— Чего врешь? Он еще ходить не может!
— Да точно, — оправдывался Жора. — Рукой как даст!
— Фонарь разбил! — проныл Шишкин.
— Оттого и говорит, что новенький ударил, — продолжил кто-то. — Не хочет отвечать за фонарь!
— Жирный! — донеслось из другого угла.
— Свинятина! — поддержал какой-то товарищ.
— Разби-ил фонарь!.. — Шишкин плакал.
— Отвечать придется, — пришел из угла вердикт.
Сушкин понял, что его будут сейчас бить и именно за то, что он толстый, за то, что он не такой, как все. Но орать теперь будет нельзя, так как это воспринимается детдомовскими как западло, как призыв на помощь взрослых, что совсем запретно. За такое будут лупить вплоть до получения паспорта.
— Будете бить? — обреченно поинтересовался Жора.
— Ага, — подтвердили из угла.
— А можно я рот подушкой закрою, а то, боюсь, за-ору?
— Полотенцем! — скорректировали. — Мы тебя по морде тоже бить будем.
— Хорошо, — согласился Сушкин, нащупал в темноте спинку кровати, на которой висело вафельное полотенце, и засунул его край себе в рот.
— Готов? — спросили.
— Угу, — промычал Жора в ответ, лег на пол и сгруппировался.
Его били долго. Дети были маленькие, и поэтому их несильные удары не могли еще увечить внутренних органов человека, но боль причиняли изрядную.
Сушкин извивался по полу, стараясь прикрывать голову.
— Ну-ка, открой лицо! — приказал кто-то.
— Ой, больно! — сдавленно стонал Жора.
— Ничего-ничего! Открывай лицо!
Сушкин потихонечку убрал от физиономии руки.
— Только не очень сильно! — взмолился он.
— Постараемся!..
Жора почувствовал удар ноги в самую скулу, унюхал запах грязных пальцев и тихо взвыл.
— Уж очень ты жирный, братец! Животину твою не пробьешь, поэтому мы тебя по морде!
— Я понимаю, — всхлипнул Сушкин.
Избиение продолжалось минуты две-три. Особой злобы в побоях не было, так, проформы ради. Не принимал участия в экзекуциях только Шишкин, еще хныкающий про себя от потери фонаря.
— Все! — сказал кто-то, и последний удар пришелся Сушкину по заду, что было воспринято им как легкое поглаживание. — Свободен!
Какое счастье лежать на холодном полу и ощущать, как постепенно из твоего тела уходит боль, оставляя ме-сто сладостным ощущениям, легкой жалости к себе…
Сушкин чувствовал разбитой щекой прохладу паркетного пола, который не позволял синякам расползаться по лицу мальчика, служа вместо холодного пятачка.
Где моя мама? — подумал Жора.
Он еще минут пятнадцать не поднимался с пола, размышляя о том о сем, а потом встал — сначала на карачки, затем на ноги. Ему хотелось спать, и он поплелся к своей кровати. По пути его взгляд зацепил лицо Шишкина, чей фонарь разбился; Жора остановился над ним, спящим, а потом, размахнувшись, вдарил ему в морду со всей силы.
Из носа ребенка потекла кровь, но удивительно, он не проснулся, видимо, воспринял боль как сон.
Зато Сушкин разрядился и, покряхтывая, улегся на свою койку, поворочался несколько, а потом заснул, и снилась ему мама в образе поварихи Кузьминичны, покупающей ему большой шар, наполненный водородом…
На следующее утро Кино Владленовна докладывала ситуацию директору Детского дома Василисе Никоновне Зубовой.
— Надо приходовать ребенка! — выразила свое мнение директор. — В милицию, конечно, заявим, это просто, пусть все-таки мамашу поищут!
Кино Владленовна знала, что муж Василисы Никоновны, Аванес Зубян, из армян, сам милиционер их района и, значит, дело решится безо всяких проволочек.
— Все равно нам ребенка передадут. У нас в Пустырках только один Детский дом.
Василиса Никоновна закурила сигарету и зачем-то сказала:
— Мой папа — дворянин!
Воспитательница Дикая тактично промолчала.
— Мальчишечка-то хоть хорошенький?
— Кажется, азиат, — ответила Кино Владленовна. — Но хорошенький!
— Хорошо, что не негр, а то бы затравили наши подкидыши!
Дикая умолчала о ночном происшествии, а потому ей стало стыдно, и красивые щеки ее зарумянились.
Но Василиса Никоновна не заметила пожара на лице молодой воспитательницы и разрешила ей идти к своим подопечным, дабы те не сотворили что гадкое.
— Да там Кузьминична приглядывает!
— Идите, идите! — поторопила директор, а сама сняла трубку с телефонного аппарата.
Трубка гудела, а Василиса Никоновна задумалась о муже, о том, как она влюбилась вдруг безоглядно в черного-пречерного армянина из какого-то горного селения. Армянин оказался шерстяным по всему телу, умел ухаживать, как истинный кавказец, и пленил ее девичью душу без остатка, а также приручил тело, как никто другой из мужчин, особенно русских.
