— Пальчиков много — ее, по всей видимости, — ответствовал эксперт. — Есть еще другие отпечатки.
— Какие? — взбодрился Погосян.
— Младенческие.
— А-а-а… — разочаровался начальник. — Поехали…
Милиционеры сели в свой газик, проводили взглядом труповозку, и Зубов нажал на газ.
— Как там Карапетян? — поинтересовался Погосян.
— Говорят, что скоро выпишут, — проинформировал Синичкин. — Правда, говорить он не скоро будет. Язык длинный.
Синичкин подумал о том, что сказал двусмыслицу, но решил не уточнять, а еще раз задался вопросом — отчего у Карапетяна такой длинный язык получился. Если бы язык ему не принадлежал, то произошло бы биологиче-ское отторжение. Ан нет, язык прижился, но почему-то растянулся наподобие языка варана…
Двусмыслицу пропустили мимо ушей и некоторое время ехали молча, под лузг тыквенных семечек.
— Мы тебя возле морга высадим, — оборотился Погосян к Синичкину. — Проследишь за вскрытием, может, обнаружится что…
— Меня тошнить будет, — предупредил участковый. — Я после больницы только, слабый…
— Там и окрепнешь! — подбодрил майор и протяжно зевнул. — Скорее бы Новый год!
Все были согласны душой с начальником и запредставляли себе чудесный зимний праздник, в котором каждого поджидает сюрприз.
— Чую недоброе! — признался майор.
— Что такое? — из вежливости поинтересовался Зубов, по-пижонски управляя машиной одной рукой.
— Чую, последний Новый год в моей жизни.
— Да что вы, товарищ майор! — заголосили в машине. — Да что вам такие мысли странные в голову лезут! Да вы молодой и всех нас переживете!
— А крепкий какой ваш организм! — просолировал Синичкин. — Могучий, я бы сказал!
— Льстецы! — буркнул Погосян, но все же ему было приятно…
Через час в Детский дом № 15 прислали резервную воспитательницу, которая никак не могла понять, с чего начать свои обязанности по причине большой напуганности происшедшим.
А вдруг здесь маньяк орудует и убивает исключительно воспитательниц? — думала тридцатилетняя женщина, и сердце ее дрожало и тряслось, как старинный будильник в действии…
Между тем Кузьминична пошла к Василисе Никоновне, дабы спросить разрешение взять найденыша к себе домой, пока такие дела в Доме творятся! Но директор даже не поняла, о чем ее просят, так как пребывала в расстроенных чувствах.
— Какой мерзавец! — причитала директор. — Мы его всем сердцем в семью приняли, в дворянское гнездо, можно сказать, а он меня, свою жену, по матери! Ах, что же делать!
— А вы бы не мешали мужчине работать, он бы вас и не обидел! — высказала свое мнение Кузьминична, чем привела Василису Никоновну в изумление.
— Да как вы… Да как вы смеете! — побагровела директор.
— А что такое? Чего тут сметь?.. Я вас, милочка, на целую жизнь старше, у меня и внуки имеются! Между прочим, у меня муж — грузин, очень горячий человек, не чета вашему!
— Да? — распахнула глаза Василиса Никоновна.
— Ага. Знаете, сколько мне раз от него доставалось? Ого… А все отчего? Оттого, что в дела его лезла! А так он очень заботливый и ласковый.
— Мой тоже в первый раз так…
— Ну и предоставьте его дела ему самому, и все будет преотлично!.. Так могу я взять азиата к себе?
— Ах, конечно, берите…
Кузьминична, обрадованная, ушла, а Василиса Никоновна решила пока подождать с абортом…
Синичкин присутствовал при вскрытии и, стараясь не смотреть на человеческие внутренности, внимал словам патологоанатома.
— Марина Владленовна Дикая, двадцать один год, девственница, — диктовал старый мясник. — Удар проникающий. С проворотом на триста шестьдесят градусов.
— А чем проникали? — спросил Синичкин, прижимая к носу платок.
— Какие-то странные частички в ране. Ну-ка мы их в микроскоп…
Старик приник к окулярам и после тщательной настройки известил:
— Частички пластмассы, красного цвета…
— Что? — вскричал участковый.
— Пластмасса, — повторил старый патологоанатом, удивленный милицейской эмоцией.
Ах ты Боже мой! — возопил про себя участковый. — А ведь не исключено, что Василиса Никоновна была права! И чего мы так редко прислушиваемся к женщинам!..
Синичкин попрощался с врачом и скорым шагом направился в отделение. Он теперь знал, каким орудием было произведено умерщвление юной воспитательницы Кино Владленовны Дикой.
Да, короткое кино у нее получилось!..
А еще Володя подумал, что во вверенном ему микрорайоне происходят вещи странные и криминальные.
Надо брать Митрохина и Мыкина и хотя бы с делом Ильясова кончать, решил Синичкин, входя в отделение…

9. ЧУДО ПРИРОДЫ
Ильясов превратился в таракана, хотел было прийти в ужас от такой перемены, но повременил и оказался прав.
