Выбор размера душевой кабины
Словно бы кто-то другой делал это за нее, будто бы ощупывал ее, грубо ухаживая за нею.
На несколько секунд обезьянолюдей отпустили. Запыхавшиеся, голодные, измученные жаждой, они бросились друг к другу. Но тут невидимая хватка снова сковала их.
На этот раз у них над головой заплясали лучи света, и Дочь села на корточки на полу и стала осматривать землю и копаться в ней. Она нашла какие-то сучки, обрывки листьев осоки. Она стала тереть сучки один о другой, она рвала и складывала листья, стукала друг о дружку найденными камешками.
Мать тем временем отправилась к сетчатой стенке. Ухватилась за ячейки и начала взбираться вверх. Сложена она была почти так же, как ее предки, обезьяны, и лазать умела намного лучше людей, взявших ее в плен. Но, забираясь вверх по сетке, она чувствовала, как ею овладевает страх: она не должна была этого делать.
И ясное дело, один солдат побежал к сетке, крича:
– Эй, ты! А ну слазь, кому говорят!
И заехал ей по лицу прикладом ружья. Она даже вскрикнуть не смогла. Несмотря на притяжение Ока, она свалилась с сетки и больно ударилась спиной о землю. Рот у нее наполнился кровью. Ощущая ее медный привкус, Мать попыталась приподнять голову.
Она увидела Дочь, сидевшую на жесткой земле. Дочь держала в руке длинный листок осоки, связанный узлом. Мать никогда ничего подобного не видела.
И снова ее вынудили встать, хотя изо рта у нее капала кровь. Она встала и уставилась на Око.
Она смутно уловила, что что-то снова переменилось. Свечение шара стало неоднородным. По серому фону распространились более светлые горизонтальные полосы. Человеку они бы напомнили параллели, обозначающие широту на глобусе. Эти линии поднимались вверх, выше «экватора» Ока, сужались и исчезали в районе «северного полюса». Затем начали проступать другие линии, вертикальные, они тянулись от одного полюса к другому. Потом появился третий набор линий. Они тоже тянулись к полюсам, но были проведены под прямым углом к параллелям и меридианам. Изменяющаяся безмолвная картина, нарисованная серыми прямоугольниками, была красива и чарующа.
Потом возник четвертый набор линий, и Мать попыталась проследить за ними взглядом, но вдруг у нее жутко разболелась голова. И она вскрикнула.
Тогда невидимые руки снова отпустили ее, и она рухнула на землю и стала утирать слезы кулаками. И почувствовала что-то горячее между ног. Она, оказывается, обмочилась и даже не заметила этого.
Дочь все еще стояла. Она вся дрожала, но держалась прямо и смотрела на слепящий свет, отбрасывавший сложные тени на ее маленькую мордашку. Пятый набор линий… шестой… Они лежали уже в совсем невероятных направлениях…
Дочь окаменела, ее голова запрокинулась назад, а потом она упала – негнущаяся, как бревно. Мать схватила дочку и усадив на мокрые от мочи колени, прижала к груди. Дочь обмякла и превратилась в комок податливой шерсти. Мать стала гладить ее и сунула ей в рот сосок, хотя ее тощие груди давным-давно иссохли.
А Око и теперь следило за ними. Оно регистрировало эту связь между матерью и ребенком, оно отбирало у обезьянолюдей все ощущения. Все это было частью эксперимента.
Передышка была короткой. Вскоре Око снова излило свое ровное жемчужное сияние. Казалось, невидимые пальцы прикасаются к рукам и ногам Матери. Она оттолкнула свое дитя и снова встала и подняла лицо к неземному свету.
38
Око Мардука
Бисеза перебралась в храм Мардука. Она принесла туда тонкий матрас и одеяла, туда ей приносили еду. Она даже поставила там биотуалет, который когда-то взяли с борта «Пташки». Теперь она большую часть времени проводила здесь совсем одна, с ней оставался только ее телефон – и угнетающе огромная масса Ока.
