— Что же, ты не заметила, что ранена?— Да, я ранена, — отвечала она, — но не знаю куда. О Аллах, что скажут люди, когда узнают, что я совсем одна здесь, в глуши…— Не беспокойся, никто ничего не узнает.— В самом деле?— Да. Я совершенно чужой в этих местах.— Так ты не местный? А откуда тогда?— Из полуденной страны.— Так ты не мусульманин?— Нет, я христианин.— А разве женщины христиан должны прятаться за покрывалами?— Нет, не должны.— Тогда и мне не надо укрываться. Думаю, со мной ничего не стрясется, если христианин, видевший тысячи женщин, взглянет и на меня. Давай руки!Она уцепилась за меня — и выползла из ямы. До сих пор не знаю — честью ли было для меня или позором то, что она сняла накидку…— Сколько же ты сидишь здесь? — спросил я.— О, очень долго.— А как это случилось?— Осел испугался, исколов ноги иголками.— А ты сидела верхом?— Да.Бедный осел! Теперь я сожалел о том, что наказал его. Он заслужил свои сладости.— Как же ты забралась с ним в такие колючки?— Я хотела… Я хотела…— Она покраснела еще больше и умолкла.Я огляделся. Вокруг была целая лавка.— Что это за вещи?— Я… не знаю.— А ты знала, что они здесь находятся?— Нет.— Я всегда молчу о том, что узнаю. К тому же я чужестранец. Меня ты можешь не бояться. Но как здорово, что мы не встретились с тобой раньше, когда я был не один!— Ты был не один?— Да. Со мной был юноша из Кабача.— А где он сейчас?— Уехал один.— Как же его зовут?— Сахаф Али.— Тот самый! Он не должен знать, что я здесь. Ты его хорошо знаешь?— Я видел его сегодня впервые, но он мне понравился.— А как ты меня обнаружил?— Сначала я нашел твою выпечку, а потом осла, забредшего в заросли. Я привязал его и побрел по следам. И вот я здесь.— Этот осел — несносное глупое животное. Однако мне надо подобрать вещи с земли, но самой мне трудно. Поможешь?— Охотно.— Тогда давай, иди сюда.— А ты не можешь подняться еще?— Нет, без тебя мне не справиться.— Но ведь ты боишься щекотки.— Нет, больше не боюсь, ведь ты христианин!Да, у этой дамы были железные нервы. Я осмотрел еще раз этот ковровый лагерь.— Это место относится к Кушукаваку или Енибашлы?— К Енибашлы.— А что за человек ваш киаджа?— Я не принадлежу к числу его подруг, — ответила она осторожно.Теперь мне стало все ясно. Случай подбросил мне козырную карту, которую я мог использовать на благо юного книготорговца.— Ты пойдешь со мной? — спросила она.— Да.— Тогда следуй за мной.Я свел ее за руку с ковров и повел туда, где начиналиськолючки.— Но я зацеплюсь здесь платьем!— Я проложу дорогу, обрежу колючки ножом!— Нет, нет, не надо этого делать! — закричала она в страхе.— Почему же?— Это запрещено!— А кто запретил?— Все тот же сердитый киаджа.Я присмотрелся. Это место как нельзя лучше подходило для убежища ее отнюдь не законопослушного мужа. Кустарник кажется непроходимым, но наверняка есть место, где существует проход.— Куда ты собиралась с этими изделиями? — спросил я.— В Гельджик, но осел сбежал…Ага, она знала, что дорогие ковры были свалены здесь прошлой ночью, решила полюбопытствовать — где они, и сошла с дороги. Загнала осла далеко в колючки, а он забрел в эти заросли, свалил ее в яму и ушел.— Откуда ты идешь?— Из Кушукавака.— А куда?— В Енибашлы и Кабач.— А что тебе надо в Кабаче?— Мне нужно навестить Сахафа Али.— Правда, чужеземец? Ты не выполнишь одну мою просьбу?— Охотно.— Я с тобой кое-что ему передам.— Хорошо.— Но не здесь. Мы пойдем в дом.Мне как раз это было на руку. Но я сказал:— А я думал, что тебе надо скакать в Гельджик.— Сейчас не надо. Этому ослу нельзя доверять. Но учти — мой муж не должен знать, что я готовлю передачу для Али.— Я буду нем как рыба. А кто твой муж?— Его зовут Бошак, он Бояджи Бояджи — красильщик, маляр (тур.).

