В лунном свете равнина отливала тусклым серебром, а роща представлялась монолитным черно-зеленым массивом гораздо более густого цвета, чем тень, которая окружала ее. Позади и справа от себя Мартинес угадывал огромный массив горы, смутно проступавшей в темноте подобно грандиозному монументу, подсвечиваемому слабыми прожекторами.
Минут пять он осматривал поле и рощу, ни о чем не думая; казалось, он весь превратился в глаза и уши. Напряжение, с которым он вел наблюдение, легкое щемление в груди были приятны, как бывает приятно человеку на первой стадии опьянения. Мартинес сдерживал дыхание, хотя и не отдавал себе в этом отчета.
Кругом было тихо. Он не слышал никаких звуков, кроме шелеста травы. Медленно, почти лениво он переполз через скалу и присел в поисках тени, где можно было бы спрятаться. Однако пройти к роще так, чтобы не попасть под лунное освещение, было невозможно. Мгновение он раздумывал, затем вскочил на ноги, постоял на виду несколько ужасных секунд и вновь бросился на землю.
Никто не выстрелил. Может, его появление было слишком неожиданным? Вполне вероятно, что, если в роще есть японцы, они были настолько удивлены, увидев его, что не успели открыть огонь.
Мартинес вновь поднялся на ноги и быстрыми прыжками преодолел половину дистанции, а потом упал плашмя позади валуна.
Никакой стрельбы. Он пробежал еще тридцать ярдов и укрылся за другим валуном. Роща находилась теперь менее чем в пятидесяти футах от него. Он прислушался к своему дыханию, вглядываясь в овальную тень от валуна. Все его чувства подсказывали, что в роще нет ни души, но доверять чувствам было слишком опасно.
Он поднялся, постоял секунду и вновь бросился на землю. Если уж они не стреляют и теперь... Пересечь открытое поле при лунном свете и остаться незамеченным невозможно... Мартинес решил все же рискнуть.
Он быстро проскользнул последний участок дистанции, отделявший его от рощи. Добежав до деревьев, он вновь остановился и прижался к стволу одного из них. Тишина, никакого движения. Он подождал, пока глаза не привыкли к темноте, и начал крадучись передвигаться от одного дерева к другому, разводя кустарник руками. Ярдов через пятнадцать он оказался на тропе и остановился, оглядываясь по сторонам. Он дошел по тропе до края рощи, остановился у небольшого пулеметного окопа и опустился на колени, «Несколько дней назад здесь стоял пулемет», — решил Мартинес.
Он определил это по тому, что ямки от опор пулеметной треноги были не более влажными, чем края самого окопа. Пулемет был направлен в сторону уступа скалы; японцы наверняка использовали его тогда, когда взвод нарвался на засаду, если, конечно, пулемет был в то время здесь.
Медленно, осторожно Мартинес осмотрел всю рощу. Японцы покинули ее. По количеству пустых коробок от сухих пайков и размеру ровика для отхожего места он определил, что здесь располагался целый взвод. Но взвод Хирна имел стычку с гораздо меньшим подразделением, и это могло означать только одно: большая часть японского взвода была отведена в тыл за день или два до этого и солдаты, атаковавшие их, были арьергардом, ушедшим через перевал вскоре после этой атаки.
Почему?
Как будто в ответ на свои мысли он услышал приглушенную артиллерийскую канонаду. Она раздавалась часто в течение всего дня. Японцы отошли, чтобы помочь остановить наступление. Это казалось возможным, однако Мартинес был в недоумении. Где-то дальше на перевале — конечно, не обязательно — могли быть японцы. Подняв влажную разорванную картонную упаковку от продовольственного пайка, Мартинес поежился. Где-то дальше... Он смутно представил себе двигающихся в темноте, спотыкающихся солдат.
Надо бы их выследить. Он тряхнул головой, словно чего-то испугавшись. Тишина и темнота рощи действовали на него угнетающе, ослабляли решимость. Надо было продолжать движение.
Мартинес вытер лоб. Он вспотел и с удивлением заметил, что рубашка его стала влажной и очень холодной. Напряжение ослабло, он почувствовал усталость и нервозность, какая бывает у человека, внезапно разбуженного вскоре после того, как он заснул. У него побаливали подколенные сухожилия, ноги чуть дрожали. Он вздохнул, однако о возвращении назад даже не подумал.
Осторожно он пошел по тропе через рощу к перевалу. Тропа тянулась несколько сот ярдов через негустой кустарник. Он задел лицом длинный стрельчатый лист, и несколько насекомых оказалось у него на щеке. Он смахнул их и заметил, что пальцы от волнения вспотели. Одно из насекомых удержалось на пальце и поползло.
Мартинес стряхнул его и остановился, пораженный нервной дрожью.
