И исполнители для этого есть подходящие — например, такие люди, как отец, которые действуют чисто инстинктивно, не заботясь о том, куда это приведет. Таких сильных людей найдется в Америке десяток, может быть, два десятка, причем они даже не будут связаны друг с другом и не все будут руководствоваться одинаковыми мотивами.
Но дело не в этом. Можно убить этот десяток людей, но на их место придут другие десять, потом еще десять и так далее. Из глубин и перекрестков истории встает прообраз человека двадцатого века, человека, способного играть роль руководителя, способного добиться того, чтобы жизнь в страхе была... нормальным положением.
Техника обогнала в своем развитии психологию. Большинство людей должно быть рабами машины, а это ведь не такое дело, на которое они пойдут с радостью".
Хирн с досадой ударил по письму.
«Человеку нужно уничтожить бога, чтобы достичь его высот, уравняться с ним, — снова Каммингс. А может быть, что и не его слова?» Были моменты, когда демаркационная линия между их образом мыслей становилась неясна для Хирна. «Каммингс мог сказать эти слова. Это его главная идея».
Хирн сложил письмо и спрятал его в карман.
«Каков же вывод? Какова его собственная позиция?» Не раз он испытывал неодолимое желание сделать то, что способен сделать Каммингс. Да, дело, по-видимому, обстоит именно так. Если отбросить в сторону официальную мишуру, все путаные и обманчивые взгляды, к которым он привык, то, по существу, он ничем не отличается от Каммингса. Каммингс был прав. Они одинаковы, и это обстоятельство сначала породило близость, влечение друг к другу, а потом ненависть.
Эта ненависть все еще существовала, по крайней мере у Хирна.
Каждый раз, когда он видел Каммингса, он испытывал страх, ненависть и ту самую душевную боль, которую ощутил в момент, когда ему пришлось нагнуться, чтобы подобрать окурок. До сих пор он переживал свое тогдашнее унижение. Он никогда не отдавал себе отчета в своем тщеславии, не думал, что способен на такую ненависть, если его затронут. Конечно, он никогда никого не ненавидел так, как Каммингса. Неделя, которую он провел в подчинении Даллесона в оперативном отделении штаба, была им прожита без напряжения сил. Он быстро понял, что от него требовалось, автоматически выполнял свои обязанности, хотя все время находился в состоянии отчаяния. Спустя немного времени он начал показывать свой характер. Сегодня произошла стычка с Даллесоном, это неприятный симптом. Если суждено оставаться здесь, то он просто-напросто израсходует себя в серии мелких пустяковых стычек, которые могут закончиться только одним — еще большим унижением. Лучше всего уйти отсюда, перевестись на другую должность, но Каммингс наверняка не согласится. Гнев, который Хирн старался сдерживать всю неделю, закипел в нем снова. Пойти бы к Каммингсу и попроситься во взвод на передовую. Но ничего из этого не выйдет. Каммингс предложит ему все что угодно, но только не это.
Зазвонил телефон, и Хирн поднял трубку.
— Докладывает «Парагон Ред». С ноль тридцати до часу тридцати ничего не произошло.
— Хорошо.
Хирн положил трубку и посмотрел на записанное в блокноте донесение, обычное донесение, какие поступали ежечасно из каждого батальона. Во времена затишья на фронте сюда поступало около пятидесяти таких донесений. Хирн взял карандаш, чтобы сделать отметку в журнале, но в этот момент в палатку вошел Даллесон.
Задремавший было писарь Стейси встал и вытянулся. Видно было, что Даллесон причесывался на ходу. С лица его еще не сошел румянец после сна. Он быстро осмотрел все вокруг, глаза его замигали от света лампы.
— Все в порядке? — спросил он.
— Да, — ответил Хирн. Он вдруг понял, что Даллесону не дают спать заботы о предстоящих боях, и это развеселило его.
— Я слышал телефонный звонок, — сказал Даллесон.
— Это докладывал «Парагон Ред». Ничего не произошло.
— Вы записали донесение в журнал?
— Нет, сэр.
— Так запишите, — сказал Даллесон, зевая.
Хирну редко приходилось записывать донесения в журнал, и, чтобы не ошибиться в форме записи, он взглянул на предыдущую запись и скопировал ее.
Даллесон подошел к нему и стал изучать записи в журнале.
— Следующий раз записывайте поаккуратнее.
«Будь я проклят, если позволю Даллесону поучать меня, как ребенка», — подумал Хирн.
— Приложу все свои силы, майор, — произнес он с саркастической интонацией.
Даллесон провел своим толстым указательным пальцем по записи в журнале.
— За какое время это донесение? — резко спросил он.
— За ноль тридцать — час тридцать.
— Почему же вы тогда так записываете? Черт возьми, ведь вы же записали донесение за период с двадцати трех тридцати до ноля тридцати. Неужели вы даже прочитать не можете? Разве вы не знаете, который сейчас час?
Копируя донесение, Хирн повторил и время, относившееся к предшествующему донесению.