Она чувствовала, что за его непроницаемой металлической кожурой кто-то находится. Это ощущение находилось за пределами обычных чувств. Может быть, отчасти это было сродни тем ощущениям, которые можно испытать, когда тебе завяжут глаза и вытолкнут за дверь, а ты все же можешь сказать, стоишь ты под открытым небом или в комнате.
Но ощущения, что с ней рядом разумная личность, не возникало. Порой она чувствовала только, что за ней наблюдают, словно Око было всего-навсего громадной видеокамерой. Существовал ли Наблюдатель, который, в переносном смысле, стоял за всеми Очами на Земле? Иногда Бисезе казалось, что имеет место целая иерархия разумов, восходившая вверх от простых конструкций Наблюдателей и Очей. Эта иерархическая лестница уводила в невероятные выси, она фильтровала и классифицировала дистиллят действий Бисезы, ее реакций, её «я».
Бисеза проводила все больше и больше времени, оценивая свои ощущения. Она избегала всех, в том числе и своих друзей из двадцать первого века, она старалась не видеться даже с бедолагой Джошем. Правда, она искала его общества, чтобы немного утешиться, когда ей становилось холодно и уж слишком одиноко. Но потом, несмотря на то что ее к нему искренне тянуло, Бисеза чувствовала себя виноватой, ей казалось, что она цинично использовала его.
Она старалась эти чувства не препарировать, старалась даже не решать для себя, любит она Джоша или нет. У нее было Око, и оно было центром ее мира. Так должно было быть. И она не желала делить себя ни с чем и ни с кем другим, даже с Джошем.
Бисеза стала пытаться обследовать Око методами физики.
Она начала с простейших геометрических измерений, наподобие тех, которые производил Абдыкадыр с более мелкими Очами вблизи от форта Джамруд. С помощью лазерных приборов она доказала, что знаменитое число «пи» для этого серебристого пузыря не равняется примерно трем и одной седьмой, как того требовала Эвклидова школьная геометрия и все прочие законы мира. Это число в данном случае равнялось ровно трем. Как и все остальные Очи, этот шар был пришельцем.
Бисеза не ограничилась геометрией. С отрядом македонян и британцев она вернулась в район северо-западной границы, к месту крушения «Пташки». Лившие на протяжении многих месяцев кислотные дожди отнюдь не способствовали тому, чтобы хорошо сохранилось все, что там оставили. И все же Бисеза разыскала работающие электромагнитные датчики, действующие в диапазоне видимой части спектра, а также датчики инфракрасные и ультрафиолетовые – электронные «глаза» для шпионства в небе. Кроме того, Бисеза нашла и не сколько химических датчиков – «носов», разработанных для выявления взрывчатки и тому подобных веществ. Она взяла все, какие только могла, приборы и приспособления, детали, провода – и даже маленький биотуалет.
Она расставила оборудование в святилище храма. Она окружила Око чем-то наподобие строительных лесов и разместила на них датчики так, чтобы они были направлены на инопланетный объект со всех сторон и чтобы были включены двадцать четыре часа в сутки. В конце концов она заполнила это древнее вавилонское святилище сетью проводов и инфракрасными лучами, и все они сходились к коробке интерфейса, на которой терпеливо стоял ее телефон. Электрической энергии в запасе было мало – только аккумуляторы, взятые с борта «Пташки», да маленькие батарейки в каждом из приборов. И вот датчики из двадцать первого века стали пристально всматриваться в невероятно превосходящий их в техническом отношении инопланетный артефакт при тусклом, дымном свете масляных вавилонских светильников, заправленных овечьим жиром.
Бисеза получила кое-какие ответы.
Радиационные датчики из запасов оборудования с борта «Пташки» – усовершенствованные счетчики Гейгера, предназначенные для поисков незаконно хранящихся ядерных ракет, – выявили исходящие от Ока следы рентгеновских лучей высокой частоты и потоки элементарных частиц с высоким зарядом энергии. Эти результаты были мучительно скудными, и Бисеза догадывалась о том, что это – всего-навсего утечка, что Око излучает большой спектр продуктов экзотической высокоэнергетичной радиации, но простенькие датчики с «Пташки» не способны это излучение уловить и продемонстрировать. Излучение явно являло собой следы громадных затрат энергии, оно, возможно, было результатом колоссального напряжения, требовавшегося для поддержания существования Ока в чужеродной реальности.