и эмекчи Эмекчи — булочник (тур.).

. Ему нельзя говорить ничего лишнего.Женщина благосклонно восприняла мое обещание молчать. Потом она продолжила:— Я расскажу ему лишь то, что меня сбросил осел и сбежал от меня. Ты его поймал и нашел меня на дороге. И ты же меня проводил до дому.— Что мне отнести Сахафу?— Это я тебе скажу потом. А сейчас нам нужно отсюда уходить.Что мы и сделали с немалым, правда, трудом.— Замаскируй, пожалуйста, тот проход, что мы только что проделали. Никто не должен знать, что мы здесь были.— Какая ты осторожная, госпожа. Но ты права, — сказал я и принялся за работу, получив при этом не один десяток колючек.— Все нормально, — приняла она мою работу. — Ты, наверное, весьма преуспел в такого рода делах. А теперь позволь мне сесть на твою лошадь.— А не лучше ли тебе пойти пешком?— С какой стати?— Мой конь еще ни разу не носил женщин.— О, я ему ничего плохого не сделаю!— Не в этом дело. Посмотри на седло — оно не приспособлено для легких женских ног. Оно слишком узко, чтобы ты могла в нем разместиться.— Так сними его, я сяду прямо на спину. Тогда места хватит.— На это понадобится много времени. Мне тогда придется вести лошадь да еще подбирать булочки, которые растерял твой осел. До того места совсем недалеко.— Так ты его изловил? Это хорошо. Ладно, я пойду пешком, хотя мне и трудно. У меня пропадает дыхание, когда я иду пешком, и мне приходится долго его восстанавливать. Ходьба вызывает сердцебиение, и я чувствую, что погибель моя близка.Я взял коня под уздцы, а даму — под руку. Она оперлась на меня, и мы тронулись в путь. Не сделали мы и тридцати шагов, как она запыхтела.— Вот видишь, так дело не пойдет, — с трудом проговорила она. — Надо мне на тебя получше опереться, и пойдем помедленнее.Дальше мы двигались со скоростью в два раза меньшей, чем у катафалка. Когда мы подошли к месту, где лежала первая булка, она заявила:— Вот первая франджала. Забирай ее!Я повиновался. Чуть позже приказ повторился. Я опять выполнил его. Через какое-то время мне уже пришлось нести в руках целую гору булок, вести лошадь и поддерживать даму, которая воскликнула, увидав очередное хлебобулочное изделие:— О Аллах, да здесь целый противень булок! У этого осла в голове крысы вместо мозгов. Давай поднимай!— С превеликим удовольствием! Но куда же мне их девать?— Положи себе в карманы!— Аллах-иль-Аллах! Разве ты не видишь, какого цвета моя одежда?— Она белая, как горный снег. Подозреваю, что она даже новая.— Именно так. Я отдал за нее две сотни пиастров.— Так это хорошо. Я ничего не имею против, чтобы это изделие лежало в чистом кармане!— Аллах наделил тебя сообразительностью и чистоплотностью, ты должна быть ему благодарна, ибо эти свойства красят любую женщину. Но мне не чужды те же свойства, и мне не хотелось бы украшать свою новую одежду свежими масляными пятнами.— О, это такое хорошее масло! Оно же не испортит одежды! Это не какой-нибудь лошадиный или рыбий жир!— Но никто не увидит эти пятна, ведь они внутри одежды.— Ты же предприимчивый человек, выверни наизнанку, и все будет видно!— Разве ты не знаешь, что в присутствии женщины запрещено переодеваться?— Но ты ведь мой друг и спаситель, к тому же под пальто у тебя куртка и что-то еще.— Но тем не менее мне не хотелось бы нарушать правила хорошего тона. Позволь мне положить эти булки в седельную сумку!— А она чистая?— Я ежедневно чищу ее.— Надо проверить. Открой-ка.