ее кофты мелькнуло в дверях и исче
зло навсегда. Суетливо заерзала секретарша Галя, опасливо косясь в сторо
ну заведующей М. А. Васильчиковой, недовольно поджавшей губы, и бочком, боч
ком, нырком, пробежками, по-пластунски ерзнула между столами на выход, вет
ерком сквознула в коридор. Кандидат в филологию, старший антинаучный сот
рудник Бербасов Владимир Ильич, громогласный, с заплесневелой, тщательн
о выхоженной рыженькой бородкой, человек искренний, исключительно прям
ой, принципиально говорящий Ч невзирая на чины, прямо в глаза Ч только п
риятные вещи, поднялся над столом, как на трибуне, и я приготовилась услыш
ать что-нибудь принципиально-приятное, но не смогла сообразить, как он эт
о привяжет к получке, а он бормотнул скороговоркой:
Ч Ула, сегодня вы почему-то необычайно хорошо смотритесь… Ч потом торо
пливо откашлялся и со значением сказал Васильчиковой: Ч Я Ч в партбюро
…
И через миг до нас слабо донесся его неровный лядащий топот застоявшегос
я мерина.
Я кинула на пустой, только вчера генерально расчищенный мною стол сумку,
уселась и посмотрела на Марию Андреевну. Старуха горестно качала голово
й.
Ч Сердитесь?
Ч Нет, Ч сказала она, и в голосе ее, во взгляде, во всем облике была больша
я печаль. Ч Но не понимаю…
Я промолчала.
Ч Почему они так бегут? Что, не успеют получить свою зарплату? Или кому-ни
будь не хватит?
Ч Не сердитесь, Мария Андреевна, у них нет другого выхода. Бытие определя
ет сознание, Ч засмеялась я.
Бабушка Васильчикова Ч человек старой закалки, совсем иного воспитани
я, мне трудно объяснить ей, что люди бегут не от кандального грохота Ч их
давно преследует лязг консервной банки на собачьем хвосте.
Ч Ах, Ула, никто и не заметил, как трагедия сталинской каторги постепенно
выродилась в нынешний постыдный фарс всеобщего безделья…
ПоЧ своему она права -средний служащий нашего Института литературовед
ения может с гордостью считать, что он поквитался с системой трудового н
айма.
Ч Если посчитать, сколько нам платят и сколько мы делаем, то так и выходи
т Ч квиты, Ч сказала я расстроенной Бабушке.
Ч Не смейтесь, Ула! Ч сердито сказала бабушка, слабо отбиваясь от меня.
Ч Не смейтесь, я поняла окончательно, что современный обыватель Ч это н
овый Янус…
Ч А что в нем нового?
Она серьезно сказала:
Ч К посторонним он обращен голубоглазым ликом творца и созидателя, а к с
воим Ч чугунной испитой харей бездельника. Люди разучились работать…

Пронзительно, как милиционер, свистнул закипающий чайник. Он парит полдн
я, у нас все любят пить чай с сушками и дешевыми конфетами. Бедная моя, доро
гая бабушка! Взгляни на чайник! Неужели раньше ты не замечала, сколько тыс
яч часов проведено за праздными чайными разговорами!
Влетела с грохотом Светка Грызлова и еще из дверей закричала бабушке:
Ч Марь Андревна, я Ч в Библиотеку Ленина…
Бабушка смотрит на нее застенчиво-грустно, слегка поджимает губы. Ни в ка
кую библиотеку Светка не поедет, а сейчас нырнет в продуктовый, а оттуда с
разу Ч в магазин «Лейпциг», там Сафонова вчера оторвала сумку. Но ничего
нельзя менять, да и не нужно, и они обе говорят обязательные слова, как ста
рые актеры повторяют надоевшую роль.
Ч Хорошо, Светлана Сергеевна. Только запишитесь в журнал…
Господи, мы все столько лет повторяем слова из одной и той же надоевшей ск
учной пьесы, что знаем наизусть чужие реплики. Сейчас вернется с зарплат
ой Надя Аляпкина, тяжело отдышится и скажет, что поедет в Бахрушинский му
зей. А завтра, забыв, что ездила в музей, поведает, что отстояла огромную оч
ередь за колготками для младшенького в «Детском мире» Ч нигде детских к
олготок нет, а они их просто жгут на себе, а потом вспомнит, что у метро дава
ли свежий котлетный фарш, а в «Диете» почти не было народа за рыбой прости
помой.
Пришла Люся Лососинова, вернулась секретарша Галя, явился задумчивый Бе
рбасов, уселся за стол и стал сортировать купюры, раскладывая их по разны
м отделениям портмоне. Отдельно положил десятку в тайный кармашек брюк.
Ему тяжело Ч он платит алименты на детей прежней жене, а от нынешней зана
чивает деньги для отдыха с любимой девушкой. Видимо, будущей женой. Однаж
ды, остервенясь, Бербасов кричал у нас в комнате:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11