Он сказал, рома, я ему и принесла рома, а теперь говорит Ц «Лэмз».
Она показывает ему заказ. Он опять кивает, берет два чистых стакана и указ
ывает головой в сторону комнатки за баром.
Два «Лэмз», произносит он, наливая в каждый стакан по мерке коричневого р
ома. Она протягивает руку, хочет поставить стаканы на поднос, но он остана
вливает ее, берет один стакан и поворачивается к залу спиной. Челюсть его
ходит из стороны в сторону, между зубов показывается язык. Он плюет в ром.

Таким спуску давать нельзя, говорит он, вытирая со стакана влажный белый
след. И одаривает ее ослепительной улыбкой. Это Фрэнки во всем блеске сво
его очарования.

Я любила его, думает Мэри, которую пробуждает от воспоминаний приваливши
йся к ней сосед. Он бросил петь «Алфавитную песенку» и погрузился в сон; го
лова у нее на плече, рот то открывается, то захлопывается Ц как у вытащенн
ого из воды карпа. Она отодвигает его, высвобождает руку, вытирает со стек
ла ручейки.
Полюбила с первого взгляда, шепчет она в макушку Люки, а потом во весь голо
с: Дурак последний! Мужчина, вздрогнув, просыпается, осоловело моргает и с
нова заводит:
А Ц ты ангелочек! Б Ц ты бесподобна…

Фрэнки держит ее в объятьях. Она не понимает, то ли это пол трясется от муз
ыки снизу, то ли тело Фрэнки, то ли ее тело, но они лежат в кровати и оба дрож
ат.
Ты бесподобна, говорит он, а рука его скользит по изгибу ее бедра, по тугом
у эластику пояса. Сними это.

Еще две остановки. Мама перекладывает Люку на другое плечо, наклоняется
вперед, чтобы пробраться через соседа, который по пояс свесился в проход
е.
Мама с трудом протискивается, он бестолково водит глазами. Мэри так давн
о не думала о прошлом, что оно кажется чьей-то чужой жизнью. Фрэнк Гаучи и Д
жо Медора; оба такие шикарные, такие блистательные… Тут она себя останав
ливает. Не будет больше думать про Джо Ц про то, как такое случ
илось, Ц и про Фрэнки не будет: где был, где может быть сейчас, что с ней сде
лает, когда узнает про пожар. Она сосредотачивается на мыслях о детях.
А вот Фрэнки думает о ней . После больницы, после нашего дома, к
которому он даже не смог подойти Ц рядом стояла машина Джо Медоры, Ц Фрэ
нки отправляется к Сальваторе и Карлотте. Сидит в гостиной и ждет, обдумы
вая все, что случилось.

Суть дела такова.
Фрэнки получает: дом, деньги, которых хватит и чтобы избавиться от послед
ствий пожара, и чтобы рассчитаться с Синдикатом, и еще немного сверх того,
чтобы Мэри не приходилось работать ночи напролет. И еще предложение упра
влять в отсутствие Джо «Лунным светом».
Фрэнки теряет Марину.

Условия щедрые, это он понимает. А еще понимает Ц боль кинжалом пронзает
сердце, Ц что Джо долго выжидал, когда же он окажется в безвыходной ситуа
ции. Он пытается представить себе, как именно Мэри его обманывала. Это нев
ыносимо. Мысли Фрэнки мечутся, он пытается за ними поспеть, но стоит ухват
иться хотя бы за одну, и она ускользает. Они вспыхивают в мозгу фейерверка
ми, взрываются снопами искр, которые тут же чернеют и гаснут. А глаза обшар
ивают гостиную Сальваторе в поисках чего-нибудь неподвижного, за что бы
зацепиться взглядом: вот зеркало над камином в вычурной раме, уныло тика
ющие часы на каминной полке, вот пластиковый купол над игрушечным домико
м Ц тряхнешь, и повалит хлопьями снег. И во всем видит Мэри, принимая свою
ярость за любовь. Он ее хочет Ц и ненавидит, все для нее сделает Ц и в клоч
ья разорвет.
Фрэнки и в голову не приходит, что Марина, может, и не дочь Джо; теперь Фрэнк
и видит в девочке только Джо, кровь от крови, плоть от плоти. И мечтает, чтоб
ы она исчезла с глаз долой Ц только бы от нее избавиться. Если мог бы, он бы
и Мэри бросил, и остальных детей. А с этими лишними деньгами со временем, е
сли повезет, вдруг да удастся, Ц сумеет сбежать.
Он вспоминает дочерей, мысленно выстраивает их в ряд и каждую пристально
изучает Ц Селеста, Роза, Фрэн, Люка. И, убедившись, что они его, одобрительн
о кивает. На мне он запинается: в голове всплывает слово, которого он не мо
жет выпустить наружу.