— Простите, — пробормотал Хирн, злясь на себя за допущенную ошибку.
— А что еще вы собираетесь сделать с этим донесением?
— Не знаю. Раньше таких обязанностей я не выполнял.
— Ну тогда слушайте. Я объясню вам, — самодовольно сказал Даллесон. — Если пошевелите мозгами, то поймете, что это — боевое донесение, и поэтому, записав его в журнал и сделав пометку на карте, вы должны внести донесение в картотеку для периодических донесений, которые составляю я. Потом, когда я это донесение отправлю, а это будет завтра, вы должны собрать все донесения за минувший день и положить их в историческую картотеку. Поручите писарю снять копию с донесения и вложите ее в журнал боевых действий. Не так уж сложно для человека, окончившего колледж, правда, Хирн?
Хирн пожал плечами.
— Но в донесении ничего нет. Зачем же все это? — Хирн улыбнулся, наслаждаясь возможностью нанести ответный удар. — Это бессмысленно, по-моему.
Даллесон пришел в ярость. Он бросил сердитый взгляд на Хирна, его розовые щеки потемнели, губы сжались. Струйка пота пробежала к глазу и скатилась на щеку.
— Значит, бессмысленно. Для вас это бессмысленно, — повторил Даллесон. Подобно толкающему ядро спортсмену, который подпрыгивает на одной ноге, чтобы использовать инерцию своего тела, Даллесон повернулся к Стейси и сказал: — Для лейтенанта Хирна это бессмысленно. — Стейси неловко переступал с ноги на ногу, пока Даллесон подыскивал насмешливые слова. — Вот что я скажу вам, лейтенант, возможно, есть много бессмысленных вещей, возможно, для меня бессмысленно, что я солдат, возможно, нелепо то, что вы офицер, очень может быть, все это и бессмысленно, — продолжал Даллесон, повторяя слова Хирна. — Может быть, мне хотелось быть кем-то иным, а не солдатом, лейтенант. Может быть... — Даллесон поискал слово позлее, но вдруг, сжав изо всех сил кулак, крикнул: — Может быть, для меня было бы естественнее быть поэтом!
По мере того как Даллесон выпаливал эту тираду, Хирн все сильнее и сильнее бледнел. На какой-то момент он даже потерял дар речи. Он был взбешен и поражен тем, как реагировал Даллесон на его слова. Хирн проглотил слюну, схватился за край стола.
— Спокойнее, майор! — произнес он.
— Что?!
В этот момент в палатку вошел Каммингс.
— Я искал вас, майор, и подумал, что вы здесь.
Голос Каммиыгса звучал отчетливо, ясно и совершенно бесстрастно. Даллесон сделал шаг назад и вытянулся, будто по команде «смирно».
— Слушаю вас, сэр.
А Хирн злился на себя за то, что почувствовал облегчение, когда разговор с Даллесоном прервался.
Каммингс поглаживал рукой подбородок.
— Я получил сообщение от одного из моих друзей в ставке главнокомандующего. — Он говорил каким-то бесстрастным тоном, как будто дело его вовсе не касалось. — Его только что принесли из узла связи.
Объяснение прозвучало неуместно. Странно, что Каммингс повторялся. Хирн с удивлением смотрел на него. «Генерал расстроен», — понял он. Хирн все еще стоял вытянувшись, он весь вспотел — настолько неприятно было ему присутствие генерала, сердце билось учащенно. Ему было трудно находиться рядом с Каммингсом.
Генерал улыбнулся и закурил сигарету.
— Как дела, Стейси? — спросил он писаря.
— Спасибо, сэр, отлично.
Это было одной из особенностей Каммингса. Он всегда помнил фамилии рядовых, с которыми ему доводилось говорить хотя бы раз или два.
— Послушайте, майор. — Голос Каммингса все еще оставался бесстрастным. — Боюсь, что ваша работа над операцией «Кодэ» была напрасной.
— Не дают кораблей, сэр?
— Боюсь, что да. Мой приятель сообщает, что шансов почти никаких. — Каммингс пожал плечами. — Мы начнем операцию «Планжер», как планировалось. Только с одним исключением. Мне кажется, мы должны прежде всего захватить охранение на участке девятой роты. Подготовьте приказ Тэйлору начать атаку утром.
— Слушаю, сэр.
— Давайте посмотрим. — Каммингс повернулся к Хирну: — Дайте мне, пожалуйста, карту, лейтенант.
— Сэр?
— Я сказал: дайте мне карту. — Каммингс снова повернулся к Даллесону.
— Эту?
— А разве есть еще? — резко спросил Каммингс.
Карта была прикреплена к чертежной доске, и сверху на ней лежала калька. Доска с картой была нетяжелая, но очень большая, и переносить ее оказалось неудобно. Хирн, неся доску, не видел пола и поэтому ступал осторожно. Он вдруг сообразил, что незачем было переносить доску с картой. Каммингс мог бы подойти к ней сам, кроме того, он знал карту наизусть.