На вторую неделю их романа Аванес Зубян сделал ей предложение. Она тотчас дала согласие, но отец ее, дворянин, воспротивился этому браку, пока жених не примет православия.
— Да я и так христианин! — вскричал Аванес.
Дворянин не знал, что армяне тоже почти ортодоксы, и чтобы не показать себя малообразованным, добавил:
— Имя нам, милый мой, требуется русское! Хочешь Василису — называйся Иваном! Так во всех русских сказках!
Аванес закручинился, но любовь его была столь сильна, а либидо так рвалось наружу, что он размяк и исправил в паспорте армянское окончание своей фамилии на русское.
— Ради любви! — произнес он в загсе и после всех свадебных процедур неделю провел в кровати со своей молодой женой Василисой, чуть не уморив ее до смерти.
Уже после Аванес честно пытался обучить супругу приготовлению армянской пищи, но ей этого было не дано совершенно, зато превосходно получались русские блюда, к которым Зубян быстро приохотился, ел много и любил свою жену сильно…
— Але!.. — проворковала в трубку Василиса Никоновна. — Зубова мне, пожалуйста!
— На задании! — ответили из трубки недружелюбно.
— Передайте ему, пожалуйста, что супруга звонила!
Голос в трубке смягчился.
— Василиса Никоновна?
— Я, — призналась директор.
— Наслышан, наслышан…
Голос в трубке обладал тем же акцентом, что и у мужа Василисы, а потому в душе у нее стало мягко, как от чего-то родного.
— Что передать?
— Вы — Карапетян?
— Нет. Ему язык оторвало, сейчас пришивают.
— Тогда Синичкин?
— У него ноги разнесло на рекорд. В госпитале капитан.
— А вы кто?
— А я дежурный…
— А-а…
Василиса Никоновна положила трубку и пребывала в полном недоумении. Либо ее разыграли, либо какая-то глупость происходит в отделении. Как это лейтенанту Карапетяну оторвало язык? Как у капитана Синичкина могло ноги на рекорд разнести?.. Какой рекорд?.. Эти вопросы сделали женщину на некоторое время глупой. Она подумала, что, может быть, ее супруг не делится с ней важными событиями, происходящими в их отделении, а это Василису Никоновну раздражало, так как она считала себя по социальному положению выше, чем муж.
Ну и я про подкидыша не скажу! — решила директор. — Как-нибудь потом оформим…
Тут Василисе Никоновне позвонили из районного отдела образования, и она отвлеклась от непонятностей ради насущных дел, необходимых для жизнеобеспечения вверенного ей Дома…
Кино Владленовна собственноручно кормила найденыша, посадив того на колени. Она потчевала азиата тюрей из яблок, мальчик кушал хорошо, а рядом стоящая Кузьминична расплывалась от умиления.
— Кто ж он? — вопрошала пожилая кухарка. — Китаец или кореец? А может, казах?
— Все может быть, — пожимала плечами Кино Владленовна, собирая с подбородка мальчишки яблочные подтеки. — Какая, впрочем, разница?
— Вот я вспоминаю Олимпиаду, — сложила на полной груди руки Кузьминична.
— Тогда ровно через девять месяцев пошли по столице негритята, китайчики и япончики. Интернациональная любовь!.. Может, с годик назад у нас тоже какое международное мероприятие было?
— Все может быть, — согласилась воспитательница.
Она увидела Сушкина, который попытался было скрыться с ее глаз в туалете, но Дикая окликнула мальчика, и он, понурив голову с толстыми щеками, неохотно подошел.
— Подними голову! — приказала Кино Владленовна.
— Заче-ем?.. — проныл Сушкин.
— Подними, кому говорю!
Жора поднял лицо навстречу взору Кино Владленовны, и она обнаружила на лице толстяка многочисленные синяки всех цветов радуги.
— Спрашивать кто — бесполезно?
— Конечно, нет! — отозвался Сушкин.
Воспитательница заволновалась, что сейчас произойдет непоправимое и воспитанник будет обречен на многолетние страдания. Но она оказалась не права.
— Воду в туалете разлили! — разъяснил Сушкин. — Я всей физиономией об пол! Так-то вот, жизнь жестока!
Кино Владленовна вздохнула с облегчением:
— Иди.
— Иду.
Сушкин снова отправился в туалет, в котором курили сверстники.
— Заложил? — спросил кто-то.
— Давай один на один за оскорбление! — предложил Жора. — До первой крови!
— Вечером, — ответил обидчик. — Если желание будет.
— Будет…
Кино Владленовна закончила кормить подкидыша, всунула ему в рот бутылочку с соской, и он стал пить жадно, причем высвободил свои ручки и прихватил ими поилку, поднимая ее на тот градус, который ему был нужен.
— Ишь ты! — удивилась Кузьминична. — Ручки какие проворные! И не похоже, что он грудной! Вон и зубов во рту штук пять!
— Способный! — согласилась воспитательница.
Ребенок допил и протянул пустую бутылку кухарке.
— На!
Челюсть Кузьминичны отвалилась.
— На! — повторил младенец.
