Человеку эти звуки во всякое время внушают ужас, но особенно если они раздаются в темную предрассветную пору, когда человек и животное ближе всего к смерти. Поэтому фараон пробудился от своих видений, кровь сразу отхлынула от его головы, лицо стало пепельно-серым и осунулось, а глаза помутились и воспалились. Бог вышел из него, и возобладало человеческое естество со всеми переживаниями, страхами и любовью, переполнявшими отцовское сердце. Тотчас фараон ринулся через все покои - а я следовал за ним, освещая путь светильником, и так мы прибежали в комнату больной царевны Макетатон. Опьяненные праздником, вином и угощением все слуги оставили ее одну и заснули беспробудным сном. Только маленькая собачонка охраняла ее сон в изножье кровати, и когда ночью царевна начала кашлять, ее изможденное тельце не выдержало приступа кашля, алая кровь хлынула из ее легких на постель, а собачка ничем не могла помочь ей, только лизала ей руки и лицо с бурной нежностью. Вот тогда она и начала скулить, предвещая смерть, ибо собаки раньше людей угадывают ее приближение и чуют ее запах.
Маленькая царевна умерла на руках у отца, перед рассветом, и я бессилен был помочь ей своим искусством. Она была второй по старшинству дочерью фараона, и ей успело исполниться только десять лет.
Я проливал слезы над ее телом, ибо смерть ребенка неизмеримо печальнее смерти взрослого, но отцовская скорбь фараона была поистине ужасна, и я боялся, что он умрет, ибо всякому чувству отдавался он полнее и переживал глубже, чем обычные люди. Поэтому я старался утешить его и говорил:
- Царь Эхнатон, друг мой, я не пожалел бы собственной жизни, дабы избавить тебя от этого горя. Но ведь цветок прекраснее всего перед цветением, а невинная смерть прекраснее неправедной. Быть может, твой бог возлюбил твою маленькую дочь столь сильно, что ради этого забрал ее в свой челн раньше срока, чтобы ей не пришлось изведать полуденный зной и ночную стужу, испытать скорбь и боль, ибо жизнь подобна раскаленной пыли, а смерть - прохладной воде. Воистину, царь Эхнатон, теперь она будет жить вечно, и ее золотой шар никогда не перестанет кружиться, а пестрый волчок никогда не упадет; искусные мастера в Доме Смерти обовьют ее пальчики золотыми наперстьями и сохранят ее личико, и ее нежное тельце сохранят и обовьют царскими пеленами, чтобы она жила вечно, не зная ни боли ни печали.
Все это я говорил фараону в утешение, потому что по-прежнему любил его в его скорби, но не мог любить его в исступленном упоении властью. Перепуганные слуги смыли кровь с лица девочки, и казалось, что на худеньком личике проступила улыбка. Поэтому я не слишком корил себя, лекаря, за то, что ничего не делал для нее в последнее время, тем более что в мои обязанности это не входило, к ней был приставлен ее собственный врач. Маленькую собачку унесли, как она ни сопротивлялась, но она продолжала выть, безутешная в своей собачьей скорби.
К фараону Эхнатону никто не осмеливался приблизиться. Наконец лекарства мои начали действовать, и на рассвете он уснул. Прибывшие из Дома Смерти носильщики поспешили забрать тело царевны, пока он спал, и, по крайней мере, от этого горя он был избавлен. Тело царевны начинили душистыми смолами самым лучшим и искусным способом, лицо покрыли золотой маской и совершили погребение по царскому чину, положив в усыпальницу все игрушки девочки. Бальзамировщики не сочли уроном для своего достоинства забальзамировать и трупик маленькой собачки царевны, скончавшейся от тоски после того, как ее хозяйку унесли в Дом Смерти. Так собака последовала за царевной и легла в изножье вечной ее постели.
Но пока обмывщики трупов и бальзамировщики занимались своим делом в Доме Смерти, фараон не знал покоя: ночи напролет бродил он, подавленный горем, по дворцовым покоям и по саду в одиночестве, запрещая следовать за ним и прогоняя от себя стражников. На торжества тридцатилетья в Ахетатон съехалось и сошлось много разного люда, и вот как-то утром, когда фараон Эхнатон шел по берегу священного озера, на него напали двое злоумышленников, вооруженные ножами. Но как раз в это время у озера сидел некий юноша, один из учеников Тутмеса, упражнявшийся в рисовании уток. Тутмес не позволял своим питомцам рисовать по образцам, а учил изображать то, что их окружает, - ведь несомненно труднее передать то, что видишь, чем то, что сумел выучить. Этому юноше удалось отбить нападение царских убийц своим острым пером и продержаться до тех пор, пока не подоспели на помощь стражники, спасшие жизнь фараону, так что он отделался одной резаной раной на плече. Но юноша умер, и кровь его обагрила руки фараона. Так, раз явившись, смерть стала преследовать фараона Эхнатона и ходить по пятам за ним, никогда дотоле не знавшим ее. Теперь же среди осеннего великолепия сада он смотрел на свои обагренные кровью руки, на стекленеющие глаза юноши и его безвольно отвисающий подбородок, зная, что тот принял смерть ради фараона.