— Побыстрее! — рявкнул Каммингс.
В тот момент, когда Хирн приблизился к генералу, черты Каммингса предстали перед его взором как бы в увеличенном масштабе.
Он отчетливо видел каждую черточку, раскрасневшееся лицо, покрывшееся потом от жары в палатке, огромные пустые глаза, ничего не выражающие, кроме презрительного равнодушия.
Каммингс протянул руку.
— Дайте ее мне. Отпустите. — Рука генерала коснулась доски с картой.
Хирн выпустил доску из рук раньше, чем было нужно; возможно, он даже бросил ее. Во всяком случае, Хирпу хотелось, чтобы генерал уронил доску. Так и вышло. Доска ударила Каммингса по руке и с треском опрокинулась.
Падая, она стукнула генерала по голени. Карта и калька оторвались. Хирн уставился на Каммингса, испуганный и в то же время обрадованный тем, что произошло. Он услышал свой голос, холодный и несколько иронический:
— Виноват, сэр.
Боль была острой. Для Каммингса, пытавшегося в тот момент сохранить осанку, она была невыносимой. К своему ужасу, он почувствовал, как у него навертываются слезы, и закрыл глаза, отчаянно стараясь удержать их.
— Проклятие! — взорвался он. — Надо быть осторожнее!..
Все трое впервые были свидетелями того, что генерал повысил голос. Стейси вздрогнул.
Однако крик принес Каммингсу облегчение, и он сумел удержаться от желания погладить ушибленное место. Боль постепенно утихала. И все же Каммингс чувствовал, что силы его иссякают.
Приступ диареи вызвал у него судорогу. Чтобы ослабить приступ, он, не вставая со стула, наклонился вперед.
— Может быть, вы приведете карту в порядок, Хирн?
— Слушаюсь, сэр.
Даллесон и Стейси ползали по полу, собирая куски карты, порвавшейся при падении доски. Хирн тупо взглянул на Каммингса, а затем нагнулся, чтобы поднять доску.
— Больно, сэр? — В голосе Хирна явно звучало беспокойство.
— Ничего, не беспокойтесь.
Духота в палатке становилась все сильнее. Каммингс почувствовал головокружение.
— Когда восстановите карту, займитесь тем маневром, о котором я говорил, — сказал генерал.
— Слушаюсь, сэр, — ответил Даллесон, не поднимаясь с пола.
Каммингс вышел из палатки. Несколько секунд он стоял, опершись об угловую стойку. Из-за промокшей одежды ночной воздух казался прохладным. Генерал оглянулся и, прежде чем шагнуть вперед, осторожно потер ушибленное место.
Перед тем как выйти из своей палатки, он погасил лампу и теперь, возвратившись сюда, лежал на койке в темноте, озирая расплывчатые очертания своего жилья. Его глаза, как у кошки, отражали свет, и человек, вошедший в палатку, сумел бы увидеть их в темноте раньше, чем увидел что-нибудь другое. Голень теперь сильно ныла, и желудок слегка побаливал. Удар по ногам упавшей доски активизировал все неполадки в его организме, которые сдерживались нервным напряжением последние два месяца. Все тело охватило зудом, как будто от укусов блох. Непонятно почему Каммингс сильно потел. Такое состояние было знакомо ему, он называл его «расползанием по швам», оп пережил его в Моутэми и еще несколько раз в других местах. Он знал, что таков его организм и тут уж ничего не поделаешь. Час-другой он проводил в мучительных раздумьях, а затем, выспавшись, на следующее утро чувствовал себя освеженным и полным сил.
На этот раз он принял успокоительное и меньше чем через час заснул. Когда он проснулся, было еще темно, но ему больше не хотелось спать, в голове роились мысли. Нога все еще побаливала. Немного помассировав ее в темноте, Каммингс зажег лампу, стоявшую у койки, и стал с любопытством разглядывать ссадину.
"Это произошло не случайно. Хирн уронил доску умышленно.
Во всяком случае, это не обошлось без злонамеренности", — размышлял Каммингс. Сердце его забилось чаще. Возможно, даже хорошо, что так случилось. Когда он приказывал Хирну принести доску, у него была какая-то настороженность, ощущение опасности и какоето предчувствие чего-то. Каммингс потряс головой. Не стоило копаться в этом. Главное понятно, а остальное неважно. Хотя он только что проснулся, его голова была удивительно ясной. Вслед за раздумьями появилось желание действовать.
Он переведет Хирна. Держать его здесь опасно. Будут еще новые инциденты, новые бунтарские выходки, и, возможно, дело дойдет до трибунала, а это всегда путаный и неприятный процесс. В том случае с окурком он мог довести дело до конца, как мог бы сделать это и сейчас, но это было ему противно. Никто из вышестоящих начальников не отменил бы его решения, но оно было бы черной меткой.
Хирн должен уйти. Каммингс ощущал смешанное чувство триумфа и расстройства. Он может перевести его куда угодно, но это еще не будет значить, что он справился с этим бунтовщиком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105