Меня бесконечно забавлял этот разговор. В общем-то я и не думал чистить сумку. Обычно она была закреплена за седлом и вбирала в себя пыль всех дорог. Я расшнуровал ее и отбросил крышку.— Вот, смотри!— Ударь по ней! — приказала Клубничка.Я в очередной раз повиновался, и клуб пыли взвился в воздух.Но женщина почему-то сказала:— Да, она чистая. Подними эту булку и положи туда. Что я и выполнил, повторив потом эту процедуру многократно. Так мы добрались до подлеска, где я оставил привязанного ослика. Увидев корзины, она всплеснула руками и запричитала:— О Аллах, о Фатима! Ну что за нечестивое животное! Все мои вкусные вещи на земле! Нет, не все. Много нет! Где все остальное?Она бросила на меня выразительный взгляд и продолжала:— Эфенди, все это очень вкусные вещи!— Вполне допускаю.— Ты любишь сласти?— Не особо.— А пробовал ли ты то, что здесь лежит?— Нет.— Ты говоришь правду? Если ел — оплати!— Я не ел, о проницательная!— Но где они тогда? Я должна отчитаться перед мужемза каждую булочку!— Говорю тебе — не ел!— А кто же это сделал?— Твой осел сожрал!— Он что, ест сахар?— Я же его за этим и застал!— Видел своими глазами? Мне же он ни разу не давал об этом знать! Вот негодник! Эфенди! Сделай одолжение!— Я только это и делаю.— Сделай еще одно — возьми плеть и тресни его как следует по ушам!— Нет, я этого делать не буду. — Почему?— Потому, что это очень жестоко по отношению к животному.— А тебе-то что с того — осел-то не твой!— Не мой.— Он мой, и я могу его мучить сколько хочу. Давай, лупи его.— Ты что, ему запрещала есть эти сладости?— Нет.— Вот в этом была твоя ошибка. Он думал, что раз это твоя собственность, можно есть. В следующий раз не забудь все ему разъяснить.— Я прямо сейчас сделаю так, как ты говоришь; надеюсь, он меня поймет.Она достала из моей седельной сумки плетку и направилась к ослу, грустно стоявшему поодаль и прядавшему ушами.— Ты что натворил? — закричала она на него. — Кто ты после этого есть? Осел! Самый настоящий осел! Вот тебе! — И она угостила его плеткой. — Сладкий осел! — И она дала ему во второй раз. — Обжора! — Плетка опять просвистела в воздухе.Но животное явно не получило в детстве достойного образования и не научилось спокойно сносить нападки хозяйки. Осел мигом развернулся и лягнул ее обеими задними ногами. Все произошло настолько быстро, что та не успела отскочить.— Эфенди, он меня лягнул! Неблагодарная скотина! Посмотри, есть ли где-нибудь ссадины?— Вроде не видно, хотя нет — вот уже синяк появился!— О ужас, как я его буду лечить? Прямо копытом заехал! Если бы попал в грудь, я бы уже умерла! Больше не буду бить это чудовище!— Вот в этом ты права. Я же тебе говорил не делать этого. А ты не послушалась моего совета.— Осел — моя собственность. Как он посмел напасть на меня! Он испугал меня. Видишь, как я дрожу?— Вижу.— Помоги же мне!— А что, все на самом деле так плохо?— Настолько, что мне просто необходимо сесть и отдохнуть. — И она так стремительно опустилась на землю, что я едва успел отодвинуть корзинку.— Вот, хорошо, теперь я могу перевести дыхание.Отдохнув, она попросила меня уложить все в корзины и привести в порядок седло, чтобы забраться на осла. Меня эта просьба прямо-таки устрашила, поскольку я понятия не имел, как ее туда взгромоздить. Встав на ноги, она беспомощно огляделась.— Что ты ищешь? — спросил я ее.— Такую маленькую лестницу.— Лестницу? Откуда в чистом поле ей взяться?— Мне нужна лестница, чтобы подняться.