— Ну, гнида! — отозвался тепловик и лениво сполз с трубы.
Он медленно подошел к старшине, уперевшись в дуло пистолета грудью.
— Давай стреляй, окорок тухлый! Чего медлишь!
— Лучше отойди! — нервно предупредил Огрызов.
— А ты не пугай! Мы тебя давно знаем, давно тобою пуганные! Не припоминаешь? — Мыкин повернул лицо в фас. — Напрягись!
Старшина сузил глаза.
— Лет пятнадцать назад! — уточнил Митрохин, туша докуренную папиросу с анашой. — Это мы тебе тогда пердунчик подложили! Припоминаешь?!.
Через секунду было ясно, что Огрызов вспомнил.
С того момента в Ленинской комнате Вася Огрызов остался старшиной навсегда, безо всякой надежды на прапорщика. Было такое мнение у командования — пердунов не повышать в звании. Он все вспомнил, и обида подкатила к глазам океаном. Его толстый палец затрепетал на курке табельного оружия, и Мыкин каким-то шестым чувством уловил смертельный миг, нагнулся, пропуская кусок свинца у себя над головой. Но уже через мгновение разогнулся и коленом нанес непоправимый удар в пах Васи Огрызова, так что тот рухнул, словно заколотая свинья, и завозился, закорчился на полу.
Мыкин, осознав, что его только что чуть было не убили, утерял над собой контроль и стал наносить один за другим удары кирзовыми сапогами в область головы старшины. Он бил долго и точно. Если бы Митрохина спросили, делал ли Мыкин это с удовольствием, то Митрохин бы искренне ответил, что нет! Нет, нет и нет! Тепловик просто защищался, стараясь нейтрализовать врага.
Сапоги работали еще минут пять, пока Вася Огрызов, сорокапятилетний мужик, не пролепетал расплющенным ртом: «Не надо больше!» И тотчас Мыкин прекратил избиение.
Он вернулся на трубу и лег на нее, шумно дыша.
— Скандал будет! — предупредил Митрохин.
— Чхать!
— А ведь он чуть было тебя не замочил! — хмыкнул друг.
— Эй! — крикнул тепловик в сторону валяющегося старшины. — Пивка налить?
Он не издевался, его злость прошла, и скажи Огрызов «да», он бы плеснул ему в кружку до краев, да и воблы бы отломил. Но Вася не отзывался.
— Гордый, — откомментировал Митрохин.
— Да хрен с ним, пусть отлеживается.
Друзья заговорили о чем-то незначащем и болтали так с полчаса, пока пиво не кончилось. Оба помочились тут же, зайдя за трубы.
— Спать охота! — Митрохин зевнул так широко, что Мыкину показалось, будто он разглядел через открытую глотку подельщика его сердце.
— Можем часок до развода, — согласился Мыкин и тоже зевнул.
— А с этим что?
— И он с нами поспит.
Мыкин подошел к развалившемуся Огрызову и нежно потеребил его плечо мыском сапога. Голова Васи от этого движения качнулась и перевалилась с затылка на щеку. Глаза старшины были широко открыты, и столько мути в них было, что тепловик тотчас понял: он имеет дело с законченным трупом.
— Все!
— Чего — «все»? — не понял Митрохин.
— Убил.
— Кого?
— Огрызова! — заорал Мыкин. — Дурак, что ли!!!
Митрохин соскочил с трубы, подбежал к жирной туше старшины и склонился над ним.
— Мертвый.
— Ах ты, черт тебя дери!!! — сдавленно кричал Мыкин. — Да что же это такое происходит! Ведь не хотел я его! За что?!!
— Самооборона! — спокойно заключил Митрохин. — Вон и след от пули! Да и мотив имеется — старая вражда!
— О Господи! — причитал Мыкин. — Не хотел убивать!
— Не хотел, не хотел, верю! Самооборона!
— Да какая самооборона! Начнут проверять, все поднимут! Тут-то нас и повяжут по полной программе! И за Ильясова, и за нападение на мента при исполнении! — Мыкин терял самообладание. — Все, вышак!
