Собеседник встал из-за стола и стоит теперь чуть поодаль, в темноте. — И вот этот Феанаро, — говорит Гость, — после Битвы Конца Времен склонится перед Валар и поднесет в дар Йаванне Сильмариллы ? В его голосе чувствуется плохо скрытое недоверие. — А-а… значит, вы уже понимаете, что такое Чертоги Мандос. И, конечно, полагаете, что, после тысячелетий заточения в них, Феанаро не склоняться будет перед Великими, а скорее поднимет меч… один против всех? Последняя фраза кажется знакомой, но Гость никак не может припомнить, где слышал ее. — Вы думаете иначе ? — Да. Знаете, что такое Чертоги Мандос для эльфов? Очищение через страдание. Элдар созданы быть творцами — а в обители Мертвых душа лишена этой возможности: ей остаются только воспоминания. Память о том, что когда-то она могла творить. Потом, когда срок очищения души истекает, она может принять Исцеление, отрекшись от себя. — То самое Исцеление через забвение? — Да. И я не скажу даже, что это жестоко: представьте себе душу, возрождающуюся в новой плоти к новому бытию — но помнящую жизнь прошлую, не превратившуюся в воспоминание… Это безумие. Закон же дан во благо живущим. Потом, постепенно, можно вспомнить прежнюю жизнь — но это будут далекие воспоминания, не причиняющие боли. — А Феанаро ? — Три сотни Валинорских лет заточения едва не свели с ума Изначального; что сделают тысячи лет Валинора с эльфом? Сколь бы ни была сильна душа Феанаро, бесконечность одиночества и бездействия сломает ее. За то, что его освободят в конце концов, он не то что склонится и Сильмариллы поднесет — Тулкасу руки целовать будет за избавление от этой, самой для него страшной пытки! — Собеседник говорит горько и зло. — Но ведь Феанаро — орудие Единого! За что же его карать? За зло, которое он причинил ? Значит, это и есть справедливость Творца ? Ответ Собеседника звучит очень спокойно и ровно: — Единый выше справедливости, — почему-то от этих слов становится страшно. — Разве Он не сказал: все, что ни свершится в мире доброго или дурного, послужит во благо Замысла ? Замысел, — продолжает он так же ровно, — выше справедливости. Выше Закона. А Феанаро… вы сами назвали его орудием Замысла. Разве мастер, отбрасывающий в сторону уже бесполезное орудие, жесток ? Разве жесток ребенок, швырнувший в угол ненужную игрушку и забывший о ней ? Игрок, снимающий фигуру с доски и не вспоминающий о ней до окончания партии? — Но живые существа, способные мыслить и чувствовать, — не инструменты, не игрушки и не фигуры в игре!.. — …сказал каменщику мастерок, — насмешливо заканчивает фразу Собеседник. — Вот, как видно, и вам не удается понять Единого Творца. А все потому, что вы смотрите на мир с точки зрения инструмента. — Вы… ненавидите Илуватара? — тихо спрашивает Гость, понимая, что несколько мгновений назад сам невольно встал на сторону тех, кого привык считать врагами. — Нет, — внезапно тон Собеседника становится бесконечно усталым. — Просто Мелькор мог понять своего Создателя… а я, как видно, не могу. И простить не могу. В конце концов, я — только человек… ВАЛИНОР: Тропы памяти от Пробуждения Эльфов годы 2874 — 4263-й
…Ему никогда не приходила в голову мысль о том, что он подслушивает; к тому же всегда удавалось, хотя он и не стремился к этому, уйти незамеченным.На этот раз — не удалось.Владыка Судеб стремительно шагнул к нему, и майя невольно отшатнулся, вскинув руки, но, опомнившись, сжал кулаки и посмотрел прямо в лицо Намо — чего сделать, кажется, не мог никто, кроме Отступника да Феантури:— Нет, Сотворивший! Я слушал… я пытался… хотел понять… Я… — он смешался на мгновение, потом тихо попросил: — Отпусти меня с ним. Когда его… освободят. Отпусти.Намо молчал, тяжело глядя на Илталиндо; темные глаза майя сузились.— Все равно, — сквозь зубы проговорил, — не удержишь. Хочешь, — вскинул руки, — вот! Пусть и цепи, все равно… Все равно уйду. Как Артано.Намо опустил веки. Голос его звучал приглушенным звоном медного колокола:— Твой выбор. Иди. Все равно. Вернешься.Майя так и застыл с поднятыми руками, на подвижном лице его появилось выражение растерянности: он не ожидал этого, не ожидал, что Владыка Судеб заговорит с ним — ведь вопрос не был задан… или — был?— Благодарю, — поклонился. Когда поднял голову, Намо рядом уже не было.
