Зубы его блеснули в жутком насмешливом оскале. Берен сжался, готовясь к последнему бою, но Кархарот опустил голову на лапы и вяло прикрыл глаза.— Скорее, — шепнула Лютиэнь. — Я усыпила его. Скорее!Они вступили во Врата. Мрачное величие подавляло, сгибало душу, лишало воли. Воистину здесь было сердце Зла, средоточие страха и мрака; но пути назад Не было. А путь вперед был свободен. Ни одного орка, к своему удивлению, Берен и Лютиэнь не встретили. Здесь было бы страшно и орку — здесь обитали существа куда более жуткие. Неподвижные воины стояли у распахнутых дверей — в черненых кольчугах, в черных плащах, с черными щитами без знаков, без гербов. Их лица были бесстрастны; воины смотрели мимо пришельцев, словно бы и не видели Берена и Лютиэнь. И похолодело от ужаса сердце Берена, когда он понял, кто это. Живые мертвецы, которым чародейство Врага дало видимость жизни…Все невыносимее неотступный пристальный взгляд, ни на минуту не отпускавший Смертного и Бессмертную. Казалось, взгляд этот ведет, тянет их вперед по бесконечным коридорам — они шли, не в силах противиться неведомой силе, шли среди тьмы и настороженной пустоты, а откуда-то все тянулась песнь, тоскливая, выматывающая душу: хотелось разорвать грудь и вопящим кровавым комком души вырваться отсюда — наверх, наверх, наверх… Кто? Рабы? Обреченные? Что в этой песне, в этом лишающем воли плаче? Что за тризна там — в бездне?Все ближе… Быстрее, быстрее — мимо непонятных символов на стенах, мимо странных изваяний и изображений, по бесконечным коридорам, едва освещенным холодным неярким светом бившегося в железных светильниках пламени… Иногда сквозь раскрытые двери залов Берен видел какие-то тени и образы, людей в черном, творящих странные обряды… Все неотступнее взгляд, все тоскливее песнь…Высокий проем двери. Вот оно. Паук там. Он ждет. Уже не уйти.Они вступили в тронный зал.
Властелин Мрака, Зла и Лжи, чудовище с глазами, пылающими адским пламенем, демон, закованный в несокрушимую, тверже адаманта, броню, чье слово несет войну, чья рука сеет смерть, чья сила — ненависть, чья власть — ужас… Говорят, когда он идет, земля содрогается под его ногами. Говорят, всякий, чья воля не тверже стали, утратит рассудок, взглянув ему в лицо… Вот он — в одиночестве неподвижно сидит на черном престоле, и только глаза его неотрывно следят за вошедшими, а в высоком острозубом венце горят Три Камня.Не замечая этого, Смертный и Бессмертная дрожали, жались друг к другу, как испуганные дети, заплутавшие в ночном лесу. Но любовь сильнее страха смерти: Лютиэнь сжала маленькие кулачки и смело взглянула в лицо Врагу. Тот усмехнулся, сделал почти неуловимый жест рукой, и одеяние чар, делавшее дочь Тингола похожей на огромную летучую мышь, соскользнуло с ее плеч — легко, как от ветра падает снег с ветвей юного деревца. Теперь она стояла перед троном в узком серебристом платье, и темные волосы шелковым водопадом ниспадали на ее плечи. Мягкий мерцающий свет скрадывал запыленный обтрепанный подол, трогательно-неумело поставленные заплатки: она стояла словно отлитая из серебра маленькая статуэтка. Живым было только лицо — почти детское, беззащитно-вдохновенное.— Я — Лютиэнь, о Властелин Мрака. Я пришла, чтобы танцевать перед тобой и спеть тебе, как поют менестрели Средиземья.Черный Властелин молча кивнул.