А еще был вопрос времени.
Пользуясь альтиметром «Пташки», Бисеза добилась отражения лучей лазера от поверхности Ока. Свет лазера отражался со стопроцентной эффективностью. Поверхность шара вела себя как идеальное зеркало. И все же лучи возвращались обратно с заметным допплеровским сдвигом. Это выглядело так, будто Око удалялось со скоростью более ста километров в час. Какую бы точку на поверхности шара Бисеза не подвергала тестированию – результат был один и тот же. Судя по этим данным, шар словно бы сжимался.
При наблюдении невооруженным глазом такого впечатления не возникало. Око, огромное и неподвижное, как всегда, висело в воздухе. Тем не менее куда-то (вот только Бисеза не могла понять куда) эта гладкая поверхность все же двигалась. Она подозревала, что в каком-то смысле существование Ока развивается в таких направлениях, какие она оценить и увидеть не в силах, а ее приборы не в состоянии замерить.
«Если это, конечно, возможно, – размышляла Бисеза, – вероятно, есть всего одно Око, спроецированное в мир из какого-то более высокого измерения, – так пальцы руки пронзают поверхность воды в луже».
Но порой она думала о том, что все эти эксперименты она выполняет только ради того, чтобы отвлечься от главного – от того, что ей подсказывала интуиция.
– Возможно, я подхожу к Оку со слишком человеческими мерками, – сказала Бисеза своему телефону. – Почему за всем этим обязательно должен быть разум, хоть в чем-то похожий на мой?
– Подобные вопросы занимали Дэвида Юма Юм Дэвид (1711-1776) – английский философ, историк, экономист и публицист. Развил учение о чувственном опыте как о единственном источнике знания.
, – пробормотал телефон. – «Диалоги о естественной религии»… Юм спрашивал, почему мы должны обращаться к «разуму» как организующему принципу Вселенной. Он, конечно, имел в виду традиционные подходы к трактовке Бога. Может быть, – рассуждал он, – тот порядок, который мы ощущаем, просто «возникает». «Многое известно нам a priori, и материя может содержать источник или движущую силу порядка, зарождающегося внутри себя самого – таков и разум». Вот так он писал за целое столетие до того, как Дарвин доказал, что бессмысленная материя способна самоорганизовываться.
– Так ты считаешь, что я подхожу к Оку с антропоморфными мерками?
– Нет, – ответил телефон. – Мы не знаем иного способа формирования подобного объекта, как только за счет разумного действия. Пожалуй, самая простейшая гипотеза – предположение о том, что тут поработал чей-то разум. Кроме того, ощущения, о которых ты рассказываешь, вероятно, основаны на какой-то физической реальности – даже если они и не затрагивают твоих чувств. Твое тело, твой мозг являются по-своему сложнейшими приборами. Вероятно, испытывает на себе какое-то воздействие Ока тонкая электрохимическая структура, лежащая в основе твоего сознания. Это не телепатия – но это может быть реально.
– А ты чувствуешь, что тут что-то есть?
– Нет. Но я же не человек, – вздохнул телефон. Иногда у Бисезы возникали подозрения, что телефон нарочно пичкает ее этими озарениями.
– Око словно бы загружает в меня информацию, бит за битом. Но мой разум, мой мозг просто не в состоянии эту информацию воспринять. Это примерно то же самое, как если бы я попыталась программу современной виртуальной реальности запихнуть в разностную машину Бэббиджа Бэббидж Чарльз (1791-1871) – английский математик и инженер. В 1823 году приступил к созданию машины, составляющей и печатающей математические таблицы. Он так и не довел дело до конца, но отдельные узлы «разностной машины» до сих пор хранятся в Лондонском музее науки. Гигантский арифмометр Бэббиджа стал предшественником и прообразом современных компьютеров и машин с программным управлением.
.