Он сел на трубу и уткнул лицо в ладони. На секунду Митрохину показалось, что его друг плачет.
— А мы его в печку!
— Что?
Мыкин отлепил руки от потного лица и почавкал языком.
— В печку, — повторил Митрохин. — И дело с концом! Тяга хорошая, пряжку расплавит, следов не оставит!
— Да ты что!
— А что, под вышку идти?
Мыкин постоял пять секунд, соображая, затем просветлел лицом, сделал большой шаг, наклонился над телом Огрызова и ухватил труп за ноги.
— Хватайся!
Митрохин согласно кивнул и взял Васю за руки.
— Раз-два, подняли!
— Во хряк! — сдавленно прошипел Митрохин. — Сейчас газы пущу!
Они засеменили к печке, краснея лицами от непосильной ноши, напрягаясь из последних сил.
— Скотина! — выругался Митрохин, когда они бросили тело возле печи. — Тварь! — и ударил ногой в живот.
— Зачем ты мертвого?!.
— Да сил с ним никаких нет!
— Подонок ты! — кинул Мыкин.
Митрохин побледнел.
— Ты меня!.. Я тебя покрываю, а ты меня!..
— Чего ты труп-то!
— А когда ты его живого до смерти! Это как?!.
— В аффекте! Самооборона!..
Друзья смотрели с ненавистью, готовые броситься друг на друга и рвать, и кусать, и бить…
— Стоп! — поднял руки Митрохин. — Потом рожи набьем! Сейчас надо дело доделать!
Мыкин выдохнул, затем открыл печь, из которой пахнуло вулканным жаром.
Товарищи синхронно сели на корточки, схватились за конечности Огрызова, так же слаженно поднялись, раскачали труп на три-четыре и бросили его в топку. При этом Огрызов не весь попал в огонь, его ноги и зад остались снаружи, и друзьям пришлось проталкивать старшину внутрь, прилагая к этому сверхчеловеческие усилия.
Вася горел долго, испуская запах сладкого пирога.
— Лазо! — хихикнул Митрохин.
Мыкин скривился, но промолчал…
Как и полагал Митрохин, Вася Огрызов сгорел без остатка. На всякий случай из печи выгребли весь пепел, сложили его в банку из-под пива и вынесли прочь. В кармане Мыкина теперь содержалось табельное оружие старшины, впрочем, без кобуры…
Поезд на Улан-Батор остановился на границе для проверки документов. Никто не заметил, как за километр до торможения из дверей тамбура пятого вагона выпрыгнул человек, который, сгруппировавшись, покатился под откос, затем поднялся на ноги и побежал в сторону границы.
Батый бежал долго, не чувствуя усталости, подчиняясь инстинкту единому. Иногда он отдыхал немного, привалившись ртом к дождевой луже и выхлебывая ее до дна, вместе со всякими тритонами и лягушками.
— Я — воин! — сообщал он степи и продолжал свой бег.
К утру Батый пересек границу незамеченным, вбежал в какое-то маленькое селение из двух юрт и остановился посредине.
— Я — Батый! — закричал он, но в ответ ему пропел степной ветер. — Батый я!!!
Он стоял, обдуваемый всеми ветрами, и в недоумении оглядывал пустынные окрестности.
Наконец из крайней юрты выползла согбенная старуха, узкоглазая и скуластая. Ее морщинистое лицо выглядело заспанным, как будто она только что поднялась ото сна.
— Батый! — произнес юноша и стукнул себя кулаком в грудь.
— Тебе чего, сынок, надо? — проскрипела бабка.
Батый не знал, что ответить. Он пошел на старуху, сжав руки в кулаки. Поравнявшись с монголкой, он оттолкнул ее и вошел в юрту. Было темно, лишь лучина освещала убогое жилище. Пахло кислым сыром.
— Тебе чего, сынок, надо? — услышал он за спиной.
— Воин я, — ответил Батый, не оглядываясь.
