Но стрелы избегали меня, и весь тот день я разрывал одежды и накладывал повязки, а вечером принимал больных в своем доме - ведь в кварталах бедняков не осталось почти ни одной семьи, где бы не оказалось раненых. Промывая и зашивая их раны, я выговаривал им:
- Уж не безумны ли вы, ведь фараон желает вам добра, он обещал разделить земли Амона между теми, у кого ничего нет. Начиная с этого дня сады Амона - это ваши сады, а в его священном озере вы можете ловить жирную рыбу.
Но они мне возражали:
- Лжефараон хочет выгнать нас из наших бедных домов, которые нам дороги, и принуждает нас пахать землю, превращая в рабов земли, хотя мы не родились навозниками. И разве ты не знаешь, что у рыб Амона колючие кости, которые застревают в горле и душат человека, ибо это святые рыбы?
Они стали смотреть на меня с подозрением и говорили:
- Синухе, мы привыкли тебя уважать и надеемся, что ты не из людей Атона. Но если ты поклоняешься Атону, то нам не нужна твоя помощь, ибо в таком случае нож твой отравит наши раны, повязки вопьются в кожу и сожгут ее подобно огню.
Я понял, что безумие Фив ослепило этих людей и лучше мне не отвечать им, а только помогать.
Во двор принесли юношу, волосы которого блестели от дорогого масла, но в горле у него зияла рана, из которой бежала вода, когда он пытался пить. Я мог бы его исцелить, но больные, раны которых я уже перевязал, заметили, что на его перепачканном уличной пылью и кровью воротнике вышит ряд крестообразных символов жизни, они набросились на него и убили, прежде чем я успел помешать. Несчастные не понимали, почему я плакал и ругал их, ведь они хотели избавиться от затесавшегося к ним зла, а все зло исходило от Атона.
- До Атона мы были бедными, но счастливыми, - объясняли они мне, - при нашей нищете и голоде Амон благословлял нас, и у нас была надежда попасть в Страну Заката, а из-за проклятого Атона мы теряем благословение Амона и остаемся такими же бедными и несчастными, какими были. Негры нам наносят раны, а если Амон нас бросит - ведь он царь всех богов, - то следом за фараоновским Атоном придут чума и голод.
Говоря так, они выбросили тело юноши на улицу, где собаки стали лакать его кровь и слизывать с волос дорогое масло.
Пока негры пили пиво на площадях и прилегающих к храму улицах, сарданы и младшие офицеры, которые не могли да и не хотели мешать им, наслаждались вином в разграбленных ими домах. С наступлением вечера на главных улицах уже не зажглись светильники, и небо над Фивами было темным, а негры и сарданы разбежались из воинских лагерей, зажгли факелы и выбили двери в домах увеселений, они грабили дома и ходили из улицы на улицу, спрашивая у всякого встречного:
- Амон или Атон?
Если кто-нибудь не отвечал, они избивали его и опустошали его кошелек. А если кто-то от страха отвечал: «Да будет благословен Атон!» - они кричали: «Врешь, собака, нас не обманешь, фиванец!» - и протыкали ему горло или всаживали копье в живот, потом отнимали одежду и деньги. Чтобы лучше видеть, они поджигали дома вдоль улиц, и после полуночи небо над Фивами снова стало красным от пламени бушевавших повсюду пожаров, даже жизнь высокородных в Фивах не была в эту ночь в безопасности, и никто не мог убежать из города, потому что дороги и выходы к реке были перекрыты, стражники поворачивали назад любого беглеца, так как им было велено следить, чтобы золото и драгоценности Амона не вывозились тайком из города.
Не знаю, что в эту ночь думал фараон, видя на фиванском небе пламя пожаров, но мне кажется, от него многое скрыли, и он верил тем объяснениям, которые ему давали, ибо в сердце своем не любил Фивы, священный город Амона. Пепитатон не потерял своей должности, наоборот - в знак благосклонности фараон подарил ему золотую цепь, украшенную изображением кошек, поскольку он первый, следуя фараону, изменил свое имя, желая изгнать из него проклятое имя Амона, которое не следовало больше называть вслух. За случившееся никто не был наказан, но фараон распорядился, чтобы осаду храма не снимали, пока жрецы не образумятся или не сдадутся, понуждаемые голодом, он повелел также никого не убивать. Но это был самый неразумный приказ, ведь в хранилищах Амона было достаточно зерна, в хлевах - скота, а в садах - пастбищ для него, так что если бы во дворах храма собралось даже в сто раз больше верных почитателей Амона, то от голода они все равно не пострадали бы, зато на голод были обречены сами Фивы, так как река и дороги к городу были перекрыты.