Ему есть много чего сказать. Мама приедет, и семья снова будет вместе Ц по
лный набор. Конечно, не считая меня. Это разрешится скоро.

вмешательство

Марину я не помню: когда ее увезли, мне был всего месяц и я лежала в больниц
е. Мама мне рассказывала, как она уезжала, перечисляла все, что положила в
Маринин новенький коричневый чемодан:
Две пары сандалий «Кларк», очень кстати при тамошней погоде; новое плать
ице с розовыми бутончиками по лифу Ц знаешь, Дол, как у сказочной принцес
сы, Ц и три новые кофточки; атласную ночную рубашку; настоящий несессер о
т Маркса; изумрудно-зеленый купальник. Ой, она получила все, о чем мечтала!
Пришлось сесть на чемодан Ц иначе он не закрывался! Мама описывает это с
нова и снова, с застывшей на лице улыбкой.
Через много лет я выскочила на лестницу, напуганная сном, в котором на мен
я наваливается Ц так, что не продохнуть Ц раскаленный шмат сала, и услыш
ала внизу ровный успокаивающий голос, а потом пронзительно-горький крик
матери:
Ты ее продал! Не дотрагивайся до меня. Фрэнк! Ты продал ее!
Дети горят, детей выменивают: надо кого-то в этом винить.

Как с любой правдой, есть и другая версия.
Машина Джо Медоры заезжает на тротуар, скрежещут колеса. Левая дверца от
крывается, выходит блондинка. Мистер Джексон слышит из столовой, где он н
а ходу жует завтрак, шум на улице. Он отодвигает серую сетку занавески, гля
дит на машину, восхищается и ей, и блондинкой, а потом поднимает глаза на о
кно нашей спальни. Он видит мамины руки, прижатые к стеклу, видит ее шевеля
щиеся губы. Видит, как из нашего дома выходит, придерживая за локоть Марин
у, отец, Ц сажает ее на заднее сиденье, гладит по голове. Марина высовывае
тся в окошко и машет сестрам, которые столпились у окна первого этажа. Фрэ
н и Селеста машут в ответ, Роза плачет. Блондинка берет чемодан, кладет его
на сиденье рядом с Мариной, захлопывает дверцу. Джо Медора заводит мотор.

Отец на Джо Медору даже не смотрит, и Джо не оборачивается Ц глядит тольк
о в зеркальце заднего вида. Впереди тупик со стеной, ему придется разверн
уться и еще раз проехать мимо дома. Это больше не его дом, но у него теперь е
сть Марина, которая сидит строго и торжественно на заднем сиденье его ма
шины, ее руки в перчатках покоятся на пояске плаща.
Отец кидается в дом Ц через парадную дверь, дальше, во двор, где и стоит, по
ка не стихает шум мотора. Он снимает куртку; всю ночь шел дождь, запахи сли
шком резкие, где-то чирикает птичка, и это бесит Фрэнки: он думает о песнях,
которые услышит Марина там далеко, на Мальте, без него. Он обводит взглядо
м двор: на бельевой веревке висят только прищепки, на паутине между ними п
облескивают капельки. На траве лежит Ц как врата ада Ц старая парадная
дверь.
И он принимается за работу: разбивает дверь на куски, орудует молотком. Вс
ё визжит и скрежещет; ему хочется орать в голос, выть что есть мочи Ц что у
годно, лишь бы заглушить опустошенную тишину, ползущую из дома.
Он поднимает дверь: та сторона, что лежала на траве, скользкая, по ней полз
ают мокрицы. Пила вгрызается в дерево Ц Фрэнки гонит тишину прочь. Он нап
евает песню без мелодии, голос рвется из нутра.
Он колотит молотком до позднего вечера и не может остановиться. Выходит
снова, хотя на ладонях вспухают багровые бугорки. Так и стучит в темноте. Ч
то-нибудь да построится, думает он.
На сооружение клетки уходит месяц. Он посадит в нее какую-нибудь живност
ь. Купит кур или, например, кроликов. Для дочек.