Кино Владленовна чудом удержала ребенка на руках, но он сам высвободился и скатился с девушкиных красивых колен, встал на ножки и пописал на ковер, долго и старательно образовывая лужу.
— Все, — сказал подкидыш и зевнул.
Потом лег тут же, возле произведенной им лужи, и в мгновение заснул.
Женщины смотрели на спящего младенца, и их рты были похожи на скворечники.
Первой в себя пришла видавшая виды Кузьминична.
— Просто он взрослее, чем кажется! Бывает, у детей-азиатов рост задерживается, когда общее развитие нормальное!
Лицо воспитательницы Дикой было абсолютно белым, лишь голубая прожилочка дергалась на виске.
— Да-да, — ответила она.
— Однако надо ребенка отнести в кровать! — поделилась своим мнением кухарка. — Негоже ему на полу почивать!
— Да-да…
Видя, что Дикая находится в состоянии невменяемо-сти, Кузьминична сама подхватила мальчишку на руки и понесла его в спальню.
— Нет-нет! — запротестовала воспитательница. — Не надо его к взрослым!
— Так у младших мест нет!
— Я возьму его к себе…
Кухарка с прищуром посмотрела на Дикую, пожевала толстыми губами и спросила:
— Справишься? — И сама же ответила: — Справишься! Однако извести Василису Никоновну, для порядку.
— Конечно.
Воспитательница взяла из рук кухарки ребенка и осторожно, чтобы не разбудить, понесла его к себе в комнатку, где отворила с кровати всякие покрывальца, одеялки и уложила подкидыша на свое девичье место.
Она присела на минутку рядом, повздыхала чуток, спросила шепотом: «Кто же ты?», а потом отправилась на прием к директору…
— Вот так, — закончила свой рассказ Кино Владленовна.
— Ну что ж, — покачала головой, украшенной пышной прической, Василиса Никоновна. — Такое бывает. Развитие опережает рост!
— Так можно пока он у меня поживет?
Директор по своей природе была совсем не зла, а потому ответила:
— Почему нет?
— Спасибо, — поблагодарила воспитательница Дикая.
— Не за что, девочка.
Когда молодая коллега ушла, Василиса Никоновна задумалась о своей семейной жизни и обнаружила, что в ней совсем нет детей.
Ей не стало грустно от этого открытия, директор вспомнила свой возраст и сочла его не совсем критиче-ским для рождения потомства, а потому непременно решила с сегодняшнего дня перестать пользоваться противозачаточными таблетками. В том, конечно, была своя проблема, так как противозачаточные таблетки помимо деторождаемости контролировали взвешенность муж-ских гормонов в организме женщины и не позволяли расти на ее теле белесому пушку.
Бог с ним, с пушком, — решила Василиса Никоновна. — Тем более, что муж у меня волосат, как обезьяна! Главное, чтобы мальчик родился! А то если на свет девочку произведем и пойдет она ликом в отца, то несчастна будет ее жизнь.
Василиса Никоновна решила снова позвонить мужу на работу, так как накануне ей поговорить со своей армян-ской половиной не удалось по причине позднего прибытия милиционера со службы домой.
— Але! — сказала она в трубку. — С кем говорю?
— Дежурный.
— Это Зубова, жена старшины!
— Никак нет! — отчеканил дежурный.
— Что — «никак нет»? — не поняла директор Дома.
— Никак нет! — повторил дежурный. — Иван Зубов теперь не старшина, а со вчерашнего дня прапорщик!
Ах, подлец, — подумала Василиса Никоновна. — Не сказал! Наверное, не хотел будить меня!..
— Так что же, могу я поговорить с прапорщиком Зубовым Аванесом?
— А вы умеете долму готовить? — поинтересовался дежурный.
— Нет, — ответила женщина раздраженно. — Зубяна мне!
— Так точно.
Прошло некоторое время, прежде чем в трубке прозвучало знакомое протяжное «алло-о».
— Авик! — сказала Василиса Никоновна. — Авик, это жена твоя!
В трубке послышалось лузганье.
— Опять семечки лузгаешь?
— Прапорщик Зубян слушает!
— Не Зубян, а Зубов!
— Не лузгаю, а грызу!
Василиса Никоновна хотела было рассердиться, но ситуация к этому не располагала, и потому женщина сказала в трубку отчетливо:
— Авик, я беременна!
Лузганье прекратилось.
— Ты не понял?!.
— Повтори! — потребовал хриплый голос с армян-ским акцентом.
— Я — беременна, — отчетливо произнесла русская жена.
Василиса Никоновна не обманывала своего армянского мужа. Она действительно верила, что если закончила принимать таблетки, то после сегодняшней жаркой постели ее лоно непременно понесет.
С той стороны трубки шумно дышали. Василиса Никоновна терпеливо ждала.
— Спасибо, — хрипло проговорил Аванес. — Люблю тебя, как воздух, как небо, как горы!..
Василиса Никоновна прервала на этом стихосложение мужа и объявила ему, что отныне он должен вести себя подобающе, как понимающий это торжественное жен-ское состояние.
— Так точно, принцесса!
— И должен прекратить лузгать семечки!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45