– Этому сравнению я могу посочувствовать, – сухо проворчал телефон.
– Я не хотела тебя обидеть.
Порой она просто сидела в помпезном обществе Ока и ее мысли витали где угодно.
Она не переставала думать о Майре. Время шло, месяцы складывались в годы. Разрыв – единичное необычное происшествие – уходил в прошлое, и Бисеза чувствовала, что все более и более вживается в этот новый мир. Иногда в этом унылом древнем храме ее воспоминания о двадцать первом веке казались абсурдными, невероятно кричащими и вычурными, словно ложный сон. Но чувство утраты Майры не проходило.
Все было совсем не так, как если бы Майру у нее каким-то образом отняли, и теперь она жила в какой-то другой части мира. Бисеза не утешалась, пытаясь вообразить себе, сколько Майре теперь лет, как она выглядит, хорошо ли учится в школе, чем бы они могли заниматься вместе, если бы воссоединились. Ни одна из этих ситуаций, нормальных с человеческой точки зрения, тут не годилась, потому что Бисеза не знала, в одном ли времени они существуют с Майрой. Не исключался и такой вариант, что во множестве фрагментированных миров существует множество копий Майры, и некоторые из них не расставались там с копиями Бисезы. И как, спрашивается, она должна была к этому относиться? Разрыв был сверхчеловеческим событием, и утрата, от которой страдала Бисеза, тоже была сверхчеловеческой, и по-человечески она с ней справиться не могла.
Она лежала на матрасе и думала, думала, думала ночь напролет и чувствовала, как Око следит за ней, как оно впитывает ее беспомощную тоску. Она ощущала присутствие чужеродного разума, но в нем не было сострадания, не было жалости – ничего, кроме высокопарного взгляда с высот Олимпа.
Иногда она вскакивала и начинала колотить кулаками по бесстрастной оболочке Ока или швыряла в него пригоршни вавилонских камешков.
– Ты этого хотело, да? Ты за этим явилось сюда, Око, для этого ты разорвало на куски наш мир и наши жизни? Ты пришло, чтобы растерзать мое сердце? Почему ты не отправишь меня домой?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
На несколько секунд обезьянолюдей отпустили. Запыхавшиеся, голодные, измученные жаждой, они бросились друг к другу. Но тут невидимая хватка снова сковала их.
На этот раз у них над головой заплясали лучи света, и Дочь села на корточки на полу и стала осматривать землю и копаться в ней. Она нашла какие-то сучки, обрывки листьев осоки. Она стала тереть сучки один о другой, она рвала и складывала листья, стукала друг о дружку найденными камешками.
Мать тем временем отправилась к сетчатой стенке. Ухватилась за ячейки и начала взбираться вверх. Сложена она была почти так же, как ее предки, обезьяны, и лазать умела намного лучше людей, взявших ее в плен. Но, забираясь вверх по сетке, она чувствовала, как ею овладевает страх: она не должна была этого делать.
И ясное дело, один солдат побежал к сетке, крича:
– Эй, ты! А ну слазь, кому говорят!
И заехал ей по лицу прикладом ружья. Она даже вскрикнуть не смогла. Несмотря на притяжение Ока, она свалилась с сетки и больно ударилась спиной о землю. Рот у нее наполнился кровью. Ощущая ее медный привкус, Мать попыталась приподнять голову.
Она увидела Дочь, сидевшую на жесткой земле. Дочь держала в руке длинный листок осоки, связанный узлом. Мать никогда ничего подобного не видела.
И снова ее вынудили встать, хотя изо рта у нее капала кровь. Она встала и уставилась на Око.
Она смутно уловила, что что-то снова переменилось. Свечение шара стало неоднородным. По серому фону распространились более светлые горизонтальные полосы. Человеку они бы напомнили параллели, обозначающие широту на глобусе. Эти линии поднимались вверх, выше «экватора» Ока, сужались и исчезали в районе «северного полюса». Затем начали проступать другие линии, вертикальные, они тянулись от одного полюса к другому. Потом появился третий набор линий. Они тоже тянулись к полюсам, но были проведены под прямым углом к параллелям и меридианам. Изменяющаяся безмолвная картина, нарисованная серыми прямоугольниками, была красива и чарующа.