В течение нескольких секунд он колебался. Эпизод с насекомым породил в нем странный ужас и расслабил волю. Он не мог заставить себя двинуться с места, потому что отчетливо представил себе идущих впереди японцев. Его пугала эта странная, незнакомая земля, которую он должен был разведать ночью. Он несколько раз глубоко вздохнул, перенося свой вес то вперед на носки, то назад на каблуки. Легкий бриз шевелил листву и навевал на лицо прохладу.
Мартинес чувствовал, что по его лицу, как слезы, струятся ручейки пота.
«Нужно идти дальше». Он сказал это чисто автоматически, однако слова сработали. Сначала в нем что-то воспротивилось, потом как будто прошло. Он сделал один шаг, другой, и внутреннее сопротивление было преодолено. Он пошел вперед по неровной пешеходной тропе, проложенной японцами в роще; через минуту или две тропа привела его на открытую местность позади рощи. Мартинес вступил на перевал.
Скалы горы Анака, повернувшие вправо, вновь стали параллельными направлению его движения. С другой стороны, слева от него, располагались холмы с почти отвесными скатами. Холмы резко возносились вверх, образуя горный хребет Ватамаи. Горный перевал около двухсот ярдов шириной чем-то напоминал поднимающийся вверх проспект с высокими зданиями. Тропа была неровная, проходила то через бугры, то через ямы. В расщелинах скал там и сям виднелись крупные валуны и кучи земли, иногда встречались пучки растительности, подобные траве, прорастающей сквозь трещины в бетоне. Луна освещала вершину горы Анака, а скалы и холмы оставались в тени. Все вокруг было голо, от всего веяло холодом. Мартинес чувствовал себя словно за тысячу миль от джунглей с их душной бархатной ночью. Он вышел из защитного покрова рощи, прошел несколько сот футов и опустился на колени в тени валуна. Сзади, низко над горизонтом, был виден Южный Крест.
Мартинес механически отметил направление на него. Перевал вел строго на север.
Медленно, неохотно Мартинес продвигался вперед по дефиле, осторожно следуя по усыпанной камнями тропе. Через несколько сот ярдов она свернула влево, затем вправо, сильно сужаясь. В некоторых местах тень от горы закрывала перевал почти полностью.
Мартинес продвигался рывками: бросался вперед сразу на много ярдов, почти не соблюдая осторожности, потом задерживался на секунды, которые складывались в минуты, потом опять настраивал себя на новый рывок. Каждое насекомое, каждый зверек пугали его. Он вел сам с собой игру, каждый раз решая пройти только до следующего поворота тропы, а когда достигал этой точки и оказывалось, что местность по-прежнему безопасна, ставил себе новую задачу, устремлялся к следующей цели. Таким образом он прошел больше мили почти за час, все время взбираясь вверх. Он начал задумываться над тем, длинен ли перевал. Несмотря на свой опыт, он не отказался от старого трюка и старался убедить себя в том, что каждый новый гребень перед ним является последним рубежом и что за ним покажутся джунгли, тылы японских позиций и океан.
Пока обходилось без инцидентов. Мартинес уходил все дальше вперед, и у него начала появляться уверенность в успехе дела. Он стал нетерпеливее, останавливался реже, а дистанции, которые он проходил за один прием, увеличивались. Один участок протяжением четверть мили был покрыт высокой травой, и он проследовал по этому участку уверенно, зная, что его не заметят.
До этого момента Мартинесу не встречалось такого места, где японцы могли бы развернуть свой передовой пост, и его осторожность, тщательно продуманная система наблюдения, вызывалась скорее страхом, мертвой тишиной в горах и на перевале, чем ожиданием встречи с противником. Однако теперь местность менялась.
Заросли становились гуще, покрывали все большее пространство; в некоторых местах в зарослях мог бы расположиться целый бивак.
Мартинес тщательно осматривал такие участки, входя в маленькие рощи с теневой стороны, делал несколько шагов и ждал, не послышатся ли звуки, издаваемые спящими. Если было тихо и до его слуха доходили только шорох листьев, птиц и зверьков, он выбирался из зарослей и продолжал движение по перевалу.
У поворота тропа снова сузилась; противоположные скалы отстояли не более чем на пятьдесят ярдов, а в нескольких местах проход был заблокирован густой растительностью. Мартинесу требовалось довольно много времени и стоило большого морального напряжения преодолеть эти заросли, не производя никакого шума. Выйдя на сравнительно открытый участок, он почувствовал облегчение.
У следующего поворота Мартинес увидел перед собой небольшую долину, окаймленную по обеим сторонам скалами и покрытую небольшим леском, росшим как раз поперек прохода. При дневном свете это был бы превосходный пункт наблюдения, наилучшая из виденных им позиций для размещения сторожевого поста, и инстинкт немедленно подсказал ему, что японцы отошли сюда. Он почувствовал это по дрожи в теле, по учащенному биению сердца.
