6
Мне следует еще рассказать о придворных, которые без промедления последовали за Эхнатоном в Небесный город, ибо они всю жизнь прожили в Золотом дворце фараона и считали своим предназначением находиться возле него, улыбаться, когда он улыбается, и хмуриться, когда он хмурится. Так поступали до них их отцы и отцы их отцов, от которых они унаследовали придворные должности и почетные звания, которыми гордились, ревниво следя за тем, чьи звания выше. Среди них был царский носитель сандалий, который вряд ли хоть раз в жизни обулся самостоятельно, царский виночерпий, который никогда в жизни не давил виноград, царский пекарь, никогда не видевший, как из муки получается тесто, царский хранитель втираний, царский исполнитель обрезания и множество других должностей, а сам я был царским вскрывателем черепов, но никто не ожидал, что я вскрою череп фараона, хотя, в отличие от всех других, я сумел бы это сделать и, может быть, таким образом сохранил бы фараону жизнь.
Все они прибыли в Ахетатон, веселясь и распевая гимны в честь Атона, прибыли на украшенных цветами судах, словно на праздник, привезли с собой слуг и множество кувшинов с вином. Они поселились в шатрах на берегу Нила, пили, ели и развлекались, так как вода уже сошла, весна благоухала, воздух был чист, словно молодое вино, а на деревцах щебетали птицы и ворковали голуби. Чтобы обслуживать придворных, требовалось столько слуг и рабов, что место их размещения напоминало небольшой город, ведь сами они не умели даже помыть рук или смазать лицо благовониями и были беспомощны, как малые дети, которые еще только учатся ходить.
Но они отважно следовали за фараоном, когда он указывал им места для улиц и домов, и рабы несли над их драгоценными головами зонты, защищающие от солнца. Им понравилось строить себе дома, как это делали строители, поскольку и фараон иной раз поднимал с земли кирпич и клал его на другой. Задыхаясь, они тащили кирпичи для поднимающихся стен своего дома и смеялись, расцарапав руки, а высокородные женщины, став на колени, месили глину. Если они были молоды и красивы, они сбрасывали с себя платья, оставляя лишь набедренную повязку, как поступали простые женщины, замешивая тесто.
Но пока они месили глину, рабы должны были держать над ними солнечные зонты, чтобы загар не пристал к их тщательно ухоженным телам, и, немного поработав, они уходили, оставив все в беспорядке, так что строители горько их проклинали и вынимали кирпичи, положенные руками высокородных. Правда, молодых знатных женщин они не кляли, а с удовольствием их разглядывали и шлепали перемазанными глиной руками, притворяясь глупыми, так что те визжали от испуга и удовольствия. Но когда к строителям приходили некрасивые придворные старухи и во имя Атона подбадривали их словами или щипками, восторгаясь их мышцами, гладя перемазанные глиной щеки и вдыхая их потный запах, строители проклинали их и, желая прогнать, роняли им на ноги глиняные кирпичи.
Придворные очень гордились своими строительными занятиями и хвастались ими, подсчитывая, сколько кирпичей ими положено, они показывали фараону исцарапанные руки, чтобы заслужить его похвалу.
Но, поиграв в строительство, они пресытились этой забавой и, словно дети, принялись копать землю и ухаживать за своими садами. Садовники призывали на помощь богов и кляли своих помощников, ибо они беспрестанно хотели пересаживать с места на место кусты и деревья, а копатели оросительных каналов называли их исчадиями Сета, потому что они каждый день находили новые места, где следовало копать рыбные пруды. Не думаю, чтобы они нарочно хотели что-нибудь испортить, ведь они даже не понимали, что мешают тем, кто работает, а полагали, что очень им помогают, и каждый вечер они пили вина и хвастались сделанным.
Но и эта игра им скоро надоела, они стали жаловаться на жару, в шатрах на их циновках появились песчаные блохи, так что они всю ночь охали, а по утрам приходили ко мне и просили мазей от блошиных укусов. Наконец они стали проклинать Ахетатон, и многие вернулись обратно в свои поместья, а некоторые тайком ездили в Фивы развлекаться, но самые преданные сидели в тени шатров и пили остуженные вина или играли друг с другом в блошки, то выигрывая, то проигрывая все свое золото, одежду и украшения, в игре они находили утешение от однообразия жизни. А стены домов росли день за днем, и Ахетатон с его удивительными садами словно в сказке вознесся в пустыне за несколько месяцев. Однако сколько это все стоило, я не могу счесть. Знаю только, что всего золота Амона оказалось мало, тем более когда сняли печати, выяснилось, что погреба Амона оказались пустыми - его жрецы, предчувствуя бурю, роздали много золота на сохранение надежным людям.
