Все последующие дни войско отдыхало, раскинувшись у победных гор, а Хоремхеб, совещавшийся с лазутчиками и составлявший новые планы, всеми доступными путями переправлял в Газу послания: «Удерживайте Газу!» Он, разумеется, понимал, что она не сможет уже долго выдерживать осаду, но для покорения Сирии ему был необходим опорный пункт на побережье. В эти дни ожидания Хоремхеб распространял среди своих людей слухи о сирийских богатствах и о жрицах в храмах Иштар, предлагающих отважным воинам утонченные наслаждения. Не знаю, чего именно он ждал, но однажды ночью со стороны сирийской пустыни переполз через линию укреплений истощенный, изнемогающий от жажды человек, который сдался дозорным и попросил отвести его к самому Хоремхебу. Воины подняли его на смех за такую дерзость, однако Хоремхеб распорядился привести к нему этого человека. При виде Хоремхеба тот склонился, опустив руки к коленям, хоть и был одет в сирийское платье, а потом прижал ладонь к глазу, словно тот у него болел. Тогда Хоремхеб спросил:
- Эй, не навозный ли жук укусил тебя в глаз?
Мне случилось в это время быть в шатре Хоремхеба, и я принял его вопрос за глупую шутку, потому что навозные жуки совершенно безобидные создания и никого не кусают. Но человек ответил:
- Воистину навозный жук укусил меня в глаз, потому что в Сирии десять раз по десять таких жуков, и все они страшно ядовиты.
На это Хоремхеб воскликнул:
- Приветствую тебя, храбрый человек! Можешь говорить свободно, этот лекарь в моем шатре простак из простаков и все равно ничего не поймет.
Но лазутчик только проговорил:
- Господин мой Хоремхеб, сено доставлено.
И больше не добавил ни слова. По этой его фразе я решил, что он лазутчик Хоремхеба. Хоремхеб же тотчас покинул шатер и велел зажигать опознавательные костры на вершинах гор, так что спустя считанные мгновения цепь огней протянулась от победных скал до самых нижних земель. Таким способом Хоремхеб послал весть кораблям в Танис - выходить в море и идти к Газе, давая бой сирийским судам, если столкновения невозможно будет избежать.
На следующее утро затрубили трубы, и войско двинулось через пустыню в Сирию, предводительствуемое колесничьими отрядами, расчищавшими дорогу от неприятельских разъездов и намечавшими места стоянок. Каким образом Хоремхеб намеревался вести бои с хеттами на открытом пространстве, я себе не представлял. Войско, однако, с удовольствием последовало за Хоремхебом, мечтая о сирийских богатствах и обильной добыче, я же, глядя на лица воинов видел на них печать смерти. И тем не менее я взошел на носилки и двинулся следом, оставляя позади победные скалы и белевшие в перегороженой долине кости хеттов и египтян, согласно покоившиеся рядом.
3
Теперь мне надо приступить к рассказу о войне в Сирии, хотя поведать мне на сей счет почти нечего, потому что я плохо разбираюсь в военных материях, все сражения в моих глазах выглядят на один лад, а все горящие города и ограбленные дома, стенающие женщины и изуродованные тела - все выглядит одинаково, где бы такое ни происходило. Так что мой рассказ был бы слишком однообразен, возьмись я описывать подряд все, чему был свидетелем, - война в Сирии длилась три года и была жестокой и беспощадной, и очень многие погибли в ней, так что селения Сирии были опустошены, фруктовые сады вырублены, а города обезлюдели.
Но сначала я расскажу об одной уловке Хоремхеба. Он бесстрашно перешел со своим войском сирийскую границу, опрокинув поставленные Азиру пограничные камни, он двигался вперед и, чтобы потешить своих воинов сладкими плодами победы, позволял им грабить селения и развлекаться с сирийскими женщинами. Он двигался прямо к Газе, и, разгадав его намерения, хетты стянули свои отряды на равнину в окрестностях Газы, дабы преградить ему путь и разбить наголову, поскольку ровная местность как нельзя более подходила для боевых колесниц, так что хетты не сомневались в победе. Однако к тому времени уже была зима, и хеттам приходилось кормить лошадей сеном и кормами, которые они покупали у сирийских купцов. И вот перед сражением лошади хеттов занемогли: они шатались в упряжи, дерьмо их сделалось зеленым и жидким, и многие лошади пали. Поэтому силы сражавшихся, когда они встретились, были примерно равны, а одолев колесничье войско хеттов, Хоремхеб легко справился с устрашенными пехотинцами. Его копейщики и лучники завершили дело, начатое боевыми колесницами, и хетты потерпели самое крупное поражение из всех, какие им когда-либо доводилось знать: на поле боя осталось лежать куда больше мертвых тел хеттов и сирийцев, чем египтян, и место это было названо Полем мертвецов. Войдя в хеттский лагерь, Хоремхеб первым делом приказал спалить фуражные склады, ибо корм там был отравленный и среди прочих трав туда были подмешаны ядовитые растения, отчего лошади хеттов и стали падать. Впрочем, как Хоремхебу удалось это устроить, я тогда не знал.
