Не бойся: я не открыла ему великую тайну. Да он и не поверит.
Ч Это хорошо, Ч тихо засмеялся дед. Ч Суламита, янике, ты ведь знаешь, чт
о плод, зачатый от них, Ч принадлежит им.
Ч Дед, среди них есть масса людей прекрасных!
Ч Конечно, дитя мое! Ч прошелестел в темноте дед. Ч Но им не вынести так
ого.
Ч Почему же мы выносим? Как нам достает сил?
Ч Мы Ч другие, Суламита. Мы Ч вечны. Каждый из нас смертен, а все вместе
Ч вечны.
Ч Почему, дед?
Ч Мы дети незримого Бога, чье истинное имя забыто. Он послал нас сюда веч
ными хранителями очага жизни. Из нас Ч тонких прерывистых нитей Ч он сп
лел нескончаемую пряжу жизни. Мы не можем погасить огонь и не в наших сила
х прервать великую пряжу. Мы не вернемся в наш мир, не выполнив завета.
Ч Дед, почему наш Бог невидим?
Ч Мы не нуждаемся в образе Божьем. Мы носим Бога в сердце своем. И как нель
зя заглянуть человеку внутрь сердца своего, так нельзя увидеть Бога.
Ч Всякий может уговорить себя, что у него в сердце Ч Бог.
Ч Нет, Ч засмеялся тихо дед. Ч Или у тебя в сердце Бог Ч и ты это знаешь т
очно. Или твое сердце Ч глиняная кошка с дырочкой для медяков.
Ч Почему же Бог так карает нас?
Ч Всех людей карает Адонаи Элогим за нарушенный завет, но другие народы
рассеялись, как мякина на ветру, иссякли, как дождь на солнце, изржавели, к
ак потерянный в борозде лемех. А мы живы. И несем память своих мучений.
Ч Дед, объясни, почему я, почему мой крошечный дом должны нести ужасное б
ремя страданий за давно нарушенный завет? Разве я виновата?
Ч Нет, Суламита, твоей вины нет. Когда ты родилась?
Ч Девятого тишри 5708 года.
Ч Видишь, как давно мы пришли! Дом твой Ч каменный стручок на усохшей ве
тке сгоревшего дерева. И сама ты Ч зеленый листочек с дубравы Мамре. Не ищ
и простых объяснений, отбрось пустые слова. Ты Ч живая нитка вечной пряж
и, протянутой сюда из нашего мира.
Тающая темнота клубилась в окне. Дед замолчал. Теперь он будет молчать до
лго. Я встала с постели, прошла через комнату, и холодный пол нервно ласкал
босые ноги. Уселась на подоконник и стала смотреть в пустой колодец двор
а. Угольная чернота ночи выгорела дотла, и со дна поднимался серый рассве
тный дым. Надсадно шипела где-то недалеко поливальная машина. Зябко. Я вид
ела пролетающий над домом голубой ветер, он нес меня на себе, трепещущий з
еленый листочек.
И, закрыв глаза, слушала тонкий звон приближающегося света.
Ч Суламита! Ч шепнул дед.
Ч Что, дед?
Ч А почему он так смеялся, глядя на меня?
Ч Его рассмешил твой картуз, твои пейсы, твое пальто, застегнутое, как у ж
енщин, на левую сторону.
Ч Да-а? Ч озабоченно переспросил дед, подумал немножко и спросил ласко
во:
Ч Суламита, дитя мое, может быть, им не надо показывать меня?
Я слезла с подоконника, подошла ближе и посмотрела ему в лицо, и глаза его
были в моих глазах. Блекло-серые, выгоревшие от старости. Девяносто четыр
е года. Какой он маленький! Сухие неподвижные губы.
Ч Дед, как же мне не показывать им тебя? Я последний побег твоей усохшей в
етви. Ты Ч начало, я Ч конец, ты Ч память моя, а я Ч боль твоя, ты Ч разум м
ой, а я Ч око души твоей. Дед, ты Ч это я. А я Ч это ты…

3. АЛЕШКА. СГОВОР

Они жили в старом пятиэтажном доме, где-то за Сокольниками. Кажется, этот
район называется Черкизово. А может быть, нет Ч я плохо разбираюсь во все
х этих трущобах. Человеку, который здесь родился, не стоит на что-то надея
ться -его жизнь всегда будет заправлена кислым тоскливым запахом нищеты
.
