Он призывает не только к правде, человечности, законности, он Ч п
редупреждает: «Люди! Будьте бдительны! Помните, от чего мы избавились и из
бавляемся такой высокой ценой»!
И мы закрываем последние безрадостные страницы романа не только с прокл
ятием недавнему прошлому, но и с железной решимостью: «Нет! Больше мы этог
о не допустим! Сейчас мы перестали быть бесправными. Нам дали в руки главн
ое оружие Ч гласность, право голоса; свободу выбора представителей госу
дарственного аппарата на всех уровнях. Будем же достойны этой великой во
зможности, открываемой перед нами». А те, кто относятся со скепсисом, ирон
ией, недоверием к происходящему, те, кто тоскует по прошлому «порядку», пу
сть прочтут или перечитают роман «Петля и камень…».
Лев Разгон

ОТ АВТОРОВ

Известно: у каждой книги своя судьба. И особый интерес вызывают судьбы не
тривиальные.
Думается, роман «Петля и камень…» переживает именно такую, необычную суд
ьбу.
Книга была задумана и написана в 1975-1977 годы, когда короткая хрущевская отте
пель осталась далеко позади Ч в самый разгар брежневского «застоя», в у
словиях, при которых строить какие бы то ни было политические прогнозы б
ыло по крайней мене авантюрным легкомыслием.
Все видели, к чему мы пришли; никто не мог сказать Ч куда мы идем.
Разгул всесильной административной машины, новый культ личности, океан
демагогической лжи, в котором утонуло наше общество, нарастающая эконом
ическая разруха, всеобщее бесправие Ч вот социальная и духовная атмосф
ера, в которой создавался и которую призван был воссоздать наш роман.
Задача казалась нереальной, тем более, что авторы «умудрились» положить
в его основу две самые запретные, самые острые, самые неприкасаемые «зон
ы»: беззаконную деятельность органов госбезопасности того периода и Ч
«еврейский вопрос»! И притом взяли себе принципом описывать правду, одну
только правду, ничего, кроме правды.
Роман, судя по всему, был заранее обречен. Он и лежал «в столе» до поры, дост
упный лишь самым близким людям. С учетом печального опыта гроссмановско
й «Жизни и судьбы», сохранившейся просто чудом, авторы не показывали рук
опись в редакциях, не хранили ее дома, а фотопленку с зашифрованным текст
ом укрыли в надежном месте, отклоняя лакомые предложения западных издат
елей, Ч это уже был горький урок Синявского и Даниэля.
Но рукописи не горят.
И приходит однажды их пора.
Август 1989 года.
Москва

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

«Подробности разгадки я не з
наю.
Но, в общем, вероятно, это знак
грозящих государству потрясений».
В. Шекспир, «Гамлет»



1. АЛЕШКА. 9 ИЮЛЯ 1978 ГОДА. МОСКВА


Я знал, что это сон.
Небыль, чепуха, болотный пузырь со дна памяти. Дремотный всплеск фантази
и пьяницы. Судорога похмельного пробуждения.
Но сил прогнать кошмар не было. И не было мысли вскочить, потрясти головой
, закричать, рассеять наваждение…
Услышал негромкий стук, даже не стук, а тихий треск расколовшегося дерев
а. Торчит из двери огромный нож. Кинжал с черненой серебряной ручкой, весь
в ржавчине и зелени, еще мелко трясется. И, прежде, чем он замер, я разглядел
на рукояти выпуклые буквы «SSGG». И хотя я никогда в жизни не видел этого кинж
ала, я сразу сообразил, что это повестка тайного страшного суда «ФЕМЕ». Не
шелохнувшись, лежал я на тахте, глядя с ужасом на вестника кары и пытаясь с
ообразить Ч почему мне? За что?
Дверь неслышно растворилась, и я увидел их. Трое в длинных черных капюшон
ах с прорезями для глаз и рта. Но обувь у них была обычная Ч черные полубо
тинки. И форменные брюки с кантом.
Они молча смотрели на меня, но во сне не нужны слова, мы хорошо понимали др
уг друга.