— А-а, — поняла старуха. — Там все! — и указала на темный угол жилища.
Батый сделал шаг к искомому, но из темного угла на него вдруг выскочило какое-то животное, которое молчаливо попыталось вцепиться в незнакомца. Единым движением он перехватил мохнатое горло и сжал его так, что хрустнуло на всю округу. К ногам Батыя свалилась огромная мертвая сторожевая псина с оскаленной смертью пастью. Батый перешагнул через нее и нашел то, что искал…
Он вытащил огромный тюк на свет Божий, развязал его и вытряхнул под солнечные лучи старые доспехи, принадлежавшие какому-нибудь дальнему родственнику старухи.
— Прадеда моего! — беззубо улыбнулась старуха. — Ты кто, сынок?
— Я — Батый! Я — воин!
— А-а-а…
Целый день Батый начищал песком проржавелые доспехи, вычищал мех сурка на шапке и точил острие копья. Потом он оделся. Доспехи сидели как влитые.
Он снял их до времени и занялся изготовлением лука. Срезал можжевеловый куст, изогнул ствол и натянул тетиву.
Старуха, наблюдающая за юношей, одобрительно кивала, а затем вытащила откуда-то колчан со стрелами.
Он не поблагодарил ее, а коротко приказал:
— Мяса!
Бабка вновь кивнула и указала на барана, одиноко пасущегося на холме метрах в трехстах от юрты.
Батый вытащил из колчана стрелу, натянул тетиву и выстрелил. Медный наконечник пробил череп барана, и тот свалился мертвым, так и не дожевав своей жвачки.
— Воин, — подтвердила старуха и поплелась свежевать тушу.
Через два часа Батый поглощал вареное мясо, вытаскивая его прямо из кипящего казана.
Нажравшись, он лег в юрте на шкуры и заснул, усыпленный родными запахами…
На следующее утро начальник погранзаставы вызвал к себе Мыкина и Митрохина и, как бы извиняясь, попросил их выступить на охрану государственной границы.
— Для проформы ради, — оправдывался подполковник. — Поболтайтесь там для виду.
— Так Новый год послезавтра!
— Вот и справим после! Как полагается, спразднуем!
— А оружие? — поинтересовался Митрохин.
— А на кой черт оно вам?
— А вдруг нарушитель? — предположил Мыкин.
— И чего?
— Вот и я говорю — чего?
— Ну, придете и скажете. Чего тут монголам делать? Они через пропускной пункт ходят. Тут метров пятьсот, даже паспорта не надо. Чего через контрольную полосу шляться? Приключений искать?
Друзья пожали плечами.
— Кстати, — поинтересовался подполковник. — Вы старшину не видели?
— А кто это? — спросил Митрохин.
— Огрызов, старшина.
— Не знаем мы такого! — искренне удивился Мыкин.
— Да как же, толстый такой!
Друзья опять в недоумении покачали головами.
— Странно… Ну, идите!.. Да, — спохватился подполковник. — Завтра в пять на развод, не забудьте!
— Ладно, — вздохнул Мыкин.
Спали этой ночью мужики плохо. И тому и другому снился Вася Огрызов. В принципе и тому и другому было жаль старшины задним числом, но что поделаешь с русской натурой — вспыльчивой до края и отходчивой до слез.
На следующее утро, помятые лицами, они выбрели на плац, где сонный лейтенант определил им задачу и приказал выступить на охрану государственной границы России. Мужики козырнули и пошли по дороге в степь.
С час они шли, ни о чем не разговаривая, пока не наткнулись на контрольно-разделительную полосу.
— Вот здесь и ляжем! — предложил Мыкин.
— Ага, — согласился Митрохин.
Друзья легли в сухую траву, и каждый достал свою фляжку, в которой было.
— За помин души Огрызова! — предложил Митрохин.
Мыкин согласился и отхлебнул из жестяной изрядно.
— Надо бы жен с Новым годом поздравить! — подумал вслух Митрохин.
— Ага! Чтобы нас здесь за задницу взяли!
