Друзья побрились и выбрались на свет Божий. Они щурились от солнечных отблесков, с отвычки глубоко вдыхали зиму и шагали к районному военкомату.
— Явились? — удивился военком.
— Так точно! — ответили они хором.
— И что, никаких справок о болезни не принесли?
— Здоровы, — ответил Мыкин.
— Вы мои дорогие! — расплылся в улыбке подполковник. — Значит, поедете на границу?
— Это наш долг! — с пафосом произнес Митрохин, счастливый, что МВД не связалось с военной прокуратурой.
— Ну тогда пошли со мной!
Подполковник привел их в хозяйственную часть военкомата и выдал друзьям билеты на поезд.
— Вот! И проездные!
Он подтолкнул конверт.
— Два месяца всего, ребята!
— Да мы хоть на год! — пожал плечами Мыкин.
— А что! — хлопнул по столу военком. — Прапоров вам присвоим — и служите себе на здоровье!
— Подумаем, — пообещал Митрохин и протянул подполковнику руку.
Вечером того же дня друзья лежали на полках в плацкартном вагоне и под стук колес думали каждый о своем…
После смерти Айзы Илья пролежал на полу бессознанным несколько дней.
Когда он пришел в себя, то потратил много времени, чтобы забраться на стол, где покоился захлопнутым склепом атлас речных рыб.
Таракан был большой и сильный. Он долго пытался открыть атлас, но тщетно, пока в голову ему не пришла плодотворная мысль. Он попросту стал толкать книгу к краю стола, и в конце концов она рухнула на пол.
Все произошло удачно, и в процессе полета атлас раскрылся птицей и выпустил со своих страниц сплющенную засохшую стрекозу, которая, медленно кружась, словно осенний лист, спланировала на пол.
Илья долго лежал рядом со своей возлюбленной и говорил с нею, как с живой.
— Любовь моя, не знаю, близок ли, далек мой конец? Но всей оставшейся у меня жизнью я люблю тебя, люблю безумно, как если бы взять сто страстных мужчин и сложить их чувства вместе! А и то, пожалуй, мало будет!.. Но, вероятно, Всевышнему так нужно, чтобы я мучился бесконечностью твоих смертей. Только вот не знаю — зачем?.. Должно быть, это не мое дело… Но имею же я право задать вопрос! Зачем?!!
Он плакал. Плакал горько, и не было облегчения в этих слезах. Он был чудом природы — плачущий таракан!
Потянуло из форточки, и легкое тело стрекозы приподнялось с пола и перевернулось, как живое.
А потом Ильясов, сам того не сознавая, стал ее есть. Он поглощал Айзу с хвоста, отрешась от всего на свете. Так маньяки-каннибалы поедают свои жертвы, чтобы соединиться с ними навеки. Татарин вкушал свою Айзу два дня и две ночи, пока от стрекозы не осталось даже слюдяных крыльев. После он наставил бесчисленное количество черных точек на паркете.
А потом он летал. Летал по квартире, нарочно ударяясь о стены и потолок, желая разбиться насмерть. Но панцирь был крепок, и судьбы конец не настал.
Потом он уполз под буфет и заснул там без сновидений…
Поезд прибыл в областной город, где Митрохина и Мыкина встретил военный газик, и каково было удивление друзей, когда во встречающем их они узнали старшину Огрызова, значительно постаревшего, с потной плешью под фуражкой.
Старшина по причине многочисленных прошедших лет не узнал их и вез к погранзаставе молча. Друзья косились друг на друга, с трудом сдерживая смех.
— Чего лыбитесь? — поинтересовался старшина.
Они ничего не ответили, но улыбаться продолжали. Каждый вспоминал тот самый пердунчик и толстый зад, садящийся на него.
— Доскалитесь! — лениво пригрозил Огрызов.
Они прибыли на заставу, где получили обмундирование, свободное время до вечера, а потом заступили на охрану Государственной границы России.
Вскоре, в один из зимних степных дней, им предстояло защитить Родину…

10. СЕМЕН
Володя Синичкин, обладатель мертвого семени, признал своего приемного сына на второй день и о своей неспособности производить детей на свет Божий забыл начисто.
Жена, Анна Карловна, души не чаяла в маленьком Семене и первые три дня не выпускала малыша из рук. На четвертый день ей стало плохо с сердцем и участковый выразил предположение, что ей не по возрасту держать такую тяжесть. Ребеночка взвесили на напольных весах и обнаружили, что масса его составила двенадцать килограмм.
— Вот это грудник! — воскликнул Синичкин. — А зубов-то у него полный рот!
— Да, — согласилась Анна Карловна. — Мальчик развивается стремительно! Акселерация!
На самом деле женщина обостренным материнским инстинктом уже предчувствовала, что с младенцем что-то не то, да и младенцем его назвать было уже трудно. Густые черные волосы спадали прямыми прядями на уши и на лоб, из-под которого смотрели на мир глаза, полные какой-то мудрости. Или так казалось матери…
Участковый во время обеденного перерыва рассказывал майору Погосяну о своих сомнениях:
— Чуднґо как-то — мальчишка растет не по дням, а по часам! Уже волосатый и зубастый! И ходит!..