Ч Ты знаешь, кто мы? Ч беззвучно спросил один.
Ч Да, гауграф. Вы судьи Верховного трибунала «ФЕМЕ».
Ч Ты знаешь, кто уполномочил нас?
Ч Да, гауграф. Вас наделили беспредельными правами властители мира.
Ч Ты знаешь, что мы храним?
Ч Да, гауграф Ч вы храните Истину и караете праздномыслов, суесловов и е
ретиков.
Ч Ты знаешь символы трибунала «ФЕМЕ»?
Ч Да, гауграф. Штрик, штайн, грюне грас Ч «петля и камень на могиле, заросш
ей зеленой травой».
Ч Значит, тебе известен приговор «ФЕМЕ»?
Ч Да, гауграф. Суд «ФЕМЕ» выносит один приговор Ч смерть. Но я ведь никог
да и ничего…
Ч Разве? Ч молча засмеялся судья. Ч А как хранится тайна «ФЕМЕ»?
Ч За четыреста лет никто не прочитал ни одного дела «ФЕМЕ», и на каждом а
рхивном пакете стоит печать Ч «Ты не смеешь читать этого, если ты не судь
я „ФЕМЕ“…»
Ч Ты хотел нарушить тайну «ФЕМЕ», Ч мертво и решенно сказал гауграф.
Ч Но я ничего не видел! Я ничего не знаю! Я не могу нарушить тайну!…
Ч Ты хотел узнать Ч этого достаточно! Ч молча всколыхнулись черные ка
пюшоны, и сквозь обессиливающий ужас забилась мысль-воспоминание, что я
их знаю.
Ч Я не хочу умирать! Ч разорвало меня животным пронзительным воплем, но
гауграф протянул руку к кинжалу, и обрушился на меня грохот и пронзитель
ный вой…
…Дверной звонок гремел настырно, въедливо. Тяжелыми ударами ломилось в р
ебра огорченное страхом и пьянством сердце.
Я приподнялся на постели, но встать не было сил Ч громадная вздувшаяся г
олова перевешивала тщедушное скорченное туловище, и весь я был как рисун
ок человеческого тела в материнской утробе. В огромном пустом шаре гудел
и вихри алкогольных паров, их горячие смерчики вздымали, словно мусор с т
ротуара, обрывки вчерашней яви. Мелькали клочья ночного кошмара, чьи-то о
скаленные пьяные хари Ч с кем же я пил вчера? Ч и вся эта дрянь стремилас
ь разнести на куски тоненькую оболочку моего надутого черепа-шара. Кост
и в нем были тонюсенькие, как яичная скорлупа, и я знал, что положить ее обр
атно на подушку надо очень бережно.
Пусть там звонят хоть до второго пришествия Ч мне следует осторожно уле
чься, очень тихо, чтобы не разбежались длинные черные трещины по скорлуп
е моей хрупкой гудящей головы, натянуть одеяло повыше, подтянуть колени
к подбородку, вот так, теснее, калачиком свернуться Ч так ведь и лежит в п
окое, тепле и темноте многие месяцы зародыш. Я зародыш, бессмысленный пья
ный плод рода человеческого. Не трогайте меня Ч я не знаю ничьих тайн, ост
авьте меня в покое. Я хочу тепла и темноты. На многие месяцы. Я еще не родилс
я. Я сплю, сплю. В моей огромной пустой голове шумит сладкий ветер беспамят
ства…
Потом Ч прошло, наверное, полторы-две вечности Ч я открыл глаза снова и
увидел крысу. Худощавую, черную в модных продолговатых очках. Я смотрел н
а нее в щель из-под одеяла Ч может быть, не заметит, что я уже не сплю. Но она
сидела почти рядом Ч за столом Ч и в упор смотрела на меня. Я не шевелилс
я, прикидывая потихоньку Ч может быть, юркнет крыса в дверь, вслед за ночн
ыми судьями?