— А мы их по восточному календарю поздравим!
Мыкин хмыкнул шутке подельщика и, откинувшись на копну сухого ковыля, закрыл глаза.
Задремал и Митрохин, и снилась ему дочка Елизавета с нежной кожей на лбу, безо всяких прыщиков…
— Пора! — по-женски крикнул Батый. — Я — воин!
Заспанная старуха закивала.
Азиат не торопясь натянул на себя средневековые доспехи, закинул за плечо лук и подвесил на пояс колчан со стрелами.
Он вспомнил о кинжале дамасской стали, привязанном под мышкой, и подумал о том, что хорошо бы им вспороть старухе брюхо, но что-то остановило Батыя, он просто отвязал лезвие и выкинул прочь, как чужеродное оружие.
— Где конь? — окликнул он бабку.
Бабка показала своим сухим пальцем на вторую юрту.
Батый отправился туда и вывел из юрты коротконогого коня с сильной шеей и тупой мордой, который то и дело оттопыривал губы и показывал огромные желтые зубы.
Батый оседлал скакуна и забрался на него. Ноги почти доставали до земли.
— Дай копье! — приказал он старухе.
Та покорно подтащила древко с металлическим наконечником и вложила его в правую руку азиата. Старуха прошептала какие-то слова, а потом сказала отчетливо:
— Поезжай, воин Батый!
— Тьпо! — дал шенкеля азиат, и конь тронулся, перебирая короткими ногами и клюя головой при каждом шаге.
Через пятнадцать минут всадник достиг контрольно-пограничной полосы, остановился, понюхал воздух, взял копье наизготовку и опять коротко произнес: «Тьпо!»
Конь вступил на вспаханную землю и нарушил границу суверенной России…
Мыкин проснулся от укуса какого-то насекомого и судорожно зачесал шею. На секунду он открыл глаза и, коротко взглянув на контрольную полосу, увидел на ней странное. Он растолкал друга, и оба они уставились на диковинную лошадь и не менее диковинного всадника на ней с копьем наперевес.
Друзья поднялись с насиженных мест и подошли ближе. Всадник их заметил, но не развернул коня, а продолжал приближаться.
— Какая у него идиотская шапка! — почему-то сказал Митрохин. — Хвостатая!
— Эй ты! — крикнул Мыкин. — Ты переходишь границу России. Этого нельзя делать!
Вместо того чтобы остановить коня, всадник, наоборот, пришпорил животное и вознес копье над плечом.
— Придурок какой-то!
— Ты! — крикнул Митрохин. — Башка, что ли, не работает? Кому сказали, вали обратно!
Всадник приближался.
— Вот дебил монгольский! Нажрался кумыса, теперь мы расхлебывай!..
Он не успел договорить. Батый сделал резкое движение рукой, и копье полетело…
— Ишь ты! — успел проговорить Мыкин.
Тяжелое острие попало в плечо Митрохина, дробя ему кость.
Он повалился в ковыль и завыл от боли.
— Ты чего! — заорал Мыкин.
Он совсем не видел, как всадник натянул тетиву лука и выпустил стрелу. Тем более он не видел, как она летела, лишь слышал вибрирующий звук.
Медный наконечник клюнул в правую часть тела, пробив легкое. Мыкин пустил ртом кровь.
— Ах ты сука! — превозмогая боль, проговорил Митрохин и вытащил из кармана «ТТ», выкранный у милиционера Синичкина. — За Родину! За Россию!
Он выстрелил, но пуля пошла куда-то в сторону, слишком далеко было до врага.
Пуская ртом кровавые пузыри, Мыкин тоже выудил из штанин трофейный пистолет, доставшийся от Васи Огрызова, тоже было попытался крикнуть: «За Родину, за Россию!», но лишь хрюкнул кровью.
Зато его выстрел был точным. Пуля попала Батыю прямо в лоб над переносицей, проделывая в черепе аккуратную дырку.
Азиат удивился внезапной боли, проговорил: «Я — Батый! Я — воин!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45