И Лютиэнь начала танец — медленный колдовской танец, рождающий музыку, подобную звону ручья или шелесту травы. Сознавала ли она сама, что поет? Этой песни она не могла ни слышать, ни знать — и все же слышала: в шорохе крыльев птицы, в неслышных мелодиях звезд, в шелесте ветра, в шепоте осеннего дождя. Человек поет так, лишь когда он один и нет дела до того, что подумают о его песне другие. И казалось Лютиэнь — она одна, и вставали вокруг тысячелетние деревья, и низко-низко висели прозрачные капли звезд, отражавшиеся в глубоких темных водах колдовского озера мерцающими водяными лилиями — как в тот, первый день, когда словно от долгого сна пробудилось ее сердце, и было радостно и больно, потому что знала — недолог век их любви…И замер Берен — словно завороженный, слушал он голос возлюбленной, песню, что струилась перед глазами как светлый печальный сон. Безмолвным изваянием застыл на троне Властелин Тьмы, а Лютиэнь танцевала, кружилась в медленном колдовском танце Луны — в танце Иэрне…
…У Песни было лицо. Тонкое, юное и прекрасное лицо, бледное до ломкой льдистой прозрачности, и бездонные печальные глаза, в которых тогда, тысячи лет назад, он не смог — не посмел читать.Она смотрела на него. Смотрела — и не отводила взгляда.… Ты устал, говорила Песнь; вся тяжесть мира — в этом венце, вся тяжесть мира — на эти плечи… отдохни, сомкни веки: пусть будет хотя бы миг покоя… Я знаю все, я вижу все — я всегда рядом с тобой, говорила Песнь, и голос ее был как вздох ветра, несущего горький запах едва расцветшей полыни. Мэй антъе ахэнэ — я возьму твою боль… У Песни были узкие руки целительницы, и пальцы Ее были — звон тонких замерзших ветвей, и ладони Ее были — хрупкая, нежно просвечивающая морская раковина, чаша, наполненная до краев хрустальной родниковой водой, и чашу эту Она протягивала ему, как благословенный дар.Поднявшись с трона, словно очарованный Луной, Изначальный шагнул навстречу Песни, беззвучно прошептав Ее имя, — и соскользнул в сон, и милосердная Тьма без мыслей, без сновидений прохладным покровом укрыла его…
… — Он приказал пропустить их? Он сам?! Да пустите же меня, что же вы!.. Не успеть. Уже не успеть. Опоздал. Стремительно Гортхауэр ворвался в уже опустевший зал, на миг застыл, увидев распростертого на полу в какой-то мучительно неудобной, беспомощной позе — своего Учителя, и безумная мысль обожгла фаэрни: мертв?!. Он рванулся к Мелькору, упал на колени, приподнял его: Что с тобой… кто посмел, что же это… Медленно расплывается багровое пятно на черных одеждах. Такая маленькая рана… просто не может быть столько крови… Что с тобой сделали ? !. Гортхауэр разорвал одежду на груди Учителя — и замер от ужаса.Он не сразу понял, что не теперь были нанесены эти раны. Он стискивал зубы, пытаясь подавить бьющую его дрожь. Что с тобой сделали, за что, будьте прокляты… Перед глазами — огненная пелена. Фаэрни опустил веки. Он медленно вел рукой над раной, не касаясь ее, но ладонь жгло так, словно положил руку на раскаленные угли. Ничего, это ничего, я сумею… сейчас все пройдет… Открыл глаза.Смог только — остановить кровь.Голубоватый просвечивающий лед, глубокие трещины во льду — черные. Бесконечно дорогое лицо, единственное — как позвать, как вернуть?..— Тано… им энгэ, им къерэ, ийме — им эркъэ-мэи… — без голоса, как заклятье, как молитва, слова теряют смысл, рассыпаются шорохом невесомых осколков — не умирай, не уходи, не покидай меня, — и отчаянным криком: — эран!.. Мелькор открыл глаза. Рывком поднялся; встал, опираясь на плечо фаэрни.— Учитель… — голос не повиновался Гортхауэру.— Халлэ, тъирни. Большего сделать нельзя.