Крыса посидела, пошевелила длинной верхней губой, где у всех нормальных
крыс должны быть щетинистые рыжие усы, а у этой ничего не было, и сказала:
Ч Детки, в школу собирайтесь, петушок пропел давно…
Голос у крысы был тонкий и культурный. Но я на эти штучки не покупаюсь. Леж
ал не дыша, как убитый.
Ч Алешка, брось выдрючиваться, вставай, Ч сказала крыса, и ее культурны
й голос чуть вибрировал, будто она выдувала слова через обернутую бумаго
й расческу Ч есть такой замечательный инструмент у мальчишек.
Как прекрасно было бы мне жить в плаценте постели, маленьким, еще не родив
шимся в этот паскудный мир плодом! Как было бы тепло, темно и покойно во чр
еве похмельного сна! Но возникла крыса и надо рождаться в сегодняшний де
нь. И я высунул в мир голову Ч благо, за промчавшиеся вечности стала она м
ного меньше и тверже.
Ч Здравствуй, Лева, Ч сказал я крысе, и этот мой первый новорожденный зв
ук был сиплым и серым, как утро за окном.
Ч Тебе сварить кофе? Ч спросила крыса.
Ч Свари, пожалуйста, Лева, мне кофе, Ч ответил я вежливо, хотя хотелось мн
е не кофе, а пива. Ч А ты как попал сюда?
Ч А мне открыл твой сосед Ч такой милый старикан…
Милый старикан Евстигнеев Ч пенсионер конвойных войск, веселый стукач-
общественник, впустил ко мне крысу.
Но Лева знал, что я спрашиваю его не о том, кто открыл ему дверь, а зачем он п
ришел ко мне. Штука в том, что когда я приоткрыл глаз и увидел его острый го
лодный профиль, чуть смазанный металлической оправой очков, я уже понял
Ч случилась лажа, день моего новорождения отмечен какой-то крупной неп
риятностью.
Приятные неожиданности могут случаться и со мной, допускаю: умрет Мао Цз
едун, мне дадут Государственную премию РСФСР или я угадаю шесть цифр в сп
ортлото, но ни с одной из этих приятностей ко мне не явится спозаранку Лев
Давыдович Красный. И не станет варить мне кофе для опохмелочки. Он мне при
нес гадость, огорчение, боль Ч это всё уже здесь, в моей комнате, он насыпа
ет все это противное вместе с сахаром и коричневым порошком кофе в стару
ю закопченную турку, чтобы подать мне в постель этот странный напиток с г
орьковатым ароматом кофе и кислым вкусом беды. А я только что родился, я ещ
е не оторвал пуповину сна…
Милый старикан-стукач впустил ко мне заботливую крысу.
Я вылез из постели и увидел, что спал в рубашке, брюках и носках. Пиджак вал
ялся на полу, один башмак у двери, а другой почему-то на стуле. Не помню я Ч
как вернулся домой.
Красный смотрел на меня с отвращением. У него неправильная фамилия Ч он
не красный, он как петлюровский флаг Ч весь жовто-блакитный. Голубые под
глазья, желтые скулы, синеватый от бритья подбородок. Лихая замшевая кур
тка Ч нежно-оранжевая и роскошный небесный батник. Он не Красный. Он Жовт
о-блакитный.
Ч Хорошо отдохнул вчера? Ч спросил Лев Давыдович Жовто-блакитный.
Ч Замечательно. Жаль, что тебя не было, Ч сказал я совершенно искренне. Т
ам, где я вчера налузгался, кто-нибудь обязательно поколотил бы крысу.
Ч Ты куда? Кофе уже готов! Ч закричал он, будто испугался, что я смоюсь со
своей жилплощади и он не успеет укусить меня.
Успеет, наверняка успеет.
Ч Я в уборную. Можно?
Ч Спасибо за доверие, Ч засмеялся Лева, а длинные желтые зубы выдвинули
сь грозно вперед, и я на всякий случай попятился.
В гулком коридоре огромной коммунальной квартиры было совсем пусто, и то
лько Евстигнеев отирался рядом с кухней, перекрывая дорогу в сортир.
Ч Доброго вам здоровьичка, Алексей Захарович, Ч сказал он с чувством.