Вот так Хоремхеб явился под Газу; в то время как хетты и сирийцы бежали из южной Сирии в укрепленные города и крепости - явился и разгромил осаждавшие Газу силы. В то же время в гавань вошли изрядно потрепанные египетские корабли, многие из которых еще дымились после морского сражения, длившегося два дня в виду Газы. Сражение окончилось ничем - египетские суда укрылись в гавани, причем некоторые из них пошли ко дну у самых заграждений перед входом в гавань, пока недоверчивый начальник гарнизона решал, открывать ли для них проход. А объединенный сирийский и хеттский флот отплыл в Тир и Сидон, чтобы латать свои дыры. Таким образом, битва закончилась вничью, раз с поля боя бежали оба противника. Хоремхебу, однако, удалось после этого доставить в Газу провиант и пополнение и сделать кое-какие запасы, а из Газы в Египет отправить раненых и калек.
День, когда ворота непобежденной Газы открылись перед Хоремхебовым воинством, по сю пору празднуется во всем Египте. Этот зимний день посвящен Сехмет, и мальчишки в этот день дерутся палками и тростниковыми копьями, изображая осаду Газы. Пожалуй, ни один город не обороняли с таким отважным упорством, как этот, и бесспорно, начальник гарнизона вполне заслужил великую славу и почести, которыми его осыпали за защиту Газы. Поэтому я назову его имя, хоть он и был свидетелем моего позора - когда меня втаскивали в тростниковой корзине на стену города. Этого человека звали Роду.
Впрочем, его люди прозвали его Бычий загривок, и это прозвище очень точно, на мой взгляд, описывало его облик и нрав, потому что более упрямого и недоверчивого человека мне встречать не доводилось! Уже одержав победу, Хоремхебовы воины битый день дудели в трубы под стенами Газы, пока наконец Роду решился приоткрыть ворота. Да и то - только чтобы впустить внутрь одного Хоремхеба, удостовериться, что это точно он, а не переодетый сириец. Когда же наконец Роду понял, что Хоремхеб разбил хеттов и Газе ничто не угрожает, поскольку осада снята, он не выказал особой радости и остался таким же угрюмым, как прежде, так же распоряжался и отдавал приказы, как привык это делать многие годы, - в том числе и Хоремхебу, ибо ему даже не приходило в голову, что теперь здесь есть кто-то, кому подчиняться должен он сам.
Воистину об этом Роду-Бычьем загривке есть что рассказать, ибо он был изрядный чудак, с кем только не вздоривший в Газе из-за своего упрямого нрава. Думаю, что упрямство его безумного свойства и голова его не совсем здорова, но все же, если бы не оно, хетты и отряды Азиру давным-давно овладели бы городом. Вряд ли где-нибудь в другом месте он сумел бы преуспеть, почему боги или благосклонный случай и назначили ему Газу, в совершенном соответствии с его наклонностями. Поначалу он был сослан в Газу за несносные пререкания и противничанье - Газа среди прочих прибрежных сирийских городов была самым незначительным и неприметным, истинное место ссылки и наказания, и только спустя время ход событий сделал ее важным пунктом. Собственно, именно благодаря Роду она стала таковым, поскольку он не захотел перейти под руку Азиру и отпал от союза сирийских городов.
И все же сначала я поведаю о нашем прибытии в Газу и о том, какой мы ее нашли. Я уже говорил о чересчур высоких крепостных стенах, в свое время заставивших меня трепетать от ужаса, ибо я мог свалиться и размозжить себе голову, когда этот Роду велел втаскивать меня на веревке наверх, обварив мне перед тем руки и колени горящей смолой. Вот эти-то стены и спасли Газу, ибо были сложены из исполинских каменных глыб и возвигнуты в незапамятные времена, так что никто уже не знал, кем все это было построено. Народ говорил, что стены возвели великаны. Поэтому хетты мало что могли тут поделать, однако столь велико было их воинское искусство, что своими метательными орудиями они кое-где повредили стены и даже сумели обрушить сторожевую башню, подкопав ее основание под прикрытием щитов.