…Он был в Круге Судей, когда решалась судьба Отступника, три сотни лет Валинора проведшего в безвременье Чертогов Мандос. Не решился подойти сразу или встать рядом: просто смотрел. Только потом, когда Отступник покинул Круг, шагнул к нему, почти в тот же миг опустив глаза. Взгляд упал на тяжелые, темные, в синеву отливающие браслеты на запястьях тонких рук Изначального. Сотворенный судорожно сглотнул, спросил неловко:— Это… ты?— Я.— Я хотел, — все еще не поднимая головы, проговорил майя, — уйти с тобой. Туда, за Море. Я слышал, о чем вы говорили. Хочу увидеть сам. И еще… хочу быть рядом с тобой. Позволишь?— Как имя твое? — спросил Изначальный глуховато.— Илталиндо, — вскинул голову майя.У него было узкое лицо, но черты не столь тонкие, как у Ортхэннэра; и угадывалось в нем сходство с Владыкой Судеб. Тяжелые блестящие черные волосы с сине-фиолетовым, как вороново крыло, отливом. Высокие скулы; темные, ночные глаза, в которых плясали звездные искорки; широкие брови, близко сходившиеся к переносице. И казалось бы это лицо почти мрачным, если бы…Отступник покачал головой.— Ллинн а йно и лтэлли-с у ула, — проговорил почти беззвучно.Нерешительно и очарованно майя улыбнулся, и ни следа кажущейся мрачности не стало в его лице:— Что это?— Душа серебряных звезд, поющая ветер, — медленно перевел Изначальный; видно было, что ему тяжело перекладывать в слова Валинора певучие звуки чужого языка. — Суула — это свирель ветра, ее делают из сухих стеблей тростника…Замолчал, задумавшись о чем-то.— Суула, — тихо повторил майя. — Почему?— Ты похож…Образ стремительно сплелся где-то внутри майя: серебряные травы и серебряный льдисто-звонкий диск в черноте неба, и прохладный горьковатый ветер, не тревожащий — непокойный, юный, мчащий рваные клочья опаловой пены облаков… и приглушенный долгий певучий звук — словно поют сами травы. И все это, нигде, никогда не виденное, было им самим - чем-то, чего прежде майя не знал в себе.— Суула… ты будешь меня звать так, да? Ты… нарекаешь мне имя?— Если захочешь.— Я принимаю! — порывисто воскликнул майя. И, отчего-то смутившись: — А ты расскажешь мне, как — там?
…Он застал Отступника в Садах Лориэн; тот сидел на берегу озера, почему-то отражавшего звезды, смотрел в прозрачно-темное зеркало воды. Майя тихонько присел рядом.— Ты не расскажешь мне?.. — нерешительно начал он. И так и не окончил вопроса, потому что Отступник, по-прежнему не глядя на него, заговорил.
