Колбасница заорала что есть силы, но у Петрова вдруг сделались такие пустые глаза, что она тут же осеклась и стала натягивать одежку, слегка подвывая по-деревенски:
— За что-о-о?.. Я ему… А он мне…
…Петров проснулся оттого, что нечем было дышать. Его рыхлый нос уткнулся в ватную прореху телогрейки и шевелился в подкладке, отыскивая выход. Мерно гудел электрический щит, разводя по магазину энергию, которой совсем не было у Мити.
Мелькнуло слабое подобие мысли: «А не сунуть ли два пальца в щит и подзарядиться?»
Петров поднялся и на слабых ногах вышел из щитовой, кося одним зрачком по углам, стараясь отыскать коллег и отобрать у них стакан портвейна.
У Мити болел выклеванный глаз, и он передвигался по закоулкам магазина злой, как собака.
Когда вонючая птица клюнула его в светлое око, мужики погрузили его, орущего, в пикап и отвезли в близлежащую больницу.
— Родственники у него есть? — поинтересовались в приемном покое.
— Один, как перст.
— Понятно.
Петрова положили на каталку, а санитары заворочали носами от перегарной вони и смрада, исходящего от одежды.
Осмотрел грузчика дежурный врач, совершенно равнодушный к чужим страданиям эскулап.
— С глазиком придется расстаться! — проговорил он на ухо Петрову. — Как же вас угораздило? Драчка?
— Лечи глаз! — прохрипел Митя.
— Никак нельзя сохранить! Может быть, в Америке. Тысяч двадцать-тридцать. Плюс перелет, оплата больничных покоев. А за это время гангрена может случиться!..
— Спасай глаз! — рыкнул Петров и открыл сохранившийся до предела. — Я отца порешил, а тебя, если глаз не спасешь, не задумываясь!..
Врач был равнодушным, но не трусливым.
— Готовьте операционную! — холодно распорядился он и отправился мылить руки.
Про себя он сказал в адрес Петрова: «Ах ты сучок!..»
Грузчику выдали необходимую порцию наркоза, и он отключился, фантазируя голубку с головкой Жанны.
— Скальпель… Сушить… Зажим… Еще… Еще… Сушить… Зажим… Шить…
На следующее утро Петров проснулся слабым, словно в вытрезвителе, и с трудом приподнялся, чтобы разглядеть себя в зеркале.
Половина головы была перевязана.
— Эй! — крикнул он.
В палату вошла медсестра.
— Чего орешь! Звонок есть! — Она поправила пышную прическу. — Ну чего?
— Глаз сохранили?
— Ты же им смотришь!
— Я тебя, сука, спрашиваю, сохранили глаз?!!
— Сам — сука! — ответила сестра. — Стеклянным будешь глядеть на мир! Нашел кого пугать — Семеныча! — Она засмеялась. — Он три года в Афгане глаза выковыривал! А тебе, гниде уголовной, велел передать, что только пукнешь, второго лишишься! Понял?..
Петров понял. На его силу нашлась еще бґольшая сила. Он смирился…
Митя выбрался во двор и по наступившей темноте догодался, что проспал почти целый день.
Он широко зевнул, а затем шарахнулся в сторону, услышав хлопанье птичьих крыльев.
И тут Митя вспомнил.
— Ишь ты, черт побери!
Он вспомнил, что в его квартире под полотенцем лежит грудная девчонка и что лежит она с самого утра и, наверное, померла от голода.
Настроение испортилось.
Митя прошелся по магазинным отделам и сделал злое лицо колбаснице Светке, которая в ответ лишь фыркнула, а затем посмотрела на огромный тесак, воткнутый в батон колбасы, и представила стальной язык вбитым по самую рукоятку грузчику Петрову в живот.
Неожиданно Митя обернулся и быстро приблизился к прилавку.
— Дай молока!
Светка чуть не свалилась от удивления.
