С каждым шагом все явственнее становилось ощущение чужих настороженных взглядов; он чувствовал почти звериным чутьем, что за ним следят. И тогда, остановившись, он поднял руку с ярко сверкавшим в солнечных лучах кольцом и крикнул:— Я Берен, сын Бараира и друг государя Финрода Фелагунда! Я хочу видеть короля!..
— …Государь, выслушай меня…Берен говорил долго. Он рассказал обо всем: и о гибели отца, и о своих бесконечных скитаниях, и о Дориате… Финрод молчал; казалось, он вовсе не слушает Смертного, мысли его были где-то далеко. И Берен понял: надежды больше нет.— Государь мой Финрод Фелагунд, — тяжело и горько вымолвил Берен, — деяния отца не оплатят просьбы сына. В этом Тингол был прав. Ты клялся моему отцу, не мне. Вот твое кольцо, государь…И слова, сказанные когда-то им самим, снова зазвучали в душе Финрода:— …если узы супружества и могут связать наши народы, то это случится во имя великой цели и по велению Судьбы. Краток будет век такого союза, и тяжек конец его. И лучшим исходом для тех, кто заключит его, станет милосердная скорая смерть… Вот она, судьба, о которой он говорил тогда Айканаро. Стоит перед ним, и седые снежные нити поблескивают в золотисто-каштановых волосах, и светлые глаза смотрят горько, обреченно и гордо.— …я возвращаю знак клятвы. Верю, слово твое тверже стали и адаманта…— И я сдержу его, Берен, сын Бараира, — неожиданно решительно сказал Финрод.— Нет, государь! Тингол послал на смерть меня.Финрод улыбнулся печально:— Мне тоже ведома любовь, Берен. И потому — я иду с тобой."…И говорил Финрод перед народом своим о клятве своей, о деяниях Бараира и о Берене. Тогда поднялся Келегорм, что с братом своим Куруфином жил в то время среди Элдар Нарготронда, и обнажил меч; и так говорил он:— Ни закон, ни приязнь, ни чары, ни силы Тьмы — ничто не защитит от ненависти сынов Феанаро того, кто добудет Сильмарил и пожелает сохранить его, будь то друг или враг, демон Моргота, элда или сын Человеческий. Ибо лишь род Феанаро вправе владеть Сильмариллами во веки веков!И когда умолк он, заговорил Куруфин; и предрекал он великую войну и падение Нарготронда, буде найдется среди Элдар тот, кто поможет Смертному. И те, кто помнил речи Феанаро пред народом Нолдор, увидели в нем истинного сына Огненной Души; и многих склонил он на свою сторону.Тогда снял Финрод серебряный венец свой и швырнул его наземь.— Ныне вы нарушили клятву верности своему королю, — тихо и гневно сказал он, — но свою клятву я сдержу. И если есть среди вас хоть один, чью душу не омрачила тень проклятья Нолдор, я призываю его следовать за мною, дабы не пришлось королю уходить из владений своих, как нищему попрошайке, выброшенному за ворота!..Десять было их, откликнувшихся на призыв Финрода, и предводителем их был Эдрахил. И серебряный венец Короля Нарготронда принял Артаресто, сын Ангарато и племянник Финрода, и клялся хранить его, покуда не возвратится король".