Ч Здорово, Евстигнеев.
Ч Дружок к вам пришел спозаранья, звонил, звонил, я уж и пригласил его про
йти. Видали?
Ч Нет, не видал.
Ч Не видал?! Ч всполошился Евстигнеев. Ч Он как вошел к вам, так я, почита
й, все время из коридора не отлучался.
Рыхлые склеротические щеки Евстигнеева стали наливаться синевой.
Ч Куда же он подеваться мог? Ч волновался старичок, и все его надувное-н
абивное лицо перекатывалось серыми комьями. В тряпочной душе филера буш
евали сильные страсти Ч ищейка сорвалась со следа.
Я поманил его пальцем и сказал на ухо тихо и значительно:
Ч Он, наверное, вышел через окно…
Ч Куда? Ч совсем взбесился Евстигнеев. Ч С пятого этажа-то?
Ч В эмиграцию подался. Знаешь, они какие!
А сам нырнул в уборную. Уселся и стал читать старые газеты, аккуратно слож
енные в мешочек на двери. Газета сообщала, что строители сделали очередн
ой трудовой подарок населению Ч пустили вторую очередь комбината по вы
пуску тринилфинил-акриловой кислоты, в связи с чем больше нам не надо вол
новаться за судьбу анилнитрилового производства.
Прекрасно, хоть одна проблема для меня решена.
Вот тоже интересно Ч прополку сорняков на полях закончили в целом на не
делю раньше. Слава Богу, прямо гора с плеч.
Елабужские машиностроители взяли обязательство выпустить сверхплано
вой продукции на 120 тыс. рублей. Какая там у них продукция Ч выяснить не уда
лось, потому что рядом с заметкой из газеты был опрятно вырезан прямоуго
льный кусок. Этой сортирной цензурой занимался Евстигнеев Ч он забирае
т из уборной к себе в комнату газеты и ножницами вырезает с первых полос о
фициальные фотографии, чтобы мы не оскверняли эти вдохновенные лица спо
собом, особо унизительным для их достоинства.
Со стоном и рокотом бушевала вода в осклизлых сопливых трубах, черные ко
смы паутины провисли по углам. По стене полз клоп. Тьфу, пропадите вы!
Между уборной и моей комнатой метался обезумевший от горя стукач, он кру
тился под дверью как кот, вожделенно и трусливо, его снедали тоска и желан
ие просочиться в комнату через щелку под дверью.
Ч Алексей Захарыч, а как же теперь… Ч он просунулся ко мне, но я отодвину
л его несокрушимой рукой Ч железной десницей, красивой и могучей, как ру
ка миролюбивых народов на плакатах, где она перехватывает хилые алчные г
рабки мировых империалистов, милитаристов, сионистов и прочих Пиночето
в.
Ч Пошел вон, старик, Ч сказал я ему застенчиво. Ч Не светись у моей замо
чной скважины, не то я тебя ненароком дверью прищемлю…
Ч Дак… дык… Вить… Ч закудахтал Евстигнеев, но я уже был в комнате. Вмест
е с Жовто-блакитной крысой. Лев Давыдович чинно кушали кофе. И вид у него б
ыл абсолютно невозмутимый, будто он каждое утро ненароком забегает ко мн
е вестишками перекинуться, кофейком побаловаться, о совместной вечерне
й жизни договориться. Но в его маленьком мозгу, ладно скроенном, хитро скр
ученном, нашей жизнью зло надроченном Ч по скользким глухим лабиринтам
бесчисленных извилин и перегонным стрелкам нейронов уже мчались незри
мые электрические сигналы моей беды. И хотел я из всех сил оттянуть разго
вор. Да и крыса не спешила вцепиться в меня.
Ч Пей кофе, остынет, Ч сказал он.
А у тебя выпить случайно не найдется? Ч спросил я безнадежно.
Ч Я по утрам не пью.
Ч Не ври, Лева. Ты и по вечерам не пьешь. Ты бережешь себя для народа.
Он пожал своими замшевыми худыми плечиками, и было в его коротком жесте н
еизбывное море презрения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11