— Жажда мучает?
— Дай молока!
Единственный глаз Петрова потемнел колодезным дном, а синюшный язык облизал тонкие губы.
— Тебе сколько? — кротко поинтересовалась колбасница.
— Давай два пакета. И колбасы дай двести!
— Какой?
— Где жира меньше.
Продавщица положила в сумку молоко, а про колбаску поинтересовалась:
— Кусочком или порезать?
Петров задумался.
— Маленькими квадратиками. Как в яичницу.
Колбасница обиделась вовсе:
— Издеваешься?
— Режь.
Продавщица делала, что попросили, а сама думала о том, как Петров будет разбрасывать эти кусочки, подманивая какого-нибудь заблудившегося кобелька. А потом… Петров несколько раз приносил в магазин на продажу шапки. Никто не польстился, кроме директора, но он не знал происхождения головных уборов.
Душегубец, — подумала Светка.
Она завернула колбасу в бумажку и вместе с молочными пакетами уложила в сумку.
— Бывай! — бросил на прощание Митя и вышел из магазина.
Он шел по заснеженной улице, смотрел только на правую сторону мира и чувствовал в груди что-то такое, доселе неизвестное, и даже нельзя было определить, приятное это или нет.
Хлеба забыл купить! — спохватился Петров, но вспомнил, что у него всегда в кармане лежит белый мякиш для ловли голубей-помоешников.
Он доплелся до своего дома и долго поднимался по лестнице, волнуясь, что его вычислила милиция и обвинение будет гласить: «Киднеппинг!» За такое преступление можно получить на полную катушку, особенно если ребенок умер.
Петров представил, как тюремный врач мажет ему лоб ваткой, смоченной каплями Зеленина, как его ставят к влажной стене, как сам начальник зоны дергает затвором… «Именем Российской Федерации»… Шмяк, и все!
Но на лестнице было тихо, а произведенная им на четвертом этаже лужа наполовину испарилась. Митя на всякий случай послушал еще возле своей двери, ничего не услышал, заволновался оттого сильно и отпер ее, фанерную.
Он прошел в комнату и первым делом уставил свой выпученный от напряжения глаз на раскладушку, на которой оставил найденного младенца. Девочки не было, а полотенце-одеяло валялось на грязном полу.
Петров оглядел глазом окрестности комнаты и обнаружил девочку стоящей возле окна и глядящей в его единственный глаз. При этом она улыбалась, показывая во рту три белых зуба.
Петров хотел было обозвать ее сучкой, но почему-то не сделал этого и подумал, что с похмелья ему ребенок представился куда меньше, чуть ли не двух дней от роду. А малявка передвигается на своих ножках.
— Ну? — единственное, что смог сказать Митя.
Девочка еще шире заулыбалась и пошла на неверных ножках навстречу.
— Есть, наверное, хочешь?
Малявка подходила все ближе, а вдобавок потянула к Петрову пухлые ручки, отчего мужик оторопел и опустил сумку на пол.
— Ну чего ты?
Девочка остановилась возле самых ног Мити и все тянула ручки вверх, пока, неожиданно для себя, грузчик не присел и не подхватил ее на руки, вознося до своего щетинистого лица, похожего на попавшего под машину ежа.
— Тебя как зовут? — спросил от ужаса Петров.
Девочка тем временем обнимала его грязную шею и шевелила под волосами пальчиками, отчего Петров и вовсе пришел в замешательство.
— Сучка, — зачем-то прошептал он и еще больше испугался.
Но малявка по-прежнему обнимала его за шею и улыбалась вовсю.
Четыре, — посчитал Митя у нее во рту. — Четыре зубика.
Его закоробило от слова «зубика», произнесенного внутри, и он, оторвав девочку от себя, вновь посадил ее на раскладушку.