— Финдарато…— Да? — Король обернулся — быть может, чуть более резко, чем следовало: так его почти никто не называл. Имя — последнее, что осталось от той, прежней жизни.— Государь, я многим обязан тебе. Когда я вернулся… — махнул рукой куда-то на север, — ты принял меня. Ты не спросил, что со мной было. Не спросил, как я выбрался оттуда.— Я слишком давно знаю тебя, Эдрахил. Я думал — тебе тяжело вспоминать. И потом — я верю тебе.— Веришь… веришь?! Государь мой… — странный у него был взгляд, беспокойный, — государь, я ведь — не бежал оттуда!— Тише, — напряженным голосом проговорил Финрод. — Нас услышат.— Нас?.. — Эдрахил горько улыбнулся. — Благодарю, мой король. Я должен тебе сказать… Я… там все было по-другому. Совсем по-другому. Я… государь, я дал ему клятву.— Кому — ему?..Эдрахил снова указал на север.— Клятву? — раздельно повторил Финрод.— Финдарато, нет! Я не нарушил верности тебе!.. — Он нервно сцеплял и расцеплял пальцы. — Выслушай…
…Он с трудом разлепил веки — перед глазами все плыло, и лицо слюнившегося над ним в зыбком мерцании менялось каждое мгновение, окружено было легким радужным ореолом — наверно, именно такими и были лица Айнур… Только глаза он видел очень отчетливо. Ясные глаза — как две горьких звезды. Он плохо понимал , что происходит. Не сознавал, ни где он, ни что с ним. Не осознавал даже, что ему больно. Может, потому, что боль была везде. И были эти невероятные глаза. Такие, наверно, только привидеться могут. Словно издалека до него донесся голос, что-то говоривший на чужом языке. Глубокий красивый голос. Как река. Или в самом деле это река течет — медленная, темная, как черный хрусталь… река… — Очнулся? Теперь голос обращался к нему, и язык был — Квэниа, чистый и правильный настолько, что… Или это Валинор, он — в Чертогах Мандос, и тот, кто склоняется над ним, — сам Владыка Судеб… кто знает, каким он видится бесприютной душе… но разве может быть больно… или это — только память о боли, которой уже нет… да, должно быть, она уходит не сразу… — Намо… Губы не слушаются. Голоса — нет. — Лежи. Лежи спокойно. — Я… умер?.. — Ты не умрешь. Да, конечно… душа ведь не может умереть… смертно только тело… он уже не умрет… вот и боль уходит… Он из последних сил удерживался на зыбкой грани сознания, не отводя взгляда от этих глаз, словно пытаясь разглядеть в них свою судьбу, а тьма окутывала его, и эти глаза стали двумя скорбными звездами во тьме — он поднимался к этим звездам — вверх, вверх, словно на крыльях — вверх…
— …Я думал — это Чертоги Мандос. Думал, я уже мертв. Ты знаешь, я разбираюсь в ранах: мои были смертельными. И я видел… мне показалось — это были образы Великой Музыки, судьбы мира, нити Замысла… Я все забыл потом. Пытался вспомнить — и не сумел. Может быть, такое можно постичь только в миг смерти…
Открыть глаза… как же тяжело открыть глаза… — Ты очнулся, элда ? Нет, не тот голос, не тот… И резковатый гортанный выговор — незнакомый. Человек. — Что со мной ? Где я ? — Ты был тяжело ранен, — участливо пояснил человек. — А где ты… может, сейчас тебе лучше и не знать. Черноволосый, кареглазый, смуглый. Широкоскулое лицо. Не из Эдайн, это ясно. И одежды — черные. — Я помню. Был бой, — эльф нахмурился, пытаясь вспомнить. — Орки. Потом — какие-то люди. В черном. Была боль. Я умирал. Потом — вспышка, как молния. Потом… не помню. Я умер?.. — Умер бы, — скупо усмехнулся человек. — Вовремя успели. Тебя подобрали, привезли сюда. Лечили. — Кто лечил? Почему? И где я? — допытывался эльф. — У вас что, с ранеными по-другому поступают ? Хорошо, ну, Аст Ахэ называется место, где ты находишься. И — что ? — Не понимаю. Никогда не слышал. — Ну да, — на этот раз усмешка вышла горькой, — вы называете иначе. — И как же? Человек задумался, потом спросил: — Хочешь увидеть того, кто тебя лечил ? — Конечно! (Ну наконец хоть что-то прояснится!..) — Идем, — пожал плечами человек. — Думаю, встать ты уже сможешь. — Скажи хоть, давно я здесь? — Дней десять… — человек в раздумье потер подбородок. — Может, и не стоит так сразу… ну да ладно. Пошли.
