– Что-то путает Нина Ивановна. Я не имел никакого отношения к гистологии. Я был анестезиологом на этой операции...
– Но ведь, когда вы шли на операцию, Борис Васильевич Петровский должен был сказать вам, какая, собственно, операция предстоит.
– Он хотел вновь взять биопсию...
– Но ведь для этого, как я понимаю, не требуется общий наркоз...
– На общем наркозе настоял сам Сергей Павлович...
– Если биопсия 11 января не удовлетворила (что вполне допустимо) Бориса Васильевича, почему он начинает операцию? Ведь можно было взять анализ, ничего не разрезая?
– Не знаю... У меня гости... И вообще, это вопрос к Борису Васильевичу.
Отчего столь нервный разговор?..
Анатолий Иванович Струков, академик АМН, Герой Социалистического Труда, самый знаменитый наш патологоанатом:
– Не помню анализа. Петровский и Вишневский вызвали меня на операцию, когда Королев был жив, для того чтобы я засвидетельствовал: опухоль злокачественная, что я и сделал...
– Анатолий Иванович, вы извините меня, но почему к живому человеку вызывают патологоанатома?
– Я – патогистолог и разбираюсь в опухолях. У Королева была саркома прямой кишки...
Борис Васильевич Петровский рассказывал мне обо всех этих событиях несколько по-другому.
– Биопсия действительно показывала полип в прямой кишке, и я назначил операцию с целью избавить Сергея Павловича от этого полипа. Предварительно была сделана попытка под наркозом с помощью эндоскопа взять еще раз ткань на анализ, но началось сильное кровотечение, и необходимость операции стала очевидной... Струкова я не помню, я его не вызывал, возможно, его помощь потребовалась гистологам «кремлевки», которые проводили анализ опухоли. То же говорит Петровский и в своей книге: «Лапаротомия (вскрытие брюшной полости) показала наличие неподвижной злокачественной опухоли, прорастающей в прямую кишку и стенку таза. Электроножом с большим трудом удалось выделить опухоль и взять биопсию, подтвердившую наличие самой злокачественной опухоли – ангиосаркомы».
Через семь лет после смерти Королева газета «Вашингтон пост» напечатала статью одного врача, эмигрировавшего из СССР, который утверждал, что никакой саркомы не было, был полип и Королев погиб в результате медицинской ошибки. Эту же версию поддерживал и известный хирург академик АМН Ф.Г. Углов, напечатав некое мемуарное эссе, в котором нет фамилий ни Петровского, ни Королева, но то, что речь идет именно о них, ясно и без фамилий. С моей точки зрения, подобный мемуарный прием несколько нечистоплотен: вроде бы обвинил, но всегда можно укрыться от критики за безликостью описанных событий.
Не берусь судить, насколько основательны все эти обвинения. Но не могу забыть еще одного разговора, который состоялся в Ленинграде в конце 60-х годов.
Андрей Михайлович Ганичкин, профессор-онколог, с которым случайно разговорились мы о смерти Сергея Павловича, сказал, потупясь:
– Видите ли, саркома прямой кишки в медицинской литературе практически не описана... Впрочем, министру здравоохранения виднее...
Академик А.И. Струков подтвердил: да, заболевание крайне редкое.
Петровского я прямо спросил: существует ли вообще такая болезнь? Бориса Васильевича вопрос мой не смутил:
– Да, саркома прямой кишки – очень редкое заболевание, из всех возможных видов злокачественных опухолей прямой кишки она составляет менее одного процента. Это отмечал в своих работах и такой крупнейший наш онколог, как Николай Николаевич Петров. У Королева была именно ангиосаркома прямой кишки...
– Как долго он смог бы еще прожить безо всякого хирургического вмешательства?
– Несколько месяцев. Наиболее вероятно, что он умер бы от постоянных кровотечений, просто истек бы кровью. Еще более страшный вариант: опухоль, разрастаясь, сдавила бы прямую кишку, что привело бы к непроходимости. Пришлось бы делать вывод в боку, но эта мучительная операция все равно ничего не решала. Сергей Павлович был обречен...
Часто приходилось потом слышать: зачем Королев позволил оперировать себя министру?! Хотя, надо признать, что даже недоброжелатели Бориса Васильевича признавали, что это мастер, хирург-виртуоз с золотыми руками. И все-таки, может быть, лучше было бы, если бы операцию ему делал не академик, а толковый молодой кандидат медицинских наук, который чуть ли не каждый день делает подобные операции... И об этом я тоже прямо спросил Петровского.
– О своей профессиональной квалификации мне говорить трудно. Могу только сказать, что в 60-х годах я оперировал много. Министром я стал в 1965 году, за пять месяцев до операции Сергея Павловича. И все эти пять месяцев тоже оперировал. Операции на прямой кишке я делал и до этого и после этого, так что опыт у меня был...