Но ужаснее всего было то, что на площади перед храмом валялись неубранные разлагающиеся трупы, поскольку, желая избежать гнева фараона, все делали вид, что ничего о них не знают, - ведь фараону было доложено, что погибло всего несколько человек. Родственникам тоже не разрешалось убирать тела дорогих им людей, только самым богатым сарданы продали в первый день несколько трупов с площади, а уже на второй и сами убежали оттуда из-за вони. Сладковатый запах разложения распростарнился на весь город, и даже нильская вода была отравлена, так что через несколько дней в городе начались повальные болезни, с которыми невозможно было справиться, потому что Дом Жизни с его снадобьями оставался за стенами храма.
Каждую ночь в городе бушевали пожары, и раскрашенные негры грабили дома и пили вина из золотых чаш, а сарданы спали в мягких постелях под балдахинами. Но жрецы Амона с утра до ночи слали со стен храма проклятья ложному фараону и богоотступникам. Из всех щелей вылезли отбросы городского населения - грабители могил и уличные воры, не боявшиеся никаких богов, в том числе и Амона. Они набожно славили Атона и шли в его храм, поспешно вычищенный, чтобы получить у оставшихся в живых жрецов символ жизни и повесить его себе на шею как талисман, а потом, в темные ночи, грабить, убивать и насиловать кого вздумается. После этих дней и ночей Фивы несколько лет не могли возродиться, власть и богатство вытекли из этого города, как кровь вытекает из бесчисленных ран человека.
3
Хоремхеб жил в моем доме, он перестал спать и худел, взгляд его становился все более мрачным, и он уже пренебрегал едой, которую Мути с утра до вечера ему предлагала, ибо, подобно многим женщинам, она очень привязалась к Хоремхебу и уважала его больше, чем меня - хотя и ученого, но слабого, лишенного мускулов человека. И Хоремхеб сказал:
- Плевал я и на Амона и на Атона, но они доведут до того, что мои воины совсем одичают и озвереют, так что мне придется высечь немало спин и отрубить немало голов, прежде чем я сумею их снова образумить. Это большая беда, ведь я знаю многих из них даже по имени, помню их заслуги и понимаю, что если держать их в узде, они могут быть хорошими воинами.
Каптах богател день ото дня, и лицо его все больше лоснилось, он не уходил из «Крокодильего хвоста» даже на ночь, поскольку младшие офицеры из сарданов, не спрашивая о цене, платили за напиток золотом или награбленным добром, так что задние комнаты кабачка наполнились доверху драгоценностями, шкатулками и коврами. Само это заведение никто не притеснял, грабители обходили его стороной, так как оно охранялось воинами Хоремхеба, которых Каптах поил с утра до вечера, благодаря чему они несли свою службу добросовестно, призывая на помощь богов и благословляя хозяина. На дверях кабачка для устрашения и предупреждения бесчинствующих они повесили даже голову пойманного на улице грабителя.
На третий день беспорядков мои снадобья кончились, купить их стало невозможно даже за золото, и я был бессилен исцелять болезни, распространяемые в кварталах бедняков гниющей водой и разлагающимися трупами. К тому же я устал, сердце мое было подобно ране в груди, и глаза от недосыпания стали красными. Мне все надоело - и бедняки, и раны, и Атон, и я отправился в «Крокодилий хвост» и напился там смешанных вин, пока не уснул, а наутро Мерит разбудила меня - оказывается, я спал рядом с ней на ее циновке. Мне стало очень стыдно, и я сказал ей:
- Жизнь подобна холодной ночи, но это прекрасно, когда двое одиноких греют друг друга в стужу, хотя их руки и глаза друг другу лгут.
Она сонно зевнула и сказала:
- Почем ты знаешь, лгут ли мои глаза и руки? Но мне надоело бить по рукам воинов и отбиваться от них, а у тебя под боком единственное надежное место в этом городе, где меня никто не тронет. Почему это так - я не ведаю, и мне обидно, что ты даже не взглянул на мой живот, в котором нет никакого изъяна, - ведь меня называют красивой женщиной.
Я пил пиво, которое она принесла, чтобы разогнать мое похмелье, и ничего не нашелся ей ответить. Она смотрела в мои глаза смеющимися карими глазами, хотя на дне их оставалась печаль. И она спросила:
- Не могу ли я помочь тебе, Синухе? Я знаю, что в этом городе есть женщина, которая много тебе должна. Теперь все стоит вверх дном и многим приходится возвращать старые долги. Может быть, и тебе стало бы лучше, если бы ты получил то, что тебе задолжали, и не подозревал в каждой женщине пустыню, способную тебя испепелить?
Я уверил Мерит, что не считаю ее пустыней, но все-таки ушел от нее - ведь я был всего лишь человек, а сердце мое в эти дни онемело от крови и ран, я хлебнул такого угара ненависти, что боялся себя самого. Поэтому слова ее начали тлеть и разгораться во мне как пламя, я вспомнил храм кошачьей богини и дом по соседству с ним, и хотя время, словно песок, уже покрыло мои воспоминания, в эти дни фиванского ужаса из могил поднялись все умершие, и я вспомнил своего ласкового отца Сенмута и добрую мать Кипу, а думая о них, почувствовал во рту вкус крови, ведь я знал, что в эти дни в Фивах нет ни одного высокородного и богатого человека, который был бы вполне защищен, и мне достаточно было заплатить нескольким воинам, чтобы они исполнили любую мою просьбу. Но я не знал, чего я хочу, и поэтому отправился домой, сделал все, что можно было сделать для больных, не имея снадобий, и посоветовал жителям бедных кварталов вырыть себе колодцы у берега реки, чтобы вода очистилась, просачиваясь сквозь ил.