Мартинес начал осторожно осматривать из-за скалы заросли, напряженно вглядываясь в освещенный луной участок. Справа от него, где скалы переходили в основание перевала, было несколько сильно затемненных участков. Осторожно, не позволяя себе думать об опасности, он проскользнул вокруг скалы и пополз в темноте, низко нагнув голову. Он почувствовал, что не отрывает взгляда от неровной линии, отделяющей затемненный участок от залитого лунным светом, и заметил, что непроизвольно раз или два попытался двигаться в сторону света. Свет казался ему чем-то живым, реально существующим, таким, как он сам. К горлу подкатил комок. Роща была уж совсем близко, до нее оставалось всего двадцать ярдов... десять.
Он остановился на самом краю и осмотрел опушку в поисках пулеметного или пехотного окопа. В темноте трудно было что-либо разглядеть кроме смутных очертаний деревьев.
Мартинес еще раз вошел в рощу и остановился, прислушиваясь к звукам. Вначале он ничего не мог разобрать, сделал шаг вперед, развел кустарник руками, а затем пошел через подлесок все дальше и дальше. Он ступил на проторенную тропу и стал испуганно щупать ее. Опустившись на колени, потрогал землю, ощупал кустарник сбоку от нее. Грунт был утоптан, а кустарник примят к одной стороне.
Он оказался на недавно проложенной тропе.
Как бы в подтверждение этого не более чем в пяти ярдах послышался кашель спящего человека. Мартинес едва не подпрыгнул, как будто коснулся чего-то горячего. Он почувствовал, как напряглись мышцы лица. Он окаменел, и никакая сила не смогла бы в этот момент заставить его издать хоть какой-нибудь звук.
Автоматически он сделал шаг назад и услышал, как кто-то заворочался во сне под одеялом. Он не осмеливался шелохнуться, боясь, что зацепит ветку и разбудит людей. По крайней мере целую минуту он был почти полностью парализован. Он не мог себе этого объяснить, но очень боялся повернуть назад, хотя идти вперед ему было еще страшнее. В сознании промелькнул его доклад Крофту:
«Гроза Япошек сплоховал».
И все-таки он почему-то сомневался в целесообразности дальнейшего движения вперед. Это казалось ему нереальным. Подавляя в себе ужас, с отвращением, как будто ступая босиком по полю, усеянному гадкими насекомыми, он вытянул одну, затем другую ногу и двинулся вперед, побуждая себя к движению усилием воли. За минуту он преодолел не более десяти футов, глаза заливал пот. Ему казалось, что он ощущает, как из пор выделяются капельки жидкости, соединяются с другими и струйками текут по его лицу и телу.
Одно ему было понятно — до настоящего момента японцы проложили только две тропы. Первая — перпендикулярна перевалу, в одном-двух ярдах позади опушки рощи, обращена в сторону долины.
Вторая ведет через рощу, образуя при встрече с первой тропой своеобразную букву "Т". Сейчас он находился на тропе, образующей верхнюю часть буквы "Т", и должен был следовать вперед до пересечения с другой тропой. Через кустарник двигаться нельзя — даже самые слабые звуки могли выдать его, к тому же можно было наткнуться на кого-нибудь.
Он снова пополз по тропе. Секунды казались отдельными, не связанными друг с другом промежутками времени, как будто он слышал тиканье часов. Он был готов зарыдать каждый раз, когда слышал бормотание спящего. Их было много вокруг него. Казалось, что отдельные части его тела существуют самостоятельно: где-то в ладонях и коленных чашечках ощущалась глухая боль, к горлу подкатывал комок, а голова работала невыносимо четко. Он был очень близок к состоянию полного упадка сил, которое испытывает человек, избитый до потери сознания и которому уже безразлично, сможет ли он подняться. Шелест джунглей в ночной тиши доносился до его слуха как бы издалека.
На повороте тропы он остановился, осмотрелся вокруг и чуть не вскрикнул — не далее трех футов от него у пулемета сидел солдат.
Голова Мартинеса отдернулась назад. Он лег на землю, ожидая, что солдат повернет пулемет в его сторону и откроет по нему огонь.
Но этого не произошло. Мартинес вновь осмотрелся и понял, что японец не видел его, так как сидел несколько боком к нему. Позади пулеметчика находилось пересечение троп. Мартинесу нужно было миновать японца, а это казалось невозможным.
Теперь Мартииес понял, в чем просчитался. Да, конечно. Они должны были поставить часового на тропе. Почему он не подумал об этом? Проклятие! При всем его страхе существовало еще одно опасение, подобное тому, которое испытывает убийца, вспомнив, что забыл принять элементарные меры предосторожности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105