— Так бывает! — ободрил майор, поглаживая свой живот. — Сейчас такие дети! Брюхо болит!..
У самого Погосяна, как известно, детей не было, и откуда он знал, как все это бывает неизвестно. Но ответ старшего по званию совершенно успокоил Володю, и он продолжал исполнять свои обязанности.
На отделении было два висяка, причем тяжелых. Убийство татарина Ильясова и аналогичное преступление — убийство Кино Владленовны Дикой, воспитательницы Детского дома.
Если считать, что дело Ильясова было почти раскрыто, во всяком случае известны фигуранты, то с воспитательницей обстояло хуже — никаких версий! Девушку похоронили на загородном кладбище, и милиционеры во время похорон прятались за деревьями, надеясь вычислить преступника, — те нередко приходят попрощаться со своими жертвами. Но такового обнаружить не удалось, и гроб забросали стылой землей…
На четвертый день маленький Семен стал разговаривать. Причем он сразу сказал целую фразу:
— Все было бы хорошо, если бы не было так плохо!
Анна Карловна чуть было не упала в обморок, а Володя Синичкин, наоборот, воспринял сына вундеркиндом, способным добиться в жизни более примечательной судьбы, нежели он, капитан милиции.
На пятый день Семен весил уже двадцать килограмм, самостоятельно встал к завтраку и поел с аппетитом, поддерживая при этом содержательную беседу с отцом.
— Ты мой отец, и я тебя ценю! — произнес мальчик, хрустнув огурчиком.
— За что же ты меня ценишь? — поинтересовался Синичкин. — Ведь ты обо мне ничего не знаешь!
— Мне достаточно, что ты мой отец, и именно за это я тебя ценю.
Володе стало очень приятно. Его еще никогда не превозносили.
— Я тебя тоже люблю! — признался участковый.
— Я о любви не говорил, — покачал головой Семен. — Я о человеческой ценности.
— Так значит, ты меня не любишь?
— Ты как женщина говоришь — любишь или не любишь, когда существует множество других оттенков человеческих чувств.
Анна Карловна слушала их разговор, и ей было не по себе до холодности в желудке.
— Каких, например? — поинтересовался Володя.
— Например, нежность, уважение…
— Родителей необходимо любить! — рек Синичкин.
— Кто это так сказал?
— Это говорю я, твой отец!
Мальчик откусил от бутерброда с колбасой.
— Хорошо, — ответил он. — Я подумаю. Но все же мне кажется, что уважение к родителям гораздо важнее, чем любовь! Любить нужно детей, мужчине необходимо любить женщину, а женщине — мужчину! Родителей же надо уважать!
У Анна Карловны началась истерика. Сначала она завсхлипывала, а потом завыла в голос. Ей было совершенно непонятно, более того, в голове все перемутилось от того, как ее муж разговаривает о таких умных вещах с ребенком пяти дней от роду!
Володя с неудовольствием поднялся из-за стола и отвел жену в спальню, где уложил в постель, накапав в рюмочку валокордина.
— Да как же так! — всхлипывала Анна Карловна.
— А так! — ответствовал муж. — Акселерация! Мальчик гением, может быть, вырастет!
— Ах, не нужен нам гений! Хочу обычного ребенка!
— Эгоистка! — рассердился Синичкин. — Лежи тут!
Он вернулся на кухню к сыну и сказал, что тоже подумает над его словами.
— Спасибо, — поблагодарил мальчик.
— На здоровье, — ответил Володя.
В голове Синичкина родился план вызвать представителя Книги рекордов Гиннесса и запечатлеть на камеру такое выдающееся его дитя. Но как доказать Жечке Жечкову, что мальчику действительно всего пять дней от роду?.. В этом состояла главная загвоздка…
— Ах, не нужно никакой шумихи по моему поводу! — сказал маленький Семен.
— Я не хочу славы. Слава — блеск самовара в лучах вечернего солнца. Она неплодо-творна и разрушает организм до основания. Скромность — вот что созидает душу, оттачивая ее грани.
Синичкин оторопел от того, что сынок прочитал его мысли, но постарался виду не подать и опять пообещал, что подумает над словами Семена.
— Еще колбаски хочешь? — поинтересовался капитан.
— Спасибо, я сыт. Мне кажется, что нельзя в еде переусердствовать, так как сытый желудок — это колыбельная для мозга.
Участковый поперхнулся холодной котлетой и взялся за стакан с чаем в тяжелом подстаканнике. Обычно он подслащивал напиток тремя ложками сахара, но на этот раз решил обойтись одной, да и то без верха.
— Тяжело мне, сынок! — почему-то сказал Володя. — Преступления не раскрываются!..
— Значит, не там ищете, — ответил мальчик. — Все преступления раскрываются, только десятилетия могут пройти, или жизни.
— Девушку убили. Красавицу!
— Жаль.
Синичкин вдруг заметил, что волосы Семена, к началу завтрака отросшие до ушей, сейчас закрыли их полностью.