К тому же гипотетического, ежедневно оперирующего кандидата наук к Королеву никто бы не допустил, даже если бы Сергей Павлович на этом настаивал. Здесь уже срабатывала советская «табель о рангах»: если ты член президиума Академии наук, дважды Герой Социалистического Труда, наисекретнейший Главный конструктор, то, разумеется, лишь нож лейб-медика достоин твоего живота, а Борис Васильевич был натуральным лейб-медиком. Да и Петровский сам не подпустил бы к Королеву никакого сверхопытного хирурга. Победа обещала быть легкой, ведь речь-то шла о полипе. Но легкая операция или трудная – это специалистам понятно. А факт остался бы фактом: кто оперировал Королева? Петровский!
Но вернемся в палату кремлевской больницы. Успокоенная беседой с Савиновым, Нина Ивановна уходила домой с легким сердцем.
– Я не пойду на лестничную площадку тебя провожать, – сказал Сергей Павлович жене. – Ты всегда оглядываешься и разобьешь себе нос!..
Операция была назначена на пятницу 14 января. В 7.55 Сергей Павлович позвонил домой:
– Котя, мой родной... А мне уже укольчик сделали, я уже засыпаю... Ты приедешь? Как договорились?..
– Конечно! Как договорились...
– Ты только не волнуйся...
– Главное, ты не волнуйся.
– Я спокоен...
А договорились так: до операции заходить к нему не надо. Нина Ивановна поехала в больницу. После ее отъезда Сергей Павлович снова позвонил домой. Мария Ивановна, домработница, подошла к телефону.
– А где Нина? – спросил Королев.
Мария Ивановна удивилась: обращаясь к ней, Сергей Павлович никогда не называл жену Ниной.
– Она к вам поехала.
– Ну хорошо, – по голосу чувствовалось-, что ему как-то не по себе. В больнице Нина Ивановна видела Сергея Павловича на каталке: везли в операционную. За каталкой шла свита врачей. Навсегда врезалось в память: каталку везли ногами вперед...
Не вникая в вопросы чисто медицинские, а лишь организационные, невольно приходишь к выводу, что операция подготовлена была не лучшим образом. Петровский сам признает: «В тот тяжелый день в кремлевской больнице не было ни главного хирурга В.С. Маята, ни его заместителей. Отсутствовал и консультант А.А. Вишневский». Почему? Ведь не было ни праздников, ни выходных дней, – 14 января приходилось на пятницу. Известно, что у Королева была от природы короткая шея, но только на операционном столе выяснилось, что интубационная трубка не входит через рот, хотя можно было все примерить, прикинуть заранее. Почему это не было сделано?
– Королев скрывал, что у него короткая шея, – объяснял мне Петровский.
– ?!
– А главное – он скрывал, что у него были сломаны челюсти и он не мог широко открыть рот. Оперируя людей, прошедших ужасы репрессий 30-х годов, я довольно часто сталкивался с этим явлением. У меня нет никаких сомнений, что во время допросов в 1938 году Королеву сломали челюсти. Это обстоятельство и заставило нас сделать ему трахеотомию – разрез на горле, чтобы вставить трубку...
Существует, однако, еще один участник этой операции. Борис Васильевич вспомнил о трех анестезиологах, а назвал двух: Савинова и Ефуни. Третьим был Георгий Яковлевич Гебель из команды Глеба Михайловича Соловьева – правой руки Петровского. По его словам, сразу надо было давать наркоз маской, но существовал запрет Минздрава на этот метод. Уже применялся аппарат «Второтек» для анестезиологии, но и его в операционной не было. Как прореагирует сердце больного на общий наркоз, никто сказать не мог: в больнице Королеву ни разу не сделали ЭКГ. Вначале наркоз давался закисью азота, который не дает расслабления мышц. По мнению Гебеля, можно было дать эфир, но аппарат был таким древним, что в нем не было испарителя эфира.
Петровский принял совершенно правильное решение: лапаротомия – вскрытие. Но для такой операции наркоза не хватало. Больших баллонов с кислородом не было, обходились маленькими, которых хватало на двадцать минут. Все это усиливало и без того высокое напряжение всех людей в операционной. Вот тут Савинов и вызвал Гебеля, который сразу ввел Сергею Павловичу релаксанты – препараты, снимающие напряжение мышц, но одновременно как бы выключающие самостоятельное дыхание. Теперь надо было дышать за Королева. Как? Маска запрещена. Интубационная трубка не входила: короткая шея. Оставалась только трахеотомия – разрез на горле и ввод трубки в трахею. Гебель все-таки поставил маску и теперь «дышал» за Королева. Когда заговорили о трахеотомии, возразил:
– Пока не надо, он хорошо идет на руке...
Но во время смены баллончиков рукой засасывался уже не кислород, а воздух. Значит, все-таки трахеотомия...