На пятый день страх охватил даже офицеров, ибо воины начали осыпать их проклятьями, перестали сбегаться на зов трубы, а повстречавшись на улицах, выхватывали у них из рук и ломали их золотые плетки. Они обращались к Пепитатону, тоже пресыщенному разбойной жизнью воинов и тоскующему по своим кошкам, и умоляли его пойти к фараону, рассказать ему правду, а потом снять с себя воротник царского военачальника. Поэтому на пятый день гонцы фараона пришли в мой дом и позвали Хоремхеба к Эхнатону. Хоремхеб, похожий на разбуженного льва, встал, умылся, оделся и пошел с ними, ломая голову, что сказать фараону, поскольку сегодня покачнулась и власть фараона, и никому не было ведомо, что может случиться завтра. Фараону он сказал:
- Эхнатон, времени мало, мне некогда напоминать тебе о том, что я тебе советовал. Но если хочешь, чтобы все стало по-прежнему, передай мне на три дня свою власть, на третий день я возвращу ее тебе, а ты не допытывайся, что я сделал.
- Ты сокрушишь Амона?
- Честное слово, - отвечал Хоремхеб, - ты безумнее лунатика, но после всего, что случилось, Амон должен пасть, иначе нам не сохранить власть фараона. Поэтому я свергну Амона, но не спрашивай, как я это сделаю.
- Только не причиняй зла его жрецам, - предостерег фараон, - ибо они не ведают, что творят.
Хоремхеб отвечал ему:
- Честное слово, тебе надо бы вскрыть череп, ничто другое тебя, должно быть, не излечит, но раз я прикрыл тебя однажды своим плащом, то послушаюсь и сегодня.
Тогда фараон заплакал и протянул ему на три дня жезл и бич. Как все это произошло, я не видел и знаю только по рассказам Хоремхеба, а он, как всякий воин, любил приукрашивать рассказы своими подробностями. Во всяком случае, он вернулся в город в золотой колеснице фараона и, разъезжая по улицам, стал сзывать воинов, называя их по именам. Собрав самых преданных, он велел протрубить в трубу, приказав остальным собраться вокруг стягов с изображением сокола и львиного хвоста. Всю ночь он наводил порядок - из воинских казарм доносился рев и вой, а его подручные изломали целую кучу палок, пока у них не устали руки и они не стали жаловаться, что никогда в жизни так не трудились. Лучших своих людей Хоремхеб отправил наблюдать за порядком на улицах, они привели всех воинов, которые не послушались призыва трубы, и Хоремхеб повелел высечь их, у тех же, чьи руки и одежды оказались в крови, на виду у остальных воинов скатились с плеч головы. К утру все отребья Фив разбежались, словно крысы, ибо каждого пойманного на воровстве или грабеже тут же протыкали копьями. Они разбегались и дрожали, прячась в своих убежищах и срывая с себя символ Атона - крест, боясь, что это может их выдать.
Хоремхеб собрал всех городских строителей, велел им разрушить дома богачей и разбить суда, чтобы иметь дерево, из которого он приказал соорудить тараны, лестницы и осадные башни, так что стук молотков и треск бревен наполнили фиванскую ночь. Сильнее всех звуков слышались возносимые к небу жалобы выпоротых негров и сарданов, но эти голоса были приятны жителям Фив, поэтому они простили Хоремхебу все его деяния и полюбили его, ибо наиболее разумным уже надоел Амон, из-за которого произошло столько разрушений, к тому же они надеялись, что, сокрушив Амона, воины покинут город.
Хоремхеб не стал тратить времени на переговоры со жрецами, а, едва только рассвело, созвал всех офицеров и распределил между ними задания. Воины притащили к стенам храма пять осадных башен, другие стали таранить ворота, при этом никто даже на поранился, ибо осаждавших защищали специально сооруженные навесы, а жрецы и стражи храма, ожидая прежней осады, не накипятили воды и не растопили смолы, чтобы лить на осаждающих. Так и получилось, что они не смогли отразить нападения, которое, согласно плану, велось одновременно с разных сторон, а лишь рассеяли свои силы и понапрасну бегали по стенам, народ же во всех дворах стал кричать от страха. Видя, что ворота уже поддаются, а негры взбираются на стены, главные жрецы велели трубить отбой и прекратить сопротивлени, ибо, по их мнению, Амон получил уже достаточно жертв, а во имя будущих времен надо было оставить в живых тех, кто особенно предан ему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121