— …За одно я готов был поручиться — за то, что никогда там не бывал. Люди, попадавшиеся по дороге, — все в черном, некоторые — при оружии — почтительно кланялись моему сопровождающему. Высокий ранг, должно быть, или высокий род, подумал я тогда. Странно — по внешности незаметно… Никак не мог понять, где я: мысль в голову приходила только одна, но я гнал ее прочь — ведь даже детям известно, что там - совсем другое…
…Сначала он увидел — глаза и только потом рассмотрел — лицо. И пришел в ужас. Он не позволял себе верить — но только один мог выглядеть так. Ведь не может же этого быть!.. — Эдрахил ? Тот же голос… Великие Валар, но как же… Он пошатнулся. — Сядь. Он не заметил, кто пододвинул ему резное невысокое кресло; ноги подкосились. Близко-близко — невероятные светлые глаза. — Узнал? Не надо бы тебе… Так и считал бы меня Владыкой Судеб и думал бы, что все это тебе померещилось. — Ангамандо… — сдавленно. — Так вы и называете. Тяжело? Хотел бы уйти отсюда? Эльф кивнул, потянув ворот рубахи. — Инголдо примет тебя, — задумчиво сказал ясноглазый; Эдрахила удивило даже не то, что Вала назвал короля не Финродом, не Артафинде, а материнским именем — так, как звали его только родичи. Странно было другое — то, с какой печальной теплотой произнес Отступник это имя. — Что ж… взамен я попрошу только об одном. — Что?.. — Эдрахил не узнавал собственного голоса. — Дай слово не поднимать оружия против людей Севера. Против Твердыни. Эльф замотал головой: — Я… клянусь, что убью любого орка… — Я говорил о людях, — с мягкой настойчивостью перебил его Отступник. — О тех, кто тебя спас, кто выходил тебя. — А… ты? — эльф и сам точно не знал, о чем спрашивает. — Я только раны залечил. Я не тороплю; конечно, ты должен обдумать все. Захочешь — останешься. Дашь слово — иди с миром. — Остаться… рабом твоим?! Ясноглазый пожал плечами: — Глупости. Одним из нас. — Воевать… против… своего народа? Ты понимаешь, что предлагаешь мне ? ! — Здесь не только воины. Книжники, целители, менестрели, мастера камня и металла, звездочеты… "Какая-то ловушка, что ли ? Не понимаю…" — Подумай. Что бы ты ни ответил, за жизнь свою можешь не тревожиться. И пыток, — усмехнулся криво, — здесь нет. — Я… подумаю, — трудно выговорил эльф.
— …Я не нарушил верности тебе! Я клялся не поднимать меча против людей и против… Прости. Против — него. Я не смог бы. Даже если бы не было клятвы. Он ведь лечил меня, понимаешь, король… Впрочем, я и сам почти ничего не понимаю. А орки… я дрался с ними, ты видел сам. Может, я и отступник. А может, мы просто слишком мало знаем. Я думал — он лжет. Не понимал только, зачем; ведь мог убить меня сразу. Или — знаешь ведь, что говорят: чары, воля, подчиненная его воле… А потом как-то вдруг понял — он не лгал, и воля моя не сломлена. Я не нарушу той клятвы не потому, что околдован: потому, что это было бы подлостью.— Зачем ты мне это рассказал? — Финрод был в задумчивости. — Ведь мог бы и дальше молчать.— Ты — мой король. Мы, быть может, идем на смерть, и ты должен знать, кто встанет рядом с тобой в бою.— Странно… — тихо сказал Финрод и повторил: — Странно…— Только… если все же чародейство… Я прошу тебя, Финдарато: если ты увидишь, что чужое проснулось во мне, — убей меня. Я прошу тебя об этом, пока я — все еще я.— Обещаю, Эдрахил. ПЕСНЬ: Крылья Алквапондэ 464 год I Эпохи, конец сентября — начало ноября