У таракана много ножек, и потому потеря одной, тем более ее части, совсем незаметна для передвижения, — решил Илья.
Он сидел под ванной совершенно один и вспоминал случившееся. Ему вспомнилось, как он оскользнулся и упал, ударившись головой о край чугунной ванны. И при-шел в себя уже тараканом.
Ильясов пошевелил усами, сделал несколько шажочков, опустил краешек брюшка к белому кафелю и оставил на нем точку. А потом он вспомнил сражение с черными воронами, смерть своих детей, — и закружился вокруг собственной оси, перебирая множеством конечностей. Так горюют тараканы…
Айза, — шептал татарин нутром насекомого.
Ему вдруг подумалось: а есть ли у тараканов сердце? Он прислушался, пытаясь уловить частые удары. И хо-тя слушал очень внимательно, биения главного органа так и не различил, а потому заключил, что главная человеческая часть в таракане отсутствует. И кстати припомнил, что в бытность человеком, давя каблуком кишащих на кухне тварей, обнаруживал лишь белесые пятна.
Значит, во мне нет сердца и крови, — заключил Ильясов. — Наверное, во мне отсутствуют также и нервы?.. Нет, неправда, ведь при воспоминании об Айзе и заклеванных насмерть детишках во мне все дрогнуло. Может быть, это душа?.. Значит, у всех есть душа, и у насекомых тоже?..
Татарин услышал шорох. Он прислушался, а затем пригляделся. Из-под ванны выползали маленькие тараканы, медленно, осторожно проверяя безопасность своими тонкими усиками, похожими на человеческие ресницы.
Тут Ильясов понял, что он гораздо крупнее своих сородичей, да и цветом черен, тогда как прибывшие — рыжие.
Его обползали стороной, стараясь не задеть случаем. В этом чувствовалось уважение и одновременно страх перед такой тараканьей громадиной, какой он оказался волею судеб.
Неожиданно в дверь зазвонили, и голос Митрохина настороженно заговорил с лестничной клетки:
— Открой, Ильясов! Я знаю, что ты там!
А потом дверь открылась, и сосед вошел в квартиру, продолжая говорить, что ему доподлинно известно — Ильясов сейчас находится дома, и что он зря прячется, так как зла ему никто не хочет.
Елизавета проследила! — догадался татарин и вылез на полкорпуса из-под ванны.
В этот самый момент Митрохин изволил полюбопытствовать в совмещенном санузле, увидел его, Ильясова, в тараканьем образе и вероломно напал, стараясь раздавить ботинком.
В организме Ильи дрогнуло, всем множеством своих ножек он отпрыгнул под чугунную тьму, чем разозлил соседа ужасно. Зато погибли несколько рыжих, треснувших под каблуком…
Затем сосед ушел. Татарин вновь выполз из-под своего убежища и пополз в комнату, где забрался на трюмо с зеркалом и рассмотрел свою внешность.
Его все устроило, особенно золотой зуб, торчащий между усов…
А еще потом он приполз в кухню, где долго поедал хлебные крошки, вспоминая себя голубем.
— Курлы-курлы!.. — попытался он жалобно, но ничего не получилось, даже шипения.
Татарин опять ощутил прилив душевной боли и уполз под ванну, где проспал несколько без сновидений, а когда пришло бодрствование, заметил, что рыжие собратья уходят под чугун в большем количестве, нежели из-под него.
Видать, щель там, — решил Илья. — И я поползу в эту щель!
И он пополз вслед за рыжими, пролезая через какие-то трубы, которые то обжигали тело, то холодили его зимней стужей.
А потом он вновь вылез из-под чугунной ванны на свет Божий и поначалу ему показалось, что каким-то кружным путем его тараканье тело вынесло в родную квартиру, но он тотчас переменил мнение, когда увидел голые женские ноги, а приподнявшись слегка — и остальные женские обнаженности.
Елизавета! — узнал Ильясов. — Так это я в квартиру соседа попал! Вот так дела!
Девица, как обычно, любовалась своим отражением в зеркале, сковыривая ноготком с лобика то, что ей не совсем нравилось.
Ильясов опустил свои тараканьи глаза, на секунду ему захотелось укусить золотым зубом Елизавету за щиколотку, но он поборол это желание и опять клюнул краем брюшка кафельную плитку, оставляя на ней черное пятнышко.
В дверь Митрохина зазвонили, и девица Елизавета, набросив халат, покинула ванную.
— Откройте, милиция! — услышал татарин.
— А папки дома нет!
— Митрохин! — позвал милиционер громко. — Давай выходи! А то невесть что подумаю, почему ты от властей скрываешься!
Ильясов услышал, как милиционер пожурил Елизавету, мол, врать нехорошо, а та в свою очередь налетела на участкового, взвизгивая, что врываться в чужую квартиру никто не имеет права, во всяком случае без санкции!
— А ну, пошла в комнату! — донесся голос самого Митрохина.
