А когда старшая миссис Гири окончательно выйдет из игры, Гаррисон без всякого труда, исключительно любопытства ради, вырвет козырную карту у нее из рук.
– Я перекинулся словцом с Джоселин, – сообщил брату вошедший в комнату Митчелл, – она всегда была ко мне неравнодушна.
– Ну?
– Мне удалось у нее выведать, что случилось, – Митчелл прошелся по спальне Кадма, взирая на то, во что она превратилась. – Во-первых, здесь была Рэйчел.
– И что из этого? – пожал плечами Гаррисон. – О боже, Митчелл. Она тут ни при чем. Когда ты наконец выкинешь ее из головы?
– Ты не находишь подозрительным, что она была здесь?
– А что в этом подозрительного?
– Может, она заодно с тем, кто все это учинил? Может, именно она помогла ему забраться в дом, а потом скрыться?
Гаррисон смерил брата взглядом.
– Кто бы это ни учинил, – медленно промолвил он, – он не нуждался в помощи твоей сучки-жены, Митчелл. Надеюсь, ты меня понимаешь?
– Не разговаривай со мной в таком тоне, – сказал Митчелл, направляя указательный палец на своего брата. – Я не такой дурак, как ты думаешь. И Рэйчел тоже. Если ты помнишь, дневник нашла она.
Гаррисон пропустил последнюю реплику Митчелла мимо ушей.
– Что еще тебе рассказала Джоселин? – спросил он.
– Ничего.
– Это все, что тебе удалось из нее выудить?
– Во всяком случае у меня получилось лучше, чем у тебя с Лореттой.
– Черт с ней, с этой Лореттой.
– А тебе никогда не приходило в голову, что мы, возможно, недооценивали этих женщин?
– Да ладно тебе, Митчелл.
– Нет, послушай меня. Не исключено, что они что-то втайне замышляли у нас за спиной.
– Оставь ты их в покое. Что особенного могут затеять две женщины?
– Ты не знаешь Рэйчел.
– Знаю, – устало произнес Гаррисон. – Такие девки всю жизнь мелькали у меня перед глазами. Она никто. Пустое место. Все, что у нее есть, дали ей ты и наша семья. Она не стоит того, чтобы тратить на нее даже минуту нашего времени, – с этими словами он развернулся и пошел прочь и уже был почти у двери, когда Митчелл тихо сказал:
– Не могу выбросить ее из головы. Хочу, но не могу. Знаю, что ты прав. Но не могу перестать думать о ней.
На мгновение остановившись, Гаррисон обернулся к брату.
– О, – протянул он, одарив брата сочувствием иного рода. – И что ты думаешь услышать? Хочешь, чтобы я сказал: отлично, брат, вернись к ней? Ты и правда хочешь это услышать? Тогда давай, иди.
– Я не знаю, как ее вернуть, – признался Митчелл. Гнев его бесследно истощился, и он вновь превратился в младшего брата Гаррисона, готового исполнять все его приказания. – Я даже не знаю, почему я ее хочу. То есть ты, конечно, прав: она никто. Пустое место. Но когда я думаю, что она с этим... животным...
– Понимаю, – улыбнувшись, попытался его успокоить Гаррисон. – Все дело в Галили.
– Я не хочу, чтобы она была с ним рядом. Не хочу, чтобы она даже думала о нем.
– Ты не сможешь заставить ее перестать о нем думать, – он запнулся на миг, и улыбка вновь заиграла у него на устах. – Можешь попробовать... но вряд ли тебе захочется так далеко зайти.
– Об этом я тоже уже думал, – ответил Митчелл. – Поверь мне. Я уже об этом думал.
– Вот так все и начинается, – произнес Гаррисон. – Ты думаешь об этом и думаешь, и в один прекрасный день тебе вдруг подворачивается возможность это осуществить. И ты это делаешь. – Митчелл тупо уставился на заваленный мусором ковер.
Гаррисон долго смотрел на него выжидающим взглядом, после чего, первым прервав затянувшееся молчание, сказал: – Ты, что, именно этого хочешь?
– Не знаю.
– Тогда подумай об этом еще, когда будет время.
– Да.
– Вот и хорошо.
– Я имел в виду, да, я хочу именно этого, – по-прежнему глядя в пол, Митчелл весь дрожал. – Я хочу быть уверенным в том, что она никому не достанется, кроме меня. Я женился на ней. Она мне кое-чем обязана, – он поднял на брата мокрые от слез глаза. – Разве нет? Ведь без меня она бы ничего собой не представляла...
– Меня не нужно убеждать, Митч, – произнес Гаррисон на удивление ласково. – Как я уже сказал: весь вопрос в том, чтобы подвернулся удачный случай.
– Я кое-что для нее сделал, а она повернулась ко мне спиной, будто я никто.
– И ты, конечно, хочешь ей за это отомстить. Это вполне естественно.
– Что мне делать?
– Во-первых, выясни, где она находится. И будь с ней очень ласков.
– Какого черта я буду ее ублажать?
– Чтобы она ничего не заподозрила.
– Ладно.
– Мы подождем, пока тело старика предадут земле, а потом вместе придумаем, как разобраться с твоими делами.
– Хотелось бы.
– Иди сюда, – Гаррисон распахнул объятия, и Митчелл