Я был спешно вызван для перевязки раны, оказавшейся, впрочем, легкой и скоро зажившей. Так мне довелось увидеть обоих злоумышленников: голова одного была выбрита и лицо лоснилось от священного масла, а у другого были отрезаны уши за какое-то постыдное преступление и он не смел смотреть никому в глаза. Пока стражники вязали их свитыми из тростника веревками, они бешено вырывались, выкрикивая страшные проклятия во имя Амона, и не хотели замолчать, хоть стражники били их по губам синими древками копий так, что по лицам их текла кровь. Нет сомнений, что жрецы чародейством сделали их нечувствительными к боли.
Этот случай был поистине грозным - никто доселе не слышал, чтобы простой смертный осмеливался открыто поднять руку на священную особу фараона. Если в прежние времена царям и случалось умирать неестественной смертью в Золотом дворце, то это происходило от яда, или, скажем, от тонкого шнура, или, наконец, от удушения подушками - следов не оставалось и убийство возможно было скрыть от народа. Я достаточно прожил в Золотом дворце, чтобы знать, что такое случалось. Бывало и так, что кому-то из фараонов вскрывали преждевременно череп против его воли. Но явно и открыто никто никогда не осмеливался поднять руку на фараона. Скрыть же нынешнее происшествие было невозможно - слишком много было свидетелей, а фараон Эхнатон не был расположен казнить и посылать их в рудники, чтобы заставить все языки замолчать навечно.
Жрецы Амона не замедлили объяснить затем народу и своим приверженцам, что покушение на незаконного и ложного царя - поступок позволительный и даже угодный Амону и что тот, кто преуспеет в этом деле, заслужит вечную жизнь, даже если тело его не сохранится. А в тайных поучениях они объявляли фараона Эхнатона незаконным царем и так делали возможным для каждого поднять на него руку. На праведного и законного царя, разумеется, поднимать руку было нельзя - осмелившийся на такое был обречен на вечные муки в бездонных пропастях преисподней и все ужасы, поджидавшие его в пасти Апопа.
Пленники были допрошены в присутствии фараона, но отвечать отказались. Все же выяснилось, что прибыли они из Фив и с прошлого вечера прятались в саду. Само упоминание Фив указывало на то, кем они посланы. Но они не согласились больше говорить, а стали громогласно взывать к Амону и проклинать фараона, в то время как стража била их по губам. Фараон же, услышав имя отверженного им бога, пришел в такое неистовство, что позволил страже продолжать избиение, пока наконец их лица не были обезображены, а все зубы выбиты. Пленники тем не менее продолжали взывать к Амону, и фараон велел оставить их в покое. Тогда они в запале прокричали ему:
- Можешь истязать нас, незаконный царь! Можешь ломать нам кости, резать наши тела, сжигать нашу кожу - мы не чувствуем боли!
Их ожесточение было столь велико, что фараон отвернулся, борясь с собой. Наконец ему удалось взять себя в руки, и он устыдился того, что позволили стражникам бить их по лицу. Он сказал:
- Освободите их, они не ведают, что творят.
Но когда стража начала развязывать их веревки, они стали бесноваться еще пуще, изрыгали проклятия, и пена выступила у них на губах. В один голос они вопили:
- Убей нас, проклятый царь! Ради Амона даруй нам смерть, чтобы нам заслужить жизнь вечную!
Едва они поняли, что фараон намерен освободить их без наказания, они вырвались из рук стражников и, ринувшись через двор к обводной стене, с размаху разбили о нее головы, так что черепа их треснули и через непродолжительное время они скончались. Так велика была тайная власть Амона над душами людей!
После этого случая каждому в Золотом дворце стало понятно, что жизнь фараона Эхнатона теперь всегда в опасности. Поэтому преданные ему люди усилили стражу и не давали ему надолго исчезать из виду, хотя в своей скорби фараон желал бродить по саду или вдоль берега реки в полном одиночестве. Он и думал, что бродит один, в то время как невидимые глаза неотступно следили за каждым его шагом. Истинные последователи Атона воспылали с этих пор еще большей верой, а те, кто присоединился к ним ради власти, богатства или высоких должностей, в страхе за свое положение тоже удвоили усердие, прислуживая фараону. Так в обоих Царствах разгорался ревностный пыл почитателей того и другого бога, и те и эти равно распалялись, и ради Атона разлучены стали жена и муж, сын и отец, брат и сестра.