Мама рассказывает мне эту историю каждый раз по-разному, но заканчивает
всегда одним и тем же.
На самом-то деле, Дол, он хотел распилить на куски меня . Как фок
усник. Понимаешь, никак не мог такого вынести. Ревность! Вот что делает с ч
еловеком ревность, детка.
Ей тогда и в голову не приходило Ц а если и приходило, то она это держала п
ри себе, Ц что он делал это из-за нас, из-за того, что в ту зиму проиграл все.
Он тогда решил исхитриться и вернуть удачу.

Кроликов мы любили. Но и они исчезли. Отец убил всех до одного Ц кого на ед
у, кого из спортивного интереса, кого вообще безо всякой причины. Он даже с
тавки ими делал; вытаскивал из куртки, швырял их мягкие тельца на прилаво
к в букмекерской конторе. Они были его валютой, и он потратил их всех Ц за
исключением тех, которых уничтожила я.
Это животный инстинкт. Так сказала мне мама, когда я ей это показала, отвел
а в сад и показала : крохотные комочки плоти, обрывки шерсти Ц
все, что осталось от малышей. Я не могла понять, в чем виновата, чем их обиде
ла: я так ими гордилась. Они были похожи на сахарных мышек, что продаются в
кондитерских. Мама сказала, что крольчиха съела своих детенышей. А я зря и
х трогала Ц этого делать нельзя.
Ты должна была вмешаться, сказала она.
Мне было пять лет; тогда я впервые услышала это слово. Она так это сказала,
будто это было убийство.


шесть

Ну, говори!
Га-у-чии, произношу я, растягивая на последнем слоге губы. Для меня это не н
овое слово, я просто передразниваю маму.
А теперь по буквам, говорит она, откусывает нитку, втыкает иголку в отворо
т блузки, сворачивает зашитую рубашку и кладет в стопку с неглаженым бел
ьем.
Г-А-У-Ч-И, медленно говорю я.
Молодец, Дол. Теперь все остальное.
Я делаю глубокий вдох.
Долорес Себастьянна Гаучи. Пять лет. Ходжес-роу, дом два, Тигровая бухта, К
ар…
Она прерывает меня, щелкнув пальцами.
Хватит, Дол, ты же не на Луну собралась. Ну, теперь знаешь, что говорить?
Мы сидим за столом, на котором свалены в кучу чистое белье, «Эхо Южного Уэл
ьса», мой альбом для рисования, журнал «Криминальные новости», и я, чтобы м
ама разрешила мне сходить вместо нее в лавочку на углу, должна отбарабан
ить этот затверженный урок. Я чувствую, как она нервничает: мама вообще ме
ня никуда не выпускает. Я не могу играть на Площади с сестрами, не могу ход
ить в школу. В прошлом месяце попробовала, но побывала там только дважды. Р
оза говорит, это потому, что я Ц сплошное несчастье и меня нельзя никому п
оказывать. Она все твердит и твердит это, пока ее не стукнут, а тогда начин
ает плакать. Мне кажется, это все оттого, что мама боится выпускать меня из
виду, боится Ц вдруг я не вернусь. Марина же не вернулась. О ней запрещено
говорить, но иногда, лежа в кровати и ожидая, когда ко мне подойдет мама, я с
лышу, как она произносит ее имя. А по ночам, когда я не сплю и жду рассвета, м
ама шепчет ее имя во сне. Звучит оно как вздох.
Сегодня я должна была отправиться в школу, но не пошла по болезни: у меня н
е проходит то, что врачи называют фантомной болью. Иногда я пытаюсь откры
ть дверь или взять нож и только потом понимаю, что хотела сделать это
левой рукой. Когда отец это замечает, он хмурится и бросает на
меня сердитый взгляд: Синистра , бормочет он, качая головой.
Доктор Рейнольдc говорит, это было бы вполне нормально, если бы раньше у ме
ня были пальцы, но считает странным, что я помню про то, чего у меня никогда
не было. Мне это совсем не странно: я же скучаю по Марине, хотя не знала ее. И
ногда мне снится, что я прыгаю через скакалку: держусь за нее обеими
руками, она мелькает у меня над головой все быстрее и быстрее, и тут к
то-то влетает в мой круг. Это Марина, и мы прыгаем вместе. Вот тогда-то я и пр
осыпаюсь от боли.