Далее для Ильи началось самое интересное. Милиционер так хитро подвел все к тому, будто Митрохин убил его, Ильясова, что татарин изумился всем своим существом. Митрохин позеленел от ужаса и завопил, что не лишал никого жизни, что все это произвел его дружок Мыкин, начальник теплосети, путем отсечения ноги топором, а потом ударом ледоруба по темечку!
После такого признания участковый предложил Митрохину проследовать за ним в квартиру Ильясова, дабы снять показания под протокол и подпись подозреваемого.
Татарин поспешно бросил все свое тараканье тело в обратную сторону, преодолевая бесчисленные трубы, пока вновь не оказался под ванной своей квартиры, где подслушал остальную часть разговора.
Митрохин клялся и божился, что убийство произошло случайно, что они с Мыкиным, приобретя эхолот, опробовали его в карьере, а потом, когда рыба клюнула, ею оказался купающийся ночью татарин Ильясов.
Татарин выполз из-под своего убежища и засеменил к приоткрытой двери, чтобы лучше было слышно.
— А труп, труп где? — интересовался участковый.
— Может, волной снесло?
— Может. А кто ухо отрезал ему?
— Какое ухо?!!
Неожиданно Илья Ильясов испытал приступ совести. Ведь его никто не убивал, а ногу действительно отрубили случайно, в откушенном же ухе виноваты вороны!
Мучимый жалостью к безвинному соcеду, Илья пополз в комнату, залез под старый буфет, потом тут же выбрался из-под него и хотел было закричать, что вот он я, Ильясов, живой, лишь прихрамываю незаметно, и нету преступления здесь, недоразумение одно!
Но крика у него не получилось, даже шипения не произошло. К тому же его заметили!
Митрохин снял с ноги ботинок и со злостью швырнул в таракана.
Татарин чудом увернулся и уполз обратно под буфет.
— Ишь ты! — изумился милиционер. — Чудо природы!.. И откуда такой?
И тут же Синичкин подумал, что в комнате душно, воздух затхлый, а в такой атмосфере еще и не то может вывестись!.. Он решительно подошел к окну и распахнул форточку.
А вслед за этим участковый отправил Митрохина домой собирать вещи по причине собственного ареста.
Черт с ним! — решил Ильясов, разобиженный на то, что Митрохин не оценил его благородства и бросался ботинком на поражение. — Тем более крысу мне подкладывали…
Милиционер и Митрохин ушли, а Ильясов продолжал оставаться под старым буфетом. Постепенно его тараканья душа успокоилась, помягчела от усталости; он задремал, и грезилась ему Айза в различных обличьях… Если бы тараканы могли плакать, то этот самый большой в мире таракан утонул бы в собственных слезах и, может быть, превратился в рыбу. Хотя это уже было…
После того как капитан милиции Синичкин неожиданно потерял на улице сознание и Митрохин выкрал у беспомощного стража пистолет «ТТ», он, вооруженный подозреваемый, словно кенгуру, побежал большими скачками куда глаза глядят. Бежал столь долго, сколь хватило силы, пока сердце не заколотилось в горле.
Митрохин остановился с высунутым языком и, обуянный ужасом от происшедшего, хотел умереть тут же на месте. Но это желание было лишь гиперболой, на самом деле жить хотелось невероятно, и преступник, порывшись в кармане, выудил из него монету для телефонного автомата, с помощью которого и соединился со своим товарищем и подельщиком Мыкиным.
— Чего тебе? — буркнул недовольный Мыкин.
— Срочно вали с работы! Сейчас за тобой придут!
— Чего-чего?
Мыкина вызвали с совещания, на котором городское начальство выказывало недовольство теплосетью, и он был крайне раздражен.
— Чего ты несешь? — сдавленно прошептал в трубку тепловик.
— Меня пытали! — неожиданно вырвалось у Митрохина. — Психологически. Меня арестовали за убийство Ильясова…
— Сдал меня, сука?!!
— Я милиционера избил, выкрал пистолет и сбежал!
— Что?!!
— Вышка нам грозит! — врал Митрохин. — Так милиционер сказал. Вот я его…
— А-а-а… — завыл Мыкин тихо. — Что ж ты, гад, сделал! Тебя же на понт брали!
— Бежать надо! — спокойно сказал товарищ.
— Ах, мать твою!.. Ты где?..
Митрохин огляделся и объяснил, что сзади него пивная по улице Рыбной и что он будет ждать друга в ней…
Ему пришлось выпить шесть кружек светлого пива и два раза сходить в туалет, пока он не увидел в дверном проеме физиономию Мыкина.
Тепловик даже не стал переодеваться и явился в спецовке, в которой его не хотел пускать швейцар, объясняя, что стекляшка заведение приличное и в кроссовках входить нельзя.
После долгих объяснений швейцару пришло в голову посмотреть клиенту в лицо, и, найдя его белым как мел, с трясущимися от злобы ресницами, страж заведения спешно ретировался, пропуская Мыкина в затуманенную сигаретным дымом залу.
— Я — здесь! — помахал рукой Митрохин.
Он уже заказал пару пива для товарища и соленых бараночек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45