…Когда-то эту крепость называли Башней Стражей — Минас Тирит. Шесть лет назад, в год смерти Бараира, сюда пришел тот, кого люди называли Жестоким. Пришел во главе воинства живых мертвецов, Искаженных и черных волков-оборотней. Крепость пала. И вот сейчас, шесть лет спустя, Финрод Фелагунд снова смотрел на свою цитадель — смотрел, не узнавая знакомых очертаний башен и стен. Светло-серый камень кладки потемнел и в сумерках виделся почти черным, оконные проемы казались пустыми глазницами — только в одном окне горел мертвенно-бледный колдовской свет… И почему-то, увидев это единственное освещенное окно, Финрод понял: нельзя было идти сюда. Нельзя — и не спасут уже орочьи личины, бесполезны чары, изменившие облик короля и его спутников. И еще он понял: так было предопределено. Они должны были прийти к этой крепости на Волчьем Острове Тол-ин-Гаурхот. И сейчас придут за ними, и ляжет под ноги короткий путь по мосту между «сейчас» и «потом», между жизнью и смертью; и бесшумно закроются за ними врата, из которых назад выйдет только один из них. Или — не выйдет никто. А перед ними уже стоял на мосту тот, кого люди называли Жестоким, — стоял, поглаживая рассеянно лунно-седую шерсть золотоглазого огромного волка: так в раздумье гладят любимую собаку, научившуюся за годы понимать хозяина без слов. Стоял. И смотрел. Молча. А потом сказал негромко: — Идите за мной. И, сделав уже первый шаг, Финрод понял, что совершил непоправимую, невероятную, глупую ошибку. Потому что Жестокий заговорил с ним на языке Изгнанников-Нолдор.
…Берен так до конца и не понял, что творится. Было только непривычное пугающее ощущение собственной беззащитности, словно он стоял, обнаженный и беззащитный, среди ледяного ветра на бескрайней равнине, глядя в лицо безжалостно-красивому в морозной дымке солнцу — бесконечно чужому и страшному. Так было, когда он смотрел в лицо Гортхауэра. Ужасающее… нет, не отвратительно-уродливое, скорее ужасающе прекрасное: в лице этом было что-то настолько чужое и непонятное, что Берен не мог отвести от него завороженных глаз. Оно притягивало неотвратимо, как огонь манит ночных бабочек. И перед его внутренним взором стояло это розоватое, словно плохо отмытое от крови морозное дымное солнце над метельной равниной, где не было жизни, и почему-то он называл в сердце отстраненный свет этого бледного светила улыбкой бога. Равнодушной улыбкой бога. А глаза его видели — король Финрод, выпрямившись в гордости отчаяния, застыв мертвым изваянием, смотрит прямо в глаза Жестокого. Казалось, не было тише тишины в мире, не было молчания пронзительнее. Что-то происходило, что-то незримо клубилось в воздухе, и никто не мог пошевелиться — ни орки, ни эльфы… Видения были немыми и беззвучными, хотя он ощущал их вкус и запах, тепло и лед……Кровь хлынула на белый, извечно белый снег, и улыбка бога исказилась непереносимой болью и гневом. Далеко-далеко запели глухие низкие голоса — скорбно и протяжно, и стон, как тень, взвился над хаосом, и вставала страшная, жестокая красота, выше Черного и Белого. Черными крылами Ночь скорбно обняла мир, и солнце стало алым углем, окровавленным сердцем неба. И дивной красоты Песнь слила воедино Алое, Белое и Черное, и была она полна такой пронзительной тоски и скорби, что Берен потерял всякое представление о том, где он. В ночи исчезло все, и Песнь забилась ясной звездой…А Финрод видел: бьется на ветру разорванный парус, бьется крылом умирающей птицы… Он ткал видения Благословенной Земли — но все заливало кровью, заволакивало пламенем и жгучим черным дымом, и плескался на злом ветру пылающий парус… Снова и снова неотвязно возвращалось к нему это видение, горечь вины, горечь утраты…
…как во сне, увидел Берен среди клочьев расползающегося бреда — медленно-медленно падает Финрод;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78