Я шагал за Красным по темной лестнице и прислушивался к похмельной буре
в себе, а Лева бойко, петушком скакал по ступенькам, и сзади мне видна была
его тщательно зачесанная лысинка Ч белая, ровная, как дырка в носке. Он ма
зал свои волосенки «кармазином», и запах этой немецкой дряни пробивался
даже здесь Ч сквозь кошачью ссанину и тухлый смрад плесени и пыли. Интер
есно, хоть какая-нибудь завалящая бабенка любила Леву? С ним, наверное, ст
рашно спать Ч просыпаешься, а рядом в сером нетвердом свете утра лежит н
а подушке покойник. Тьфу! Нет, с ним можно спать только за деньги.
На двери было четыре звонковые кнопки с табличками фамилий, и Лева, близо
руко щурясь, елозил носом по двери, отыскивая нужный ему звонок. Сейчас он
был особенно похож на крысу, принюхивающуюся к объедку, и я думал, что как
только найдет Ч сразу скусит пластмассовую кнопку. Но не скусил, а ткнул
пальцем, дверь сразу отворилась, выкинув к нам на площадку обесчещенного
папку Ч Петра Семеновича Гнездилова.
Я узнал его мгновенно, будто мы были сто лет знакомы, хотя, к счастью, я увид
ел его впервые. Бледное лицо, островытянутое, как козья сиська. Естествен
ное благородное уродство сиськи было маленько попорчено толстыми рого
выми очками.
Ч Здравствуйте, Петр Семенович. Моя фамилия Ч Красный, я с вами говорил
по телефону. А это дядя Димы, известный советский писатель Алексей Епанч
ин…
Ч Очень приятно, читал я ваши юморески в «Литгазете» на шестнадцатой по
лосе. Приятно познакомиться.
Действительно, очень приятно, просто неслыханно приятно познакомиться
с таким известным писателем с шестнадцатой полосы! Да еще при таких возв
ышенных обстоятельствах!
Но он вовремя опомнился и сказал с горечью и гневом:
Ч Жаль только по печальному поводу…
А нахалюга Красный, не теряя ни мгновения, прямо тут же на лестнице бодрен
ько воскликнул:
Ч Ах, Петр Семенович, голубчик вы мой, разве все в жизни рассчитаешь Ч по
вод печальный, а может быть, радостью на свадьбе обернется!
И козья сиська глубокомысленно изрекла:
Ч Беды мучат, да уму учат!
Поволок нас Петр Семенович в комнату Ч по длинному, изогнутому глаголем
коридору, забитому картонными коробками, деревянными ящиками, жестяным
и банками, цинковыми корытами, тряпочными узлами, бумажными пакетами и р
жавыми велосипедами. Господи, откуда у нищих столько барахла берется?
Ч …Мы в квартире наиболее жилищно обеспеченные…все-таки две комнаты…
хоть и смежные… обещают дать отдельную квартиру… Ч блекотал Петр Семен
ович, Ч я слышал его будто через вату, оглохнув от ужаса предстоящего раз
говора.
Ввалились в апартаменты наиболее жилищно обеспеченного, и белобрысая л
едащая девка с пятнами зеленки на ногах порскнула в соседнюю комнату, от
куда сразу раздался щелчок и гудение телевизора. Наверное, чтобы соседи
не подслушивали.