Эка, диво! — воскликнул участковый про себя. Но сейчас же вспомнил, что и с ним случаются всякие дива, например, ноги светятся!
— Твои ноги — живородящие! — объяснил маленький Семен, опять прочитав мысли отца. — Твои ноги рождают чужие судьбы, о которых тебе неведомо, но которые тесно с тобой переплетены. Ты проводник, отец!
— Проводник чего?
— Воли.
— Чьей?
— Воля может быть только одна. Божья!
Володя перекрестился, но получилось у него это слева направо и почему-то двумя перстами.
Слышащая разговор Анна Карловна находилась в постели в крайнем замешательстве и все время хотела потерять сознание, так как для нее весь диалог казался сверхъестественным и устрашающим.
— А ты кто, сынок? — спросил Синичкин.
— Твой сын.
— Ты тоже проводник?
— Каждый проводник.
— А чего ты проводишь?
— А я пока не знаю. Я слишком мал.
— Ах, сынок! — мечтательно воскликнул Володя. — Как бы я хотел, чтобы твоя судьба была удачливее, чем моя! Чтобы ты достиг всего, чего сам захочешь, и чтобы мы с мамой гордились тобой!
— Я постараюсь, папа. Но у меня никогда не получится рождать жизни, тем более по многу раз!
— Твой талант обнаружится в другом! Не сомневайся! Никогда нельзя терять надежды! Ты еще слишком молод!
Анна Карловна все же потеряла сознание.
Володя Синичкин услышал треск и обнаружил, что рубашка сына разошлась по шву, оттого что плечи его раздались вширь.
— В школу тебя надо определять! — решил участковый. — Пора!
Семен как-то странно посмотрел на отца, но в ответ ничего не сказал, лишь жалостливо взглянул вдруг посеревшими из голубых глазами.
Володя поежился, закончил завтрак, глотнув несладкого чая, и сказал, что обязан отправляться на работу.
В обеденный перерыв он опять разговаривал с майором, повествуя начальнику о мудрости сына, о его философском построении души, на что Погосян искренне радовался, потирая живот.
— Ай, молодца! — Он имел в виду сына Синичкина. — Молодца!
Потом начальник вдруг загрустил и опять проговорил, что скоро умрет, чем рассердил подчиненного.
— Нельзя так говорить! Это Богу противно!
Погосян опешил.
— А что, на все воля Божья! — наехал Синичкин круче. — Никто не знает, близок ли, далек его конец! Вон на Магистральной улице чемпион мира по штанге в ларьке пивом торговал, гора мышц, здоровье, как у быка, так обвалился балкон на десятом этаже и сплющил ларек вместе с чемпионом. Диалектика!
— А у меня живот — комок невров! — почему-то вспомнил Погосян. — Скоро Новый год.
— Скоро.
— Завтра Карапетяна выпускают.
— Прижился язык?
— Прирос. Только чересчур длинный. В рот не помещается!..
Появился Зубов. Он сплюнул на пол семечковую кожуру и сообщил:
— Мою Василису Никоновну в больницу забрали. Нервный криз. Во как!..
Было совсем непонятно, расстроен армянин или нет, но офицеры посочувствовали коллеге и предложили ему покушать долмы и хошломы. Прапорщик согласился и доел все, что оставалось на столе. Потом он громко икнул, на что майор Погосян неожиданно разозлился и за-орал:
— Что, гады, расселись!!! У нас два убийства, а вы тут о детях и женах беседы ведете!
Начальник попытался было встать, но живот задел за край стола и некоторая посуда соскользнула на пол. Прогремело металлическими приборами и разбившимся стеклом.
— А-а-а, ядрена мать! Кто убил татарина Ильясова?!! Тебя спрашиваю, Синичкин?!! Говорить, не молчать!!!
— Так… — участковый опешил на мгновение, но потом доложил четко: — Татарина Ильясова лишили жизни Митрохин, его сосед, и Мыкин — дружок Митрохина! Есть протокол с признаниями!
— А где преступники? — взвизгнул Погосян.
— А преступников нету! В бегах!
— Розыск объявили?
— Местный — да! — ответствовал капитан.
— А всероссийский?
— На то команды не было!
— Ах е!.. — далее майор Погосян перешел на армян-ский язык, и чем дольше продолжалась его эмоциональная тирада, тем светлее становилась черная физиономия прапорщика Зубова-Зубяна.
— Понял, — отозвался Синичкин. — Объявляю всероссийский!
Он поднял трубку телефона и сказал несколько слов дежурному.
— А ты что встал!!! — оборотился с ненавистью к Зубову Погосян. — Кто прикончил Кино?!!
— Из всэх ыскусств для нас важнейшым является кыно! — неожиданно с армянским акцентом продекламировал Зубов и сплюнул семечковую шелуху на пол.
— Ах ты скотина! — завопил Погосян во весь голос. — Издеваться!!! Опять, армянская морда, в старшины у меня пойдешь! Не посмотрю, что супружница твоя в больнице! В рядовые!!!
Многоярусный нос Зубова поник.
— А я тогда уйду из органов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45