— Сейчас будем есть! — определил Митя и зашуршал полиэтиленовым мешком, доставая из него пакеты с молоком и колбасу без жира. Из куртки он выудил белую горбушку, накрошил ее в тарелку с надписью «Общепит», залил крошево молоком, добавил кусочки колбасы и перемешал смесь алюминиевой ложкой.
Девочка кушала хорошо, открывая рот послушно, но через минуту вся была измазана до ушей, однако продолжала улыбаться, что немного раздражало Петрова.
— Чего скалишься?
Она поела.
Митя кое о чем подумал, потрогал раскладушку руками на предмет влаги и, удивленный, поднял малявку на руки и понес в ванную, где имелся унитаз.
Он припомнил, как берут детей, чтобы они не опро-стались мимо или на себя, и засвистел: «Пыс-пыс-пыс».
Девочка не сопротивлялась и через несколько секунд произвела выброс ненужных веществ по назначению.
— Ишь! — похвалил Митя и засунув девочку под струю воды, старательно потер ее грязной рукой.
А она все улыбалась.
— Слышь, перестань! Кому говорю!
После он отнес ее опять на раскладушку, укрыл полотенцем, а сам уселся на пол и тоже пожевал хлеба с колбасой, запив еду молоком. Он завспоминал, когда в по-следний раз пробовал молоко, но, так и не припомнив, заснул под мирное посапывание девочки.
Ему приснилась Жанна, которая смотрела на него и не останавливаясь говорила: «Сволочь, сволочь!»
Митя открыл глаза. Комнату заливал лунный свет, входящий запросто.
Девочка сидела на раскладушке и не улыбалась.
— Сволочь! — вдруг сказала она, но Петров решил, что ругательство из его сна, а потому обернулся на окно, чтобы утвердиться в присутствии ночи, увидел проплывающего мимо голого человека с огромными, словно дирижабли, ногами, убедился, что все действительно — ночь, и опять заснул.
Рассвет косым лучом ранил здоровый глаз Петрова, грузчик чихнул и открыл око навстречу дню.
Девочка еще спала, и он серьезно задумался, что с ней делать.
По уму надо сдать находку в… Куда? Черт его знает, куда надо сдавать подкидышей!
Митя вдруг вспомнил, что в шкафчике стоит зеленый фугас, в котором еще на два пальца застыл озером портвейн «Агдам». Душу облетел теплый ветер, и Петров, вскочив с пола, отчего закружилось в голове, протянул руку, которая показалась ему очень длинной, и ловко открыл ею дверцу шкафчика.
Фугас привычно лег в руку, булькнув нутром, появился стакан, и Митя, выудив из горлышка пробку, вылил остатки портвейна в стакан.
Неожиданно грузчик почувствовал в затылке покалывание, обернулся и нашел девочку проснувшейся. Она опять улыбалась, а розовые десенки были сплошь усеяны белыми зубками.
— За твое здоровье! — поприветствовал Петров и вцепился в стакан челюстями.
Но что-то получилось неудачно, жидкость потекла не в то горло, Митя поперхнулся и закашлялся так, что, казалось, вот-вот выплюнутся легкие.
Когда кашель отпустил, невыносимо закололо в правом боку.
— Печень, — констатировал грузчик.
— Сволочь, — услышал он, потирая больной орган.
— Чего?
Но на свое «чего» он более ничего не получил и посмотрел Кутузовым на голую девочку, сидящую на раскладушке.
— Это ты сказала?
Малютка лишь продолжала улыбаться.
— Ты чего, говорить уже можешь?
Ребенок засмеялся заливисто голоском-ручейком, и у Мити почему-то стало радостно на душе, несмотря на то, что «Агдам» пошел не тем горлом.
— Смеешься? Ну смейся. Надо мною есть чего смеяться!
Девочка сошла с раскладушки и подошла к Петрову, совсем голенькая, отчего Митя отчаянно засмущался и почувствовал то, что никак не мог ощутить к Светке-колбаснице. От этого явления ему стало жутко стыдно, краска залила его серое лицо, а из подмышек потек пот ручейками.