Я хочу еще рассказать, что царское семейство разделилось из-за Ахетатона, так как Божественная царица-мать отказалась следовать за своим сыном в пустыню. Фивы стали ее городом с тех пор, как Золотой дворец, выстроенный фараоном Аменхотепом во имя любви к ней, засверкал иссиня-красным золотом среди садов и стен на берегу реки. Божественная царица Тейе была сначала всего лишь бедной птицеловкой в тростниках Нижнего Египта. Она и теперь не захотела уезжать из Фив, с матерью осталась там и принцесса Бакетамон, а жрец Эйе правил в Фивах как носитель жезла по правую руку фараона и сидел в суде на троне фараона перед кожаными свитками, так что в Фивах все шло как раньше, только лжефараон уехал, и старая столица ничуть о нем не тосковала.
Царица Нефертити тоже вернулась в Фивы на время своих родов, она не решалась рожать без фиванских целителей и негритянских колдуний, и родила третью дочь, Анхсенатон, которая позже станет царицей. Ее головка, вытянутая колдуньями для облегчения родов, тоже была длинной и узкой. Когда принцесса выросла, придворные дамы и все женщины Египта, желавшие быть изысканными и подражавшие продворным, начали носить фальшивые затылки, чтобы удлинить голову. А принцессы брили головы наголо, гордясь их изящной формой. Художники любовались ими, создавая из камня их бюсты, и раскрашивали их, не подозревая, что эта форма возникла благодаря колдуньям-негритянкам.
Но, родив дочь, царица Нефертити возвратилась в Ахетатон и поселилась во дворце, который был за это время выстроен. Она повелела оставить женские покои фараона в Фивах, так как была очень разгневана тем, что родила уже третью дочь, и не хотела, чтобы фараон тратил свои мужские силы на ложах других женщин. Эхнатон ничего не имел против этого, ему очень надоели его обязанности в женских покоях, и он не нуждался в других женщинах, это было понятно каждому, кто видел красоту Нефертити - даже третьи роды не повредили ей, она стала еще юнее и прекраснее. Что этому помогло - отъезд из Ахетатона или негритянское колдовство - я не ведаю.
Так всего за один год в пустыне вырос город Ахетатон, и гордые ветви пальм колыхались вдоль его главных улиц, гранаты, краснея, вызревали в садах, а в рыбных прудах цвели лотосы. Этот город был сплошным цветущим садом, его дома, деревянные и легкие, возвышались словно изящные беседки, а стройные колонны из пальм и тростника были пестро раскрашены. Сады подходили не только к самым домам, но и входили в них - изображенные на стенах пальмы и смоковницы покачивались на вечном весеннем ветру, на разрисованных полах зеленел камыш, в котором плавали разноцветные рыбы и из которого, сверкая яркими крыльями, вылетали утки. В этом городе было все, что могло порадовать сердце человека, - в садах гуляли ручные газели, по улицам, впряженные в легкие коляски, бегали резвые лошадки, украшенные страусовыми перьями, а кухни благоухали терпкими приправами со всего света.
Так рос Небесный город, и когда, вылетев из ила, осенью вновь вернулись ласточки и беспокойными стаями засновали над прибывающей рекой, фараон Эхнатон посвятил этот город и эту землю Атону. Он освятил пограничные камни, положенные со всех четырех сторон света, и на каждом камне Атон благословлял своими лучами фараона и его семью, и в каждой надписи Эхнатон клялся в том, что никогда нога его не ступит за пределы земли Атона. Для обряда освящения строители провели мощные дороги на все четыре стороны, так что фараон мог доехать до пограничных камней в своей золотой колеснице, а его царственная семья следовала за ним в носилках, рассыпая цветы под звуки флейт и струнных, звучащих во славу Атона.
Фараон Эхнатон не хотел покидать Ахетатон даже после смерти и, достроив город, повелел своим строителям вырубать гробницы в горах, возвышающихся в восточной части земли Атона, и строители никогда уже не вернулись домой, ибо для сооружения гробниц им потребовалась вся жизнь. Но они уже не очень тосковали по своим родным городам, привыкнув жить в выстроенном ими городе под защитой фараона, где они получали много зерна, где масло никогда не кончалось в их кувшинах, а жены рожали им здоровых детей.
После того как строительство гробницы фараона и гробниц преданных ему и его богу придворных - каждому из них фараон подарил по гробнице - было закончено, фараон Эхнатон выстроил за стенами своего города Дом Смерти, чтобы тела тех, кто умирал в Небесном городе, никогда не разлагались и сохранялись вечно. Для этого он вызвал из фиванского Дома Смерти самых искусных мойщиков трупов и бальзаминаторов, не спрашивая их, в какого бога они верят, ибо их работа не оставляет им никакой веры, и их приходится выбирать только соответственно их мастерству. Они спустились по реке на черном судне, издавая такое зловоние, что люди прятались в дома, закутывались с головой, курили в комнатах благовониями и молились Атону. Но многие молились также и старым богам и делали священный знак Амона, ибо, заслышав запах мойщиков трупов, они вспоминали старых богов, и Атон казался им далеким.