Я сидел за столом напротив Петра Семеныча и почти ничего не понимал из то
го, что он говорил. А он и не говорил даже, а плевался:
Ч Ответственность… народный суд… родители отвечают… дочерь на поруга
ние… девичья честь… моральная травма, не считая физической… моя дочерь…

Он плевался длинными словечками, липкими, склеенными в скользкие струйк
и, они шквалом летели в меня:
Ч Моральные устои… наше общество… тюрьма научит… мы, интеллигенты… нра
вственность… наша мораль… приличная девочка… законы на страже… моя доч
ерь…
Я пытался сосредоточиться, вглядываясь в его рожу, и Ч не мог. Меня почему
-то очень отвлекало то, что он называл свою приличную девочку «дочерь», и
наваждением билось острое желание попросить его называть эту белобрыс
ую говнизу «дщерь» Ч я точно знаю, что такое бесцветное плоское существ
о надо называть «дщерь». Я не понимал, что мне говорит ее папка, потому что
против воли все время думал про то, как ее насиловал Димка. Собственно, не
насиловал Ч не сомневаюсь ни секунды, он ее «прихватывал». В чьей-то осво
бодившейся на вечерок квартирушке набились вшестером-ввосьмером, и до о
дури гоняли магнитофон, и под эти душераздирающие вопли пили гнусный пор
твейн, и не закусывали, а подглатывали таблетки димедрола, чтобы сильнее
«шибануло». И плясали, и плясали, а эта сухая сучонка елозила своими груди
шками по нему, а он уже таранил ее в живот свои ломом, и ей это было приятно,
она все теснее притиралась к нему, и он глохнул от портвейна, димедрола, му
зыки и этой жалобной плоти, которую и в пригоршню не собрать, а потом они
Ч оба знали зачем Ч нырнули в ванную, заперли дверь, и долго, слюняво мус
олились, пока он, разрывая резинку на ее трусах, запустил потную трясущую
ся ладонь во что-то лохматое, мокрое, горячее, и для такого сопляка это ста
ло постижением благодати, и остановить его могла только мгновенная каст
рация, но никак не ее вялые стоны Ч «не надо, Димуля, не надо, ну не надо, я бо
юсь, я…» Ч а он уже там! Он уже урчит, поросенок, ухватившись за ее тощие яго
дицы, и нет ему, гаду, никакого дела до того, что завтра за эту собачью случк
у надо будет: ему Ч в тюрьму, Антону Ч прочь с должности, а мне сидеть здес
ь и слушать этого смрадного типа…
С какой стати?
Меня больно ударил под столом Красный, и я сообразил, что неожиданно заор
ал вслух.
Ч Что «с какой стати»? Ч насторожился Гнездилов, и сиська его сразу над
улась, покраснела, напряглась Ч сей миг ядовитое молоко брызнет.
Ч Не обращайте внимания, Петр Семеныч, Ч подстраховал Красный. Ч Алек
сей, как все писатели, задумчив и рассеян. Так вот, я хотел сказать, что, може
т быть, они любят друг друга, зачем эта гласность, они ведь могут поженитьс
я…
Ч Что же вы, Лев Давыдыч, совсем меня за идиота держите? Ч обиженно засоп
ел Гнездилов, толстые очки его вспотели. Ч Мы же интеллигентные люди, чай
, не в старой деревне живем, где надо было Ч по дикости Ч позор женитьбой
прикрыть, нам от такой женитьбы один наклад. А стыда мы, слава богу, не боим
ся Ч без стыда лица не износить, как говорят. Да и стыдиться нам нечего, эт
о пусть такого выродка ваша семья стыдится. А моя дочерь экспертизой осв
идетельствована именно как приличная девушка…
Наступила тишина за столом переговоров, только в соседней комнате горла
нил телевизор, гугниво и нагло, как пьяный.
Господи, как давно Ч сегодня утром Ч я был неродившимся плодом… А проны
ра Лева снова сделал бросок, уцепился тонкой лапкой:
Так если вы, Петр Семенович, возражаете против брака Галочки с Димой, то уж
, сделайте одолжение, поясните свою точку зрения…
Ч А я не возражаю Ч хотят, пусть женятся. Это их дело, нынешняя молодежь с
егодня женится, завтра расходится. Но я, как родитель моей единственной д
очери, ее воспитатель, обязан думать о ее будущем. А поскольку ее будущему
в результате насилия нанесен огромный ущерб, то я ставлю вам условие: или
вы компенсируете в какой-то приемлемой форме этот ущерб, или ваш пащенок
пойдет в тюрьму. Это мое слово окончательное, и если вы не хотите ужасных н
еприятностей.