Малышка, выросшая за ночь еще на полголовы, обхватила руками колени Мити и уткнулась в них личиком.
— Сволочь! — опять услышал Петров, и дрогнуло у него сердце жутким предчувствием.
Он взял девочку на руки и поднес ее личико к своей физиономии.
— Ты сказала!.. Не галлюцинации же у меня?
Девочка молчала и очень серьезно смотрела в глаз Мити.
— Ты, я знаю…
— Папа, — сказала она алыми губками, и грузчик за-плакал.
Он плакал осенним дождем, с завываниями и всхлипываниями. Слезы текли по его грязной щетине густо, скатываясь на грудь.
А девочка опять засмеялась, отчего Митя еще хлестче зарыдал. Его потрясало истерическими спазмами, и отзывались в печени ударами те спазмы.
На мгновение Петрову захотелось бросить голенькое тело девчонки в окно, чтобы розовое дитя пробило оконные рамы и улетело в раннее утро, растворясь в солнечных лучах. Он уже было сделал усилие для этого, приподнял пигалицу, но что-то тут же и обмякло внутри, и он, наоборот, прижал найденыша к груди крепче.
Петров не понимал, что с ним происходит, он не знал таких эмоций за собой, не знал, как к ним отнестись, то ли гнать сантименты поганой метлой, то ли упиваться прелестями собственной слабости и чувствительности.
— Папа, — опять услышал он и отпустил свои чувствования на волю Божью.
— И от кого же ты у меня такая дочечка? — спросил он, стараясь улыбнуться.
В ответ он услышал посапывание. Девочка, уткнувшись в его вонючую подмышку, спала, причмокивая коралловыми губками.
И опять жуткое предчувствие посетило Митю. Он вдруг вспомнил холодные руки восьмиклассницы, он вспомнил, как ее хоронил, как равнодушным, замороженным стояло в его груди сердце.
— Идиот! — говорила восьмиклассница. — Сволочь!
— Жанна… — прошептал Петров, сжимая девочку в объятиях.
А она спала, и Бог знает, что младенцы видят во снах.
— Жанна…
Она опять родилась на свет, чтобы прийти к нему, к Мите, и…
Он не знал, что после этого «и». Он не знал, зачем она пришла. А от своего неведения вдруг выругался страшно, настроив матерных этажей с высотное здание, а девочка спала, убаюканная Морфеем, очень любящим младенцев и стариков.
Митя разжал объятия и уложил ребенка на раскладушку, сморщившись от вида чистого розового на грязно-зеленом.
— Жанна, — вновь проговорил он.
Затем он подумал о прозаическом. О том, что ребенку нужно есть, что ему нужно купить пеленки, хотя девочка уже ходит, а значит, нужна просто детская одежда.
Петров не знал, как обращаться с детьми, а потому решил попросить совета у единственной женщины, с которой был знаком и имел отношения.
Митя оделся и отправился в магазин советоваться с колбасницей Светкой…
— Ну-ка, поди сюда! — позвал он продавщицу, выглядывая из подсобки.
— Чего тебе? — отозвалась женщина с подозрением.
— Ну иди, кому говорю!
Светка пожала плечами и, поставив на прилавок табличку «Технический перерыв», неторопливо пошла в сторону подсобки.
От Петрова опять несло портвейном за версту, и колбасница сморщилась.
— Допьешься!
— Заткнись! — рыкнул Митя и, взяв продавщицу за руку, потащил в электрощитовую.
Светка не знала, как реагировать, а потому свободной рукой оправляла рабочий халат.
— Еще одна попытка? — поинтересовалась она, когда Петров усадил женщину на телогрейки. Колбасница было уже собралась стаскивать с себя исподнее, но Митя жестом остановил ее.
— Здесь другое…
— Э, нет!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45