— Тано…— Эти камни — Судьба… у них — свой путь. Я не знал… и Феанаро — он не знал тоже, что сотворил — проклятие своему роду… не я проклял — я не мог — ведь Дети… Понял поздно. Думал, останутся у меня — совладаю с этой силой… не вышло. Предопределение. Воля… Единого. Судьба…Ровный голос, всегда пугавший Гортхауэра, и странный, в себя обращенный взгляд; фаэрни смотрел на Мелькора снизу вверх в беспомощном ужасе.— Тано!.. — вскрикнул отчаянно: показалось — Учитель бредит. Тот, кажется, не услышал.— Постой… но она — ведь она была здесь? — растерянно, с непонятной надеждой.— Да, да — была! Лютиэнь Дориатская, и с ней — Смертный, Берен!— Нет… я не то… конечно, этого не может быть — ведь тысячи лет…— Да что с тобой, Тано?! Что они с тобой сделали?Фаэрни затравленно огляделся. Его взгляд остановился на короне, глаза расширились.— Так это, — потрясение, — из-за камешка? Из-за кусочка эльфийского стекла? Все это?..Бесцветным ровным голосом, медленно поднимаясь с колен:— Я их убью.— Нет.— Пусти меня! — фаэрни рванулся яростно, по-волчьи скалясь. — Они не уйдут отсюда!— Ты не пойдешь за ними, Гортхауэр, — голос Изначального стал жестким и властным. — И никто не тронет их. Это приказ. Пусть уходят.И с затаенной горечью добавил:— Они ведь — люди… ПЕСНЬ: Судьба 465 год I Эпохи, апрель — май
…А он ждал их — Идущий-в-Тени, черный золотоглазый волк, которого эльфийские предания именовали Кархаротом. Он ждал — ив его глазах расплавленным червонным золотом плескалась ярость. Сейчас он был Гневом Гортхауэра. И когда Смертный и Бессмертная выбежали из Врат — волк прыгнул. Стремительно и неотвратимо. Молча. Целя в горло Смертному. Но мысль-смерть, пославшая его в прыжок, дрогнула, как рука на тетиве: в следующий миг Смертный лежал навзничь, пытаясь защититься, оттолкнуть тяжелое литое тело волка, ударить… И жаркие острозубые челюсти, со страшным сухим треском ломая кости, сомкнулись на руке Смертного. На руке. На правой…
…Берен полулежал, прислонившись к стволу древнего дуба. Он чувствовал себя страшно утомленным. Все, что было до того, казалось невероятным кошмарным сном, в котором почему-то оказалась и Лютиэнь. Но здесь-то был не сон, и Лютиэнь была рядом — настоящая, та, которую он знал и любил, та, что сопровождала его на пути в Ангбанд…Она невольно пугала его своей способностью творить чары, своей страшной властью над другими — даже над самим Врагом. Где-то внутри была потаенная злость на самого себя — ведь сам-то ничего бы не смог. Сейчас ему было до боли жаль ее. Все, что он ни делал, приносило лишь горе другим… Сначала — Финрод. Почему он не отказал Берену в его безумной просьбе? Ты же не знаешь, - сказал он, — почему я согласился… Прав, видно, был Тингол. Что сделал сын Бараира? — погубил друга, измучил Лютиэнь…. «Ведь я гублю ее, — внезапно подумал Берен. — Принцесса, прекрасная бессмертная дева, достойная быть королевой всех Элдар, продана отцом за проклятый камень… А я — покупаю ее, как рабыню, да еще не гнушаюсь ее помощью… Такого позора не упомнят мои предки. Бедная, как ты исхудала… И одежды твои изорваны, и ноги твои изранены, и руки твои загрубели… Что я сделал с тобой? Все верно — я осмелился коснуться слишком драгоценного сокровища, которого недостоин. Вот и расплата…»Он посмотрел на обрубок своей руки, замотанный клочьями ее платья. Лютиэнь спала, свернувшись клубочком, прямо на земле, голова ее лежала на коленях Берена. Здесь, в глухих лесах Дориата, едва добравшись до безопасного места, они Рухнули без сил оба: он — от