Старый город внутри стен большей частью сгорел, в нем не осталось ни одного дома с неповрежденной крышей. Новый же город, выросший снаружи, Роду-Бычий загривок сам велел разрушить и поджечь, едва узнал о бунте Азиру. Сделал он это собственной властью и только потому, что все его советники воспротивились его решению, а горожане подняли большой шум и грозили ему всякими карами, если он посмеет разрушить их город. Своим поступком Роду, сам того не подозревая, подвиг сирийское население города взбунтоваться раньше времени, когда не все еще было готово, ибо Азиру намеревался поднимать бунты в городах с египетскими гарнизонами не раньше, чем его отряды с боевыми колесницами прибудут под стены этих городов. Роду же сумел силами своего гарнизона подавить восстание, не обращаясь за помощью к фараону Эхнатону, которую тот все равно не стал бы посылать, и подавил кроваво, примерно устрашив жителей города, которые с той поры уже не помышляли ни о каких бунтах.
Если к Роду приводили пленника, сдавшегося с оружием в руках и просившего пощадить его, Роду говорил:
- Ударьте этого человека палицей, ибо он противится мне, прося пощады.
Если приводили пленника, не просившего ни о чем, Роду говорил:
- Ударьте палицей по голове этого спесивого бунтовщика, ибо он смеливается задирать нос передо мной.
Если к нему приходили матери с детьми, молившие пощадить их мужей и отцов, он жестокосердно приказывал умертвить и их, говоря:
- Уничтожьте это сирийское гнездо целиком, ибо эти люди не понимают, что моя воля выше их, как небо выше земли!
И так никто не мог угодить ему: в каждом слове он видел непослушание и оскорбление себе. Когда же его остерегали, напоминая о фараоне, не позволявшем проливать кровь, он отвечал:
- В Газе фараон я!
Вот сколь непомерна была его гордыня! Однако должен признать, что говорил он это в городе, осажденном отрядами Азиру.
Впрочем, осада, предпринятая Азиру, была детской игрой по сравнению с беспощадными и неотступными действиями хеттов, ибо день и ночь они закидывали крепостные сооружения и дома огнем, перебрасывали в город падаль и запечатанные кувшины с ядовитыми змеями, разбивавшиеся о камни Газы, выстреливали из металлических орудий связанными египетскими пленниками, так что те вдребезги разбивались о крепостные стены. В городе мы нашли очень немного уцелевших жителей, они вылезали к нам навстречу из подвалов сгоревших домов - исхудавшие и страшные, похожие на теней женщины и старики; дети в Газе умерли, и все мужчины тоже, они испустили дух под плетками Роду, починяя поврежденные стены. Никто из оставшихся в живых не выказывал радости при виде египетских воинов, входящих в город сквозь изрядно побитые ворота. Женщины трясли своими костлявыми кулаками, а старики проклинали нас. Хоремхеб велел раздать им хлеб и пиво, отчего многие в ту же ночь скончались в мучениях - впервые за много месяцев они наелись досыта, но их истощенные животы не смогли справиться с этим вдруг, и люди умерли. Думаю, что за время осады они стали свидетелями таких ужасов и так извелись от бессилия и ненависти, что жизнь не могла уже быть им в радость. Если бы у меня был дар, я бы изобразил Газу такой, какой увидел ее в день победы, вступив под своды побитых ворот. Я бы описал высохшую человеческую кожу, свисавшую со стен, и частокол почерневших голов, которые обклевывали стервятники. Я бы описал жуткие пепелища и закопченые кости животных в переулках, заваленных обломками домов. Я бы рассказал о смердящей вони в осажденном городе, о запахе тления и смерти, заставлявшем Хоремхебовых вояк затыкать носы. Вот о чем мне необходимо было бы рассказать, чтобы точнее описать этот день победы и объяснить, почему в такой столь долго и томительно жданный день я не радовался в сердце своем.
Я бы изобразил также оставшихся в живых воинов гарнизона, их торчащие ребра, распухшие колени и исполосованные плеткой спины. Я бы описал их глаза, вовсе не похожие на глаза людей: в сумеречном свете они горели зеленоватым огнем, как у зверей. Они потрясали копьями, держа их в ослабленных руках, и кричали Хоремхебу: «Удерживайте Газу, удерживайте Газу!» И я не знаю, кричали они это в насмешку, хотя причин для насмешек у них как будто не было, или просто оттого, что это была последняя человеческая мысль, удержавшаяся в их бедных головах. Все же они не находились в столь плачевном состоянии, как прочие горожане, они получали еду и питье, а Хоремхеб велел зарезать для них скот, чтобы накормить их свежим мясом, дать им пива и вина, благо всего этого у него было в избытке после разграбления сначала хеттского лагеря, а потом складов осаждавших. Гарнизонные воины не имели терпения дожидаться, пока мясо сварится в котлах, они разрывали сырые куски руками, запихивали их в рот и запивали пивом, хмелея от первых же глотков, так что очень скоро они уже горланили непристойные песни и похвалялись своими подвигами.
А им точно было чем похваляться, и в эти первые дни ни Хоремхебовы новобранцы, ни головорезы не пытались соревноваться с ними в похвальбе, потому что все понимали, что воины гарнизона совершили невозможное, сохранив Газу для Египта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121