Я тоже с таким же безысходным видом стал оглядываться.— Вон там, — показала она, — вон там я вижу пенек. Веди меня туда.Мне стоило немалых трудов усадить ее в седло с пенька. Несчастный осел прямо-таки просел под ее весом, но ожил, как только почувствовал, что дорога идет домой. Вскоре я уже увидел первые домишки.— Это Енибашлы?— Нет, сначала будет Новый Енибашлы. Но это и есть наша деревня.Мы въехали в деревню и приблизились к довольно большому дому. Моя спутница указала на задний двор, где мы и спешились. Там было выкопано множество ям, в которых помещались сосуды с какой-то цветной жидкостью. Итак, мы находились во владениях красильщика и пекаря Бошака.Моя амазонка издала пронзительный вопль, который ей пришлось неоднократно повторить. Тут открылась дверца какого-то дощатого сарая, и высунулась физиономия, похожая на птичью. Вся одежда этого человека составляла некое подобие плавок. Но меня поразило другое — то, как он весь был раскрашен: тело сверкало всеми цветами радуги — от темно-синего до ярко-оранжевого. При этом он сохранял такое серьезное выражение лица, будто сие художество являлось чем-то самим собой разумеющимся.Я слез с лошади и стал ждать дальнейшего развития событий.— Сигирджик, мою лестницу! — приказала она. Итак, его звали Сигирджик, то есть Скворец. Только весьма цветастый — с оперением, неведомым орнитологам. Он действительно поплелся к черному ходу дома, приволок большую стремянку и приставил ее к ослу. Всадница величественно сошла.— Чем занимается мой муж? — спросила она.— Не знаю, — последовал ответ.— Но должен же он что-то делать!— Нет.— Идиот! Где он?— Понятия не имею.— В комнате?— Нет.— В мастерской?— Нет.— А где?— Не знаю.— Вообще — дома ли он?— Нет.— Уехал?— Да.— Так бы сразу и сказал. Уведи осла. Раскрашенный слуга ответствовал с таким важным видом, будто речь шла о рауте английской королевы. Он взял животное под уздцы и отвел его за дом.— Сначала разгрузи его! — прикрикнула она. Он покорно кивнул и принялся разгружать осла.— Иди сюда, эфенди! — позвала она меня.Я привязал коня к железному колу, воткнутому в землю, и последовал за ней. Крепкий запах масла и щелочи ударил в нос. Слева находилось нечто, что я принял за печь для выпечки булок. Справа — вход в комнаты.Войдя внутрь, я увидел перед собой копию моей Земляники с одной лишь поправкой на возраст. То была дочь. Она была одета по-домашнему легко, как принято у болгар, черты ее лица оказались более миловидные, от своей матери она отличалась скорее восточной красотой.Перед ней стояло несколько мисок, и она увлажняла кожу молоком, не забывая отпивать его.— Икбала, что ты делаешь? — спросила мать.— Я снимаю пенки.— Но я вижу, что ты пьешь.— Да, и пью тоже.— Но пить надо из кружки или тарелки.— А мне и так вкусно!Мамашу такой ответ, похоже, удовлетворил, потому как, подойдя к ней, она любовно хлопнула ее по пухлой щечке и проворковала:— Сладкоежка моя!Тут «молочница» с удивлением уставилась на меня. Мать пояснила:— Этот эфенди остановится у нас ненадолго.— Почему?— Потому, что он устал.— Так пусть полежит на травке. Как ты можешь общаться с ним без покрывала да еще заводить ко мне, хотя знаешь, что я тоже без накидки!— О! Он мой друг и спаситель!— Ты что, попала в передрягу?— Еще в какую!Тут дочка посмотрела на меняболее снисходительно.— Тогда пусть остается. — И, повернувшись к матери, спросила: — Что-то случилось по дороге?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42