Гэлломэ, Лаан Гэлломэ — гэлли-тинньи, смеющееся серебро звездных бубенцов, тихий перезвон аметистовых колокольцев — клонятся к темному зеркалу омута жемчужным водопадом ветви цветущей вишни… Гэлломэ, Лаан Гэлломэ…
… - Теперь иди, — тихо сказал Отступник. — Я хочу побыть один.Пробормотав слово благодарности, Суула поднялся и бесшумно пошел прочь, улыбаясь неведомо чему, все еще во власти видений. Он не знал, что значит терять. Он не оглянулся. А даже оглянувшись, ничего не увидел бы: Изначальный просто склонил голову, и тяжелая волна седых волос закрыла его лицо.И снова он пришел на берег озера в час, когда меркнет свет Лаурэлин. Отступник уже был здесь — словно и не уходил никуда.— Расскажи, — попросил Суула.Он не задавал вопросов — просто смотрел и слушал, не замечая того, что Отступник давно уже говорит с ним на странном незнакомом языке, том самом, на котором — эхом имени Илталиндо — прозвучало: Ллиннайно илтэлли-суула. А видения, сотканные певучими словами, были пронизаны такой любовью, такой щемящей печалью, что майя замирал, боясь спугнуть колдовское это наваждение. Он видел Эллери Ахэ, видел смертных-Эллири, видел племена файар, видел странный народ иртха, видел…— Расскажи еще…Он не знал, что значит — терять, иначе тысячу раз подумал бы, прежде чем позволить Отступнику уходить все дальше по тропам памяти.— Ты возьмешь меня туда? Возьмешь — к ним? Ведь ты же вернешься, да? Можно мне пойти с тобой? Я хочу увидеть…Несколько мгновений Изначальный смотрел на него — словно бы издалека, не понимая смысла слов, — и вдруг хрустальная паутина видения налилась огнем и кровью, близкий пожар опалил лицо майя, и нависло над ним медное небо, — горький черный дым жег грудь на вдохе — майя рухнул навзничь, откатился в сторону, зарылся лицом в высокую росную траву…Жестокие сильные руки перевернули, подняли его. На него с пугающе прекрасного, искаженного яростью и болью лица смотрели огромные черные сухие глаза, и в этих глазах полыхало безумное темное пламя.— Нет их больше, — сдавленно выдохнул. — Нет, ты понимаешь! Нет!..Он тряс майя, впившись в плечи жесткими пальцами — их нет, нет, слышишь, их убили всех, их нет! - крича в перекошенное от ужаса лицо, — их больше нет!.. - Суула вскинул дрожащие руки, пытаясь заслониться от обжигающего ненавистью и непереносимым смертным страданием взгляда.— Не надо… — прошептал непослушными губами.Отступник внезапно отпустил, почти отшвырнул его. Спрятал лицо в ладонях.— Прости, — глухо, через силу. — Не хотел… пугать тебя.— Почему…— Потому, что — это — было — неугодно — Единому, — в размеренном голосе Отступника жгучая горечь мешалась с издевкой.— Но… как же… — Суула приподнялся, взглянул беспомощно, — ведь это же прекрасно! Всеотцу угодна красота, Он не мог…— А ты не думал, — очень тихо, — что он безумен, ваш Всеотец? — Отступник вскинул голову, снова плетью хлестнул темный взгляд больных всевидящих глаз. — Не думал?! Зверя, который убивает ради убийства, называют бешеным. Рожденного — сумасшедшим. А как назвать — такого, всемогущего, всесильного, — который уничтожает целый народ только потому, что этого не было в Его Замысле?! Суула понимал не все слова, сказанные Отступником: он только слышал чувства — но этого было довольно. Он не смел вымолвить слова, не мог поднять глаз.— Им файе, — сквозь стиснутые зубы вымолвил Отступник. — Ни себя. Ни Его. Ни… этих. Не прощу.И — умолк, словно горло перехватило.Не сразу Суула решился заговорить.— Я прошу тебя, — сказал только; голос дрогнул. — Прошу тебя. Возьми меня с собой. Когда уйдешь. Позволь уйти. Я… я так хочу.