И по тому, как он визжал, вздрючивая свою нервную систему рептилии, я видел
, что он опасается, как бы мы не ушли без возмещения ущерба.
Ч И мы полны стремления договориться о форме и размерах возмещения, Ч с
ладко буркотел Лев Красный.
Прислушиваясь к их сопению, возне и перепалке, я вспомнил, как у нас любили
освещать в прессе любимый аттракцион загнивающего Запада: на потеху тол
стым буржуинам две голые бабы дерутся на ринге, залитом мазутом. Два прот
ивных мужика передо мной бились сейчас всерьез на ринге, залитом жидким
дерьмом. К счастью, одетые.
Ч Пять тысяч!
Ч Две тысячи.
Ч Никогда! Пусть идет в тюрьму!
Ч Две с половиной. И женится.
Ч На черта он нужен! Четыре восемьсот! Молодо-зелено, погулять велено.
Ч Две семьсот. Это взнос за однокомнатный кооператив.
Ч Сами-то, небось, в трехкомнатной мучаетесь? Четыре шестьсот!
Ч Вас в трехкомнатную не примут… Две девятьсот.
Ч А где же ее, однокомнатную, взять? Пятьсот рублей Ч на взятку только!
Ч Три ровно! И мы устроим кооператив. Три с половиной! Ваш кооператив, и пу
сть женится, паскудник!
Ч Хорошо, три с половиной, наш кооператив, но без женитьбы. По рукам?
Ч Что взято, то и свято. Ч умиротворенно заключил Петр Семеныч Гнездило
в и замотал довольно своей козьей сиськой. Ч Но деньги чтобы были сегодн
я у меня.
И похлопал конопатой ладонью по короткой жирной ляжке.
Красный водил «жигуль» так же, как носил свою нарядную одежду, Ч аккурат
но и бережно. От изнурительности этого черепашьего движения, кармазинно
го запаха Левкиных волосиков, духоты и пузырящегося еще в желудке страха
тошнота стала невыносимой, и на Садовой я заорал ему «Стой!», выскочил из
машины и нырнул в магазин с застенчивой вывеской «Вино». Время подходило
к двенадцати, и за час торговли водкой очередь уже прилично рассосалась
Ч к прилавку, огражденному стальной звериной сеткой, стояло не больше ч
еловек тридцати. И несколько сразу повернулись ко мне: Ч Троить будешь?

Ч Возьмем пополам?
Ч Але, у меня стакан есть…
Ч Слышь, друг, дай семь копеек, на четверочку не хватает…
Страшная мордатая баба-торгашка с жестяным белым перманентом жутко кри
кнула из-за прилавка:
Ч Ну-ка, не орать, алкаши! Щас всех отседа вышвырну! Прекращу продажу.
И все притихли, забуркотели негромко, забубнили на низких, и зрелище это б
ыло почище любой цирковой дрессуры Ч от одного окрика уселись на задние
тридцать черных, трясущихся, распухших, разбойного вида мужиков. И прави
льно сделали, потому что там, за стальной сеткой, в бесчисленных ящиках ст
оит себе в зеленых бутылочках сладостный нектар, единственное лекарств
о, одна радость, дающая и веселье, и компанию из двух других забулдыг, и сво
боду, и счастье. Водочка наша нефтяная, из опилок выжатая, ты же наша жизнь!
Пока ты льешься в наши сожженные тобой кишки Ч весь мир в тебе, и мир во мн
е.
И над всем этим счастьем хозяйкой вздымается мордатая торгашка. Захочет
Ч опустит сетку над прилавком, краник кислородной подушки перекроет. На
пляшешься тут перед ней, как висельник на веревке, наунижаешься вдоволь,
пока эта сука краснорожая смилостивится. А чего поделаешь? Все тут ей дол
жны и обязаны Ч один пять копеек, другой бутылку не вернул, третий до один
надцати бутылку выпросил, а четвертый Ч после семи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11