Потом возник четвертый набор линий, и Мать попыталась проследить за ними взглядом, но вдруг у нее жутко разболелась голова. И она вскрикнула.
Тогда невидимые руки снова отпустили ее, и она рухнула на землю и стала утирать слезы кулаками. И почувствовала что-то горячее между ног. Она, оказывается, обмочилась и даже не заметила этого.
Дочь все еще стояла. Она вся дрожала, но держалась прямо и смотрела на слепящий свет, отбрасывавший сложные тени на ее маленькую мордашку. Пятый набор линий… шестой… Они лежали уже в совсем невероятных направлениях…
Дочь окаменела, ее голова запрокинулась назад, а потом она упала – негнущаяся, как бревно. Мать схватила дочку и усадив на мокрые от мочи колени, прижала к груди. Дочь обмякла и превратилась в комок податливой шерсти. Мать стала гладить ее и сунула ей в рот сосок, хотя ее тощие груди давным-давно иссохли.
А Око и теперь следило за ними. Оно регистрировало эту связь между матерью и ребенком, оно отбирало у обезьянолюдей все ощущения. Все это было частью эксперимента.
Передышка была короткой. Вскоре Око снова излило свое ровное жемчужное сияние. Казалось, невидимые пальцы прикасаются к рукам и ногам Матери. Она оттолкнула свое дитя и снова встала и подняла лицо к неземному свету.
38
Око Мардука
Бисеза перебралась в храм Мардука. Она принесла туда тонкий матрас и одеяла, туда ей приносили еду. Она даже поставила там биотуалет, который когда-то взяли с борта «Пташки». Теперь она большую часть времени проводила здесь совсем одна, с ней оставался только ее телефон – и угнетающе огромная масса Ока.
Она чувствовала, что за его непроницаемой металлической кожурой кто-то находится. Это ощущение находилось за пределами обычных чувств. Может быть, отчасти это было сродни тем ощущениям, которые можно испытать, когда тебе завяжут глаза и вытолкнут за дверь, а ты все же можешь сказать, стоишь ты под открытым небом или в комнате.
Но ощущения, что с ней рядом разумная личность, не возникало. Порой она чувствовала только, что за ней наблюдают, словно Око было всего-навсего громадной видеокамерой. Существовал ли Наблюдатель, который, в переносном смысле, стоял за всеми Очами на Земле? Иногда Бисезе казалось, что имеет место целая иерархия разумов, восходившая вверх от простых конструкций Наблюдателей и Очей. Эта иерархическая лестница уводила в невероятные выси, она фильтровала и классифицировала дистиллят действий Бисезы, ее реакций, её «я».
Бисеза проводила все больше и больше времени, оценивая свои ощущения. Она избегала всех, в том числе и своих друзей из двадцать первого века, она старалась не видеться даже с бедолагой Джошем. Правда, она искала его общества, чтобы немного утешиться, когда ей становилось холодно и уж слишком одиноко. Но потом, несмотря на то что ее к нему искренне тянуло, Бисеза чувствовала себя виноватой, ей казалось, что она цинично использовала его.
Она старалась эти чувства не препарировать, старалась даже не решать для себя, любит она Джоша или нет. У нее было Око, и оно было центром ее мира. Так должно было быть. И она не желала делить себя ни с чем и ни с кем другим, даже с Джошем.
Бисеза стала пытаться обследовать Око методами физики.
Она начала с простейших геометрических измерений, наподобие тех, которые производил Абдыкадыр с более мелкими Очами вблизи от форта Джамруд. С помощью лазерных приборов она доказала, что знаменитое число «пи» для этого серебристого пузыря не равняется примерно трем и одной седьмой, как того требовала Эвклидова школьная геометрия и все прочие законы мира. Это число в данном случае равнялось ровно трем. Как и все остальные Очи, этот шар был пришельцем.