Мойщики трупов и бальзаминаторы со всеми своими инструментами сошли с судна и заморгали глазами, привыкшими ко тьме Дома Смерти, они горько кляли свет, болезненный для их глаз. Торопливо пройдя в свою новую обитель, они принесли туда с собой свой запах и снова почувствовали себя дома. Среди них был и старый Рамозе, искусно извлекавший щипцами мозг из черепа покойного, и я встретился с ним в Доме Смерти, который фараон отдал в мое ведение, так как жрецы Атона испытывали ужас перед этим домом. Встретившись со мной, Рамозе с трудом узнал меня и страшно удивился. Я все откровенно ему рассказал, чтобы заслужить его доверие, ибо сердце мое точил червь сомнения, и я спешил узнать, как расцвела моя месть в фиванском Доме Смерти. Поговорив немного о его работе и обязанностях, я спросил:
- Рамозе, друг мой, не пришлось ли тебе применить свое искусство на одной красивой женщине, которую принесли в Дом Смерти после фиванского бунта и которую, как я слышал, звали Нефернефернефер?
Он поглядел на меня своими черепашьими глазками, склонил голову и сказал:
- Честное слово, Синухе, ты первый знатный человек, который назвал бальзаминатора другом. Это очень тронуло мое сердце, и раз ты так заговорил, значит, для тебя очень важно то, о чем ты спрашиваешь. Уж не ты ли принес ее темной ночью, завернутую в черные покровы смерти, ведь если это был ты, то ни один мойщик трупов не сочтет тебя своим другом, а узнав тебя, всадит в тебя нож с трупным ядом, так что ты умрешь страшной смертью.
Я задрожал от его слов и сказал:
- Кто бы ее ни принес, клянусь, она заслужила свою судьбу, но твои слова заставляют меня думать, что она не была мертвой, а пришла в себя в объятиях мойщиков.
Рамозе отвечал:
- Эта страшная женщина действительно пришла в себя в Доме Смерти, и я не стану выпытывать, как ты об этом догадался. Она пришла в себя, ибо такие женщины, как она, никогда не умирают, а если умирают, то их тело надо сжечь в огне, чтобы они никогда не возвращались, узнав ее, мы нарекли ее именем Сетнефер - Красавица злого Сета.
Тут страшная догадка пронзила меня, и я спросил у него:
- Почему ты говоришь о ней так, словно ее уже нет в Доме Смерти, ведь мойщики трупов сказали, что продержат ее там семьдесят раз по семьдесят дней.
Рамозе сердито позвякал своими ножами и щипцами, он, наверное, ударил бы меня, если бы я не принес ему кувшин хорошего вина из подвалов фараона. Тронув пыльную печать на кувшине, он сказал:
- Мы не хотели тебе ничего плохого, Синухе, ты был для меня как родной сын, и я оставил бы тебя навечно в Доме Смерти и выучил всему, что умею. Мы сохранили и трупы твоих родителей так, как сохраняют лишь трупы высокородных, не жалея на них ни лучших масел, ни дорогих бальзамов. Почему же ты пожелал нам такого зла, что принес эту ужасную женщину живой в Дом Смерти? Ведь до ее появления мы жили просто, усердно трудились, услаждали сердца пивом и очень богатели, крадя у трупов их украшения, независимо от их происхождения и пола, и продавая колдунам разные части тел покойников, которые им нужны для их заклятий. Но когда эта женщина появилась среди нас, Дом Смерти стал для нас хуже обиталища Сета. Мойщики трупов ранили друг друга ножами и дрались из-за нее как бешеные собаки. Она нас дочиста обобрала, унесла все золото и серебро, накопленное нами за долгие годы и спрятанное в Доме Смерти, она не пренебрегла и медью, отбирала даже одежду. Если кто-нибудь был стар, подобно мне, и уже не мог воспылать к ней, она посылала других, уже истративших на нее все свои сбережения, грабить стариков. Прошло всего три раза по тридцать дней, как она обчистила нас, оставив голыми. Убедившись, что с нас больше нечего взять, она презрительно смеялась над нами, и двое мойщиков, воспламененных ею, повесились на своих поясах, не выдержав ее издевательств. После этого она ушла от нас, унеся все наши богатства, и мы не могли ее удержать, ибо если один преграждал ей дорогу, другой отталкивал его, надеясь на ее улыбку или прикосновение. Уйдя, она унесла у нас и покой и богатство - по крайней мере, триста дебенов золота, не считая серебра, меди, льняных покровов и мазей, которые, следуя добрым обычаям, нам удавалось красть у покойников в течение многих лет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121