раны, она — от усталости. И все-таки она нашла в себе силы остановить кровь и унять его боль… Берен как мог осторожно погладил девушку по длинным мерцающим волосам; это было так несовместимо — ее волосы и его потрескавшаяся грубая рука с обломанными грязными ногтями… «И все-таки камень не дался мне.. Неужели он действительно проклят и все, что случилось со мной, — месть его? Тогда хорошо, что он пропал… Но мне придется расстаться с Лютиэнь. Может, так и надо… Ведь я люблю ее. Слишком люблю ее, чтобы позволить ей страдать из-за меня…»Лютиэнь вздрогнула и раскрыла свои чудесные глаза.— Берен?— Я здесь, мой соловей.— Берен, я есть хочу.Это прозвучало настолько по-детски жалобно, что Берен не выдержал и расхохотался. Право, что ж еще делать — он, огрызок человека, недожеванный волколаком, не мог даже накормить эту девочку, этого измученного ребенка, который сейчас был куда сильнее его!.. Скорее это он оказался слабым ребенком. Глупым, горячим, самонадеянным ребенком…— Что ты, Берен? — Она села на колени рядом с ним. Берен внезапно посерьезнел.— Лютиэнь, мне надо очень многое сказать тебе. Выслушай меня.Он взял ее руки — обе они уместились в его ладони.— Постарайся понять меня. Нам надо расстаться.— Зачем? Если ты болен и устал — я вылечу, выхожу тебя, и мы снова отправимся в путь. Я не боюсь, не сомневайся! Мы что-нибудь придумаем…— Нет! Ты не поняла. Совсем расстаться.— Что… — выдохнула она. — Ты — боишься? Или… разлюбил? Гонишь меня?— Нет, нет, нет! Выслушай же сначала! Поверь — я люблю тебя, люблю больше жизни. Но кто я? Что я дам тебе? Что я дал тебе, кроме горя? Бездомный бродяга, темный Смертный… Ты — дочь короля. Даже если я стану твоим мужем — как будут смотреть на тебя? С насмешливой жалостью? Жена пустого места. Жалкая участь. Ты — бессмертна. А мне, в лучшем случае, осталось еще лет тридцать. На твоих глазах я буду дряхлеть, впадать в слабоумие, становясь гнилозубым согбенным стариком… Я стану мерзок тебе, Лютиэнь. Я и сейчас слабый калека. Я прикоснулся к проклятому камню. Когда я держал его, мне казалось — кровь в горсти…— Берен, что ты? Как ты смеешь? Я никогда не брошу тебя — клянусь тебе, мы встретимся и там, в Благословенной Земле, за Западным Морем — потому что я уйду следом за тобой, потому что я не смогу жить без тебя!.. Проклятый камень… Ты раньше был совсем другим, ты был похож на… на водопад под солнцем…— А теперь я — замерзшее озеро.— Да… Но я растоплю твой лед, Берен! Это все вражье чародейство. Ты ранен темным колдовством. Я исцелю твое сердце! Мы останемся здесь. Мне ничего не нужно, только ты. Что бы ни было — только ты… Я клянусь быть с тобой до конца. До смерти. До нашей смерти.Мгновение он готов был согласиться, принять тот дар, который она протягивала ему сейчас в маленьких, прозрачно-просвечивающих, как морская раковина, ладонях…— Нет, Лютиэнь. Может, честь и позволяет эльфам не считаться с волей родителей, но люди так не привыкли. Тингол — твой отец, и я не могу его оскорбить. Да и скитаться, словно беглые преступники, словно звери… Нет. У меня есть гордость, Лютиэнь.— Что же… Пусть так. Хорошо хоть, что мы дома. Здесь — Хранимая Земля. Сюда злу не проникнуть…— Оно уже проникло сюда, Лютиэнь. Зло — это я. Вы жили и жили бы себе за колдовской стеной в своем мире — а теперь я навлек на вас гнев Врага и Жестокого…— Нет, нет! Это все его страшные глаза, его черные заклятия…— Нет, Лютиэнь. Он просто чужой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78