Бисеза не ограничилась геометрией. С отрядом македонян и британцев она вернулась в район северо-западной границы, к месту крушения «Пташки». Лившие на протяжении многих месяцев кислотные дожди отнюдь не способствовали тому, чтобы хорошо сохранилось все, что там оставили. И все же Бисеза разыскала работающие электромагнитные датчики, действующие в диапазоне видимой части спектра, а также датчики инфракрасные и ультрафиолетовые – электронные «глаза» для шпионства в небе. Кроме того, Бисеза нашла и не сколько химических датчиков – «носов», разработанных для выявления взрывчатки и тому подобных веществ. Она взяла все, какие только могла, приборы и приспособления, детали, провода – и даже маленький биотуалет.
Она расставила оборудование в святилище храма. Она окружила Око чем-то наподобие строительных лесов и разместила на них датчики так, чтобы они были направлены на инопланетный объект со всех сторон и чтобы были включены двадцать четыре часа в сутки. В конце концов она заполнила это древнее вавилонское святилище сетью проводов и инфракрасными лучами, и все они сходились к коробке интерфейса, на которой терпеливо стоял ее телефон. Электрической энергии в запасе было мало – только аккумуляторы, взятые с борта «Пташки», да маленькие батарейки в каждом из приборов. И вот датчики из двадцать первого века стали пристально всматриваться в невероятно превосходящий их в техническом отношении инопланетный артефакт при тусклом, дымном свете масляных вавилонских светильников, заправленных овечьим жиром.
Бисеза получила кое-какие ответы.
Радиационные датчики из запасов оборудования с борта «Пташки» – усовершенствованные счетчики Гейгера, предназначенные для поисков незаконно хранящихся ядерных ракет, – выявили исходящие от Ока следы рентгеновских лучей высокой частоты и потоки элементарных частиц с высоким зарядом энергии. Эти результаты были мучительно скудными, и Бисеза догадывалась о том, что это – всего-навсего утечка, что Око излучает большой спектр продуктов экзотической высокоэнергетичной радиации, но простенькие датчики с «Пташки» не способны это излучение уловить и продемонстрировать. Излучение явно являло собой следы громадных затрат энергии, оно, возможно, было результатом колоссального напряжения, требовавшегося для поддержания существования Ока в чужеродной реальности.
А еще был вопрос времени.
Пользуясь альтиметром «Пташки», Бисеза добилась отражения лучей лазера от поверхности Ока. Свет лазера отражался со стопроцентной эффективностью. Поверхность шара вела себя как идеальное зеркало. И все же лучи возвращались обратно с заметным допплеровским сдвигом. Это выглядело так, будто Око удалялось со скоростью более ста километров в час. Какую бы точку на поверхности шара Бисеза не подвергала тестированию – результат был один и тот же. Судя по этим данным, шар словно бы сжимался.
При наблюдении невооруженным глазом такого впечатления не возникало. Око, огромное и неподвижное, как всегда, висело в воздухе. Тем не менее куда-то (вот только Бисеза не могла понять куда) эта гладкая поверхность все же двигалась. Она подозревала, что в каком-то смысле существование Ока развивается в таких направлениях, какие она оценить и увидеть не в силах, а ее приборы не в состоянии замерить.
«Если это, конечно, возможно, – размышляла Бисеза, – вероятно, есть всего одно Око, спроецированное в мир из какого-то более высокого измерения, – так пальцы руки пронзают поверхность воды в луже».
Но порой она думала о том, что все эти эксперименты она выполняет только ради того, чтобы отвлечься от главного – от того, что ей подсказывала интуиция.
– Возможно, я подхожу к Оку со слишком человеческими мерками, – сказала Бисеза своему телефону. – Почему за всем этим обязательно должен быть разум, хоть в чем-то похожий на мой?
– Подобные вопросы занимали Дэвида Юма Юм Дэвид (1711-1776) – английский философ, историк, экономист и публицист. Развил учение о чувственном опыте как о единственном источнике знания.