Мама отодвигает в сторону груду незаштопанных носков и берет с каминной
полки ручку. Обводит глазами комнату Ц ищет, на чем бы записать. Я загораж
иваю рукой свой альбом: мама постоянно что-то пишет, на чем угодно: на обры
вке пакета из-под сахара Ц записку для молочника (2 с зол. крышечкой, 2 стер
илиз.) или на обложке «Пособия по семейной жизни» Ц папе (еда в кладовке, л
ожусь спать). Записку моей учительнице она написала на обороте рождестве
нской открытки: С праздником! Долорес ночью плохо себя чувств
овала и сегодня в школу не пойдет.
Она перелистывает «Криминальные новости» Ц ищет, куда бы уместить спис
ок покупок, Ц и вдруг замирает. Подносит журнал к глазам и долго в него см
отрит. Я могу разглядеть только половину страницы Ц головы и плечи двух
гангстеров, очень похожих на друзей моего папы.
Вот так так, тихо произносит мама.
Я сижу на высоком табурете, поэтому могу видеть, что происходит на улице. П
арадная дверь Джексонов, как всегда, открыта, и их пес, Джексон Джексон, ле
жит на крыльце Ц сторожит. Я стучу по оконному стеклу, уши у него встают т
орчком, и, увидев меня, он начинает бешено махать хвостом.
Не надо, Дол, говорит мама, не поднимая головы.
Она кладет «Криминальные новости» на стол и прикрывает снимок ладонью.

Ну, где твое пальто? Ц говорит она.
Когда я возвращаюсь из коридора, «Криминальных новостей» уже нет. Мама п
омогает мне надеть плащ. Плащ желтый, доставшийся мне после Люки: карманы
дырявые, на левом лацкане круглое пятно, похожее на жука. Она приобнимает
меня за плечи.
Если кто с тобой заговорит, тут же беги домой, говорит мама, завязывая мне
шапку. А потом разворачивает меня к двери и уже с крыльца кричит:
Если потеряешься, подойди к полицейскому. Скажи, где ты живешь. Но больше н
и с кем не разговаривай!
Я стою на краешке тротуара и пытаюсь запомнить все советы. Я даже не дошла
еще до угла улицы, и мама Ц вот она, за моей спиной.
Это не забудь, говорит она и сует мне записку. Мне приходится нести ее в ру
ке, потому что от карманов проку нет, а сумка для продуктов висит на согнут
ом локте. Я перехожу дорогу поздороваться с Джексоном, глажу его морду, уш
и, а он выхватывает у меня из руки обрывок бумаги Ц вечно он ищет, что бы со
жрать, Ц и мне приходится вытаскивать бумажку у него из пасти. Она теперь
рваная и вся в слюне, но я могу все-таки разглядеть краешек голубого неба,
голову Шалтая-Болтая, а на обороте Ц косой мамин почерк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32