Разумеется, ничего страшного в самой трахеотомии еще не было. Но она не была предусмотрена заранее, а каждому известно, что всякая неожиданность в любом деле вносит в работу некоторую нервозность.
Но главная неожиданность – опухоль. «Большая, больше моего кулака», – показывал Петровский. «Опухоль была очень большая, как два кулака», – уточняла Валентина Фоминична Грек, медицинская сестра, которая видела ее. Теперь Борис Васильевич понял, что легкой победы не будет. И будет ли вообще победа – не ясно. Борис Васильевич срочно посылает врача Прасковью Николаевну Мошенцеву за подмогой: найти и немедленно привезти Вишневского.
– Малиновский? – резко спросил Александр Александрович, садясь в машину: главного хирурга армии беспокоило плохое самочувствие министра обороны.
– Нет, Королев...
Так у операционного стола сошлись два академика, два самых знаменитых хирурга страны. Едва ли найдется человек, который рискнет утверждать, что они любили друг друга, но, будучи людьми бесспорно умными, отдавали должное мастерству и опыту друг друга.
Сергей Наумович Ефуни, ученик Петровского, анестезиолог, непосредственного участия в операции не принимал, приехал уже в конце ее. Он рассказывал мне:
– Когда операция была закончена, хирурги были счастливы: «Боря! Саша! Все хорошо получилось!» Остановка сердца произошла через тридцать минут после окончания операции...
– Но на операционном столе?
– Да... На столе...
Нина Ивановна все это время сидела в комнате рядом с операционной. Здесь же случайно оказалась Ирина Владимировна Руднева, жена Константина Николаевича, которая как могла успокаивала Нину Ивановну. Операция шла слишком долго, и она боялась сейчас, что Сергею Павловичу сделают вывод прямой кишки в боку – более всего и его самого страшил такой исход, превращавший его в инвалида. Поэтому, когда Петровский вышел к Нине Ивановне из операционной, первый ее вопрос был:
– Что? С выводом?
– Да, с выводом, – вяло ответил Борис Васильевич.
– Временно?
– К сожалению, на всю жизнь.
Глядя куда-то в сторону, Петровский добавил:
– Сейчас речь не о том. Надо суметь сохранить ему жизнь...
Потом вместе с Вишневским они ушли в ординаторскую, пили чай с баранками...
Когда зашили, Сергей Павлович задышал, сморщил лицо, начал болезненно , потягиваться, – так часто бывает после наркоза. Гебель стоял спиной к операционному столу, наполнял шприц, когда почувствовал, будто кто-то толкнул его в спину. Он обернулся. Зрачки Королева медленно поползли вверх. Пульс встал. В операционной – Гебель и Королев, никого больше. Георгий Яковлевич побежал в ординаторскую-Нина Ивановна с ужасом увидела бегущих в операционную Петровского и Вишневского...
Вишневский с Гебелем начали колоть в сердце адреналин.
– Ты не можешь попасть! – жарко зашептал Вишневский.
– Это ты не можешь попасть! – Гебель впервые назвал академика на «ты».
Сердце молчало...
Через несколько часов на вскрытии патологоанатом скажет:
– Вообще непонятно, как он ходил с таким сердцем...
Гебель утверждает: совесть Петровского как хирурга абсолютно чиста.
Пусть так...
Где-то что-то захлопало, зазвенело, и Нина Ивановна всем существом своим остро ощутила, что надвигается что-то страшное. Все пространство, ее окружающее, стало деформироватьсся в некую засасывающую воронку, и время скручивалось в ней в тугой и плотный шнур неразделимых минут.
Потом Петровский:
– Мужайтесь, все кончено...
Существуют медицинские книги, в которых анализируются рассказы людей, переживших клиническую смерть и возвращенных с того света. Почти все они вспоминали, что они словно летели сквозь какой-то темный тоннель навстречу стремительно заполняющему все вокруг ослепительному свету.
Это похоже на ракетный старт.

***

«Так мало людей одного поколения, которые соединяют ясное понимание сущности вещей с сильным чувством глубоко человеческих побуждений и способностью действовать с большой энергией, – писал Альберт Эйнштейн. – Когда такой человек покидает нас, образуется пустота, которая кажется невыносимой для тех, кто остается».
Пустоту эту многие почувствовали мгновенно, как только Мишину в ОКБ позвонил Бурназян и страшная весть полетела по корпусам с невероятной скоростью. Вскоре в кабинете Мишина собрались: Макеев, Крюков, Хомяков, секретарь парткома Тишкин. Они и написали некролог. Мишин звонил Брежневу, просил опубликовать. Черток отвез некролог Сербину в ЦК. Брежнев прочел, кивнул: «Можно даже „усилить“...» Так Королева рассекретили.
Валентин Петрович Глушко проводил в своем кабинете совещание, когда ему позвонили по «кремлевке» и рассказали о случившемся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188