, – пробормотал телефон. – «Диалоги о естественной религии»… Юм спрашивал, почему мы должны обращаться к «разуму» как организующему принципу Вселенной. Он, конечно, имел в виду традиционные подходы к трактовке Бога. Может быть, – рассуждал он, – тот порядок, который мы ощущаем, просто «возникает». «Многое известно нам a priori, и материя может содержать источник или движущую силу порядка, зарождающегося внутри себя самого – таков и разум». Вот так он писал за целое столетие до того, как Дарвин доказал, что бессмысленная материя способна самоорганизовываться.
– Так ты считаешь, что я подхожу к Оку с антропоморфными мерками?
– Нет, – ответил телефон. – Мы не знаем иного способа формирования подобного объекта, как только за счет разумного действия. Пожалуй, самая простейшая гипотеза – предположение о том, что тут поработал чей-то разум. Кроме того, ощущения, о которых ты рассказываешь, вероятно, основаны на какой-то физической реальности – даже если они и не затрагивают твоих чувств. Твое тело, твой мозг являются по-своему сложнейшими приборами. Вероятно, испытывает на себе какое-то воздействие Ока тонкая электрохимическая структура, лежащая в основе твоего сознания. Это не телепатия – но это может быть реально.
– А ты чувствуешь, что тут что-то есть?
– Нет. Но я же не человек, – вздохнул телефон. Иногда у Бисезы возникали подозрения, что телефон нарочно пичкает ее этими озарениями.
– Око словно бы загружает в меня информацию, бит за битом. Но мой разум, мой мозг просто не в состоянии эту информацию воспринять. Это примерно то же самое, как если бы я попыталась программу современной виртуальной реальности запихнуть в разностную машину Бэббиджа Бэббидж Чарльз (1791-1871) – английский математик и инженер. В 1823 году приступил к созданию машины, составляющей и печатающей математические таблицы. Он так и не довел дело до конца, но отдельные узлы «разностной машины» до сих пор хранятся в Лондонском музее науки. Гигантский арифмометр Бэббиджа стал предшественником и прообразом современных компьютеров и машин с программным управлением.
.
– Этому сравнению я могу посочувствовать, – сухо проворчал телефон.
– Я не хотела тебя обидеть.
Порой она просто сидела в помпезном обществе Ока и ее мысли витали где угодно.
Она не переставала думать о Майре. Время шло, месяцы складывались в годы. Разрыв – единичное необычное происшествие – уходил в прошлое, и Бисеза чувствовала, что все более и более вживается в этот новый мир. Иногда в этом унылом древнем храме ее воспоминания о двадцать первом веке казались абсурдными, невероятно кричащими и вычурными, словно ложный сон. Но чувство утраты Майры не проходило.
Все было совсем не так, как если бы Майру у нее каким-то образом отняли, и теперь она жила в какой-то другой части мира. Бисеза не утешалась, пытаясь вообразить себе, сколько Майре теперь лет, как она выглядит, хорошо ли учится в школе, чем бы они могли заниматься вместе, если бы воссоединились. Ни одна из этих ситуаций, нормальных с человеческой точки зрения, тут не годилась, потому что Бисеза не знала, в одном ли времени они существуют с Майрой. Не исключался и такой вариант, что во множестве фрагментированных миров существует множество копий Майры, и некоторые из них не расставались там с копиями Бисезы. И как, спрашивается, она должна была к этому относиться? Разрыв был сверхчеловеческим событием, и утрата, от которой страдала Бисеза, тоже была сверхчеловеческой, и по-человечески она с ней справиться не могла.
Она лежала на матрасе и думала, думала, думала ночь напролет и чувствовала, как Око следит за ней, как оно впитывает ее беспомощную тоску. Она ощущала присутствие чужеродного разума, но в нем не было сострадания, не было жалости – ничего, кроме высокопарного взгляда с высот Олимпа.
Иногда она вскакивала и начинала колотить кулаками по бесстрастной оболочке Ока или швыряла в него пригоршни вавилонских камешков.
– Ты этого хотело, да? Ты за этим явилось сюда, Око, для этого ты разорвало на куски наш мир и наши жизни? Ты пришло, чтобы растерзать мое сердце? Почему ты не отправишь меня домой?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47