— Мэй халлъе, — вдруг тихо ответил Отступник; угасло темное пламя, глаза его подернулись дымкой — туман над озером. — Только — как же я уйду…— Разве ты не можешь? — вскинул глаза Суула.— Нет. Арта — моя жизнь. Сила моя. Я здесь пленник — как и Элдар: они ведь тоже не могут покинуть Аман, даже если и хотели бы…— Почему? — Это было новой тайной Валинора, о которой майя никогда прежде не задумывался.— Деревья… Алду Валинъерва - так вы их зовете? Их сущность… чужая Арте. Они — как опоры купола, которым Валинор закрыт, отделен от Арты… нет, не совсем так, вот — смотри. И, увидев, Суула вздрогнул невольно — жутковатой выходила картина того мира, в котором он пребывал с мига пробуждения, всю свою жизнь. Непроницаемая стена тончайшего… стекла? тумана? безвоздушья?.. Прочнее адаманта: не вырваться.— …Тэлери пытаются иногда плыть на восход — и их ладьи поворачивают назад. Они рассказывали мне об этом. Цепи сняли — а что проку… все равно — скован…— Но неужели ничего нельзя сделать с этим?! — вскрикнул Суула отчаянно.— Сделать?.. — странный был взгляд у Отступника. — Может быть… ВАЛИНОР: Меч Тьмы от Пробуждения Эльфов год 4264-й
.. .Золотоволосый, одетый в цвета неба, расшитого солнечными лучами, обернулся: блеснул на правой руке бледно-золотой браслет, украшенный таинственно мерцающими хризопразами и медовой росной россыпью мелких топазов…Изначальный избегал встреч с ними — с детьми Эллери, познавшими Исцеление-через-забвение. Уходил поспешно — так, что, должно быть, это напоминало бегство, — даже увидев издалека. Ну почему именно сейчас…— Тайо!Черные брови чуть приподнялись в недоумении:— Что?.. Этого нельзя было делать. Этого нельзя делать, он же не помнит — он не должен вспоминать.. — Тайо, — с растерянной полуулыбкой, — разве ты забыл свое имя?— Мое имя Ингалаурэ, — холодом и презрением ожег голос.— Тайо, подожди… — Он протянул руку, осознавая, как беспомощен этот жест — остановить, удержать…— С последним из слуг Валар я еще стал бы говорить… Небо, Тайо, откуда в тебе это?. — …но не с тобой, Преступивший.Отчеканил — как по металлу. Боль скрутила все внутри, на мгновение перед глазами потемнело; со стороны услышал свой больной сорванный голос:— Постой…Тайо…
Золотоволосого уже не было рядом — незачем было смотреть. Он остался стоять, ссутулившись, словно обрушился Небесный Купол, придавив его обломками, задыхаясь… Купол? Мир стал ослепительно, раскаленно-белым, застывший воздух рвал легкие изнутри. Он стиснул кулаки, впиваясь ногтями в ладони. Вы… Словно тугая пружина неотвратимо разворачивалась внутри: все, что он запер в душе, запретив себе думать и чувствовать — так, горе, ставшее жгучей ненавистью, — медленно, медленно -.. .разрушили мой дом… — внезапно — вырвалось, как хлещет в небо огонь вулкана, выжгло все, кроме ярости и белого гнева - …а я уничтожу ваш! И в этот миг гнев и боль Изначального, Сила его обратились в черный клинок, и ослепительно сверкнул в рукояти камень-око…
«Так, невидимый, наконец пришел он в сумрачную землю Аватар. Эта узкая полоса земли лежит к югу от Залива Элдамар у подножия восточных склонов Пелори; бесконечные, безрадостные побережья тянутся на юг — неизведанные, лишенные света. Там, под отвесной горной стеной, у глубокого холодного моря, лежит густой мрак — темнее, чем где-либо в мире; и там, в Аватар, втайне, скрыто от всех обитала Унголиант. Не знали Элдар, откуда пришла она; но некоторые говорят, что в далекие века явилась она из тьмы, что окружает Арду, — когда впервые с завистью взглянул Мелькор на Королевство Манве;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78