Все это тотчас сказалось в Фивах, где для утверждения фараонова могущества и преуспеяния тоже устроили шествия и празднества в честь тридцатилетья, подобные тем, что были в Ахетатоне. Также несли корзины с золотым песком и страусовые перья, по берегу реки провозили пантер в клетках, вели жирафов и маленьких обезьянок, несли попугаев с блестящим оперением - все для того, чтобы народ мог убедиться в изобильном достатке и величии фараона и от всего сердца восславить его. Но жители Фив смотрели на шествия молча и угрюмо; на улицах случались драки, с одежд и воротников верных Атону срывали кресты, а двух Атоновых жрецов избили до смерти, когда они отважились показаться в толпе без охраны.
Самое неприятное было то, что чужеземные посланники, наблюдавшие праздничные церемонии, стали свидетелями беспорядков и узнали, таким образом, о покушении - его нельзя было скрыть из-за собственного фараонова упрямства. Можно догадаться, сколько приятных вестей готовился сообщить Азиру его посол по возвращении в Сирию! Этот посол вез также своему господину многочисленные дорогие подарки от фараона, и я тоже отправил с ним свои подарки для Азиру и его семьи. Сыну его я послал целое войско - вырезанных из дерева и раскрашенных копейщиков и лучников с лошадьми и боевыми колесницами, причем половину из них я велел сделать похожими на хеттов, а другую половину - на сирийцев, надеясь, что мальчик, играя, заставит их воевать между собой. Такие резные игрушки можно было купить теперь сравнительно дешево: после закрытия храмов и мастерских Амона, то есть после того, как Амон перестал торговать фигурками слуг и ладьями для богатых усыпальниц, все его резчики по дереву остались без работы. Мои игрушки были поэтому весьма искусно выполнены - глаза простых воинов были сделаны из черного камня, а глаза военачальников - из драгоценных камней, колесницы обшиты золотом, а крошечные плетки сплетены из золотых и серебряных нитей. Так что подарок был поистине царским и соответствовал моему достоинству; стоил он мне больше, чем подарок самому Азиру, но ведь и сын был ему дороже всего на свете!
Все это время фараон Эхнатон несказанно страдал и боролся с сомнениями, одолевавшими его сердце и колебавшими его веру. Однажды в сгустившемся ночном мраке он горько сетовал, что видения не посещают его более и что Атон оставил его. Но когда в конце концов он сумел перетолковать случай с покушением в свою пользу, то еще тверже уверился, что предназначен для величайшего свершения и что деяние, предстоящее ему, много важнее, чем казалось прежде, ибо велика еще в Египте власть страха и тьмы. Он вкусил горький хлеб ненависти и испил соленую воду злобы, и не напитался этим хлебом, и не утолил жажду этой водою. Твердо веря, что им движет добро и любовь, он повелел ужесточить преследования Амоновых жрецов, наказывать и ссылать в рудники всякого произносящего вслух имя Амона. Но от таких гонений больше страдал бедный и простой люд, ибо тайная власть жрецов Амона была велика, да и царская стража опасалась трогать их и смотрела на их дела сквозь пальцы. Так вражда рождала вражду, и беспокойство в Египте нарастало.
И вот для упрочения своего положения не имевший наследника фараон Эхнатон надумал выдать замуж двух старших дочерей, Меритатон и Анхсенатон, за сыновей знатных и преданных ему вельмож. Меритатон по его велению разбила кувшин с юношей по имени Сакара, носившем звание Царского чашника в Золотом дворце, в котором он провел все годы своей жизни, будучи ревностным последователем Атона. Это был впечатлительный пятнадцатилетний отрок, как и фараон грезивший наяву, слабовольный и во всем покорный сильной руке фараона, почему и был особенно любим им. За это он был увенчан царским венцом и назначен преемником фараона Эхнатона, отчаявшегося уже иметь собственного сына.
Что касается Анхсенатон, то она разбила кувшин с десятилетним мальчиком по имени Тут, носившим пышные титулы Смотрителя царских конюшен и Попечителя царских строительных работ и царских каменоломен. Он был худощав и болезненен, играл в куклы, любил сласти и был чрезвычайно послушным и понятливым ребенком. Никаких дурных наклонностей у него не было, как, быть может, не было и особых добродетелей. Он верил всему, что ему говорили, а потом повторял слово в слово то, что слышал от своего последнего собеседника. Оба эти мальчика были из знатных и благородных египетских семей, и, выдавая за них своих дочерей, фараон Эхнатон думал прочнее привязать к себе и к Атону представителей этих могущественных старинных родов. К тому же сами мальчики были ему по душе, ибо не имели собственной воли - в своей неистовости фараон Эхнатон не мог потерпеть непослушания и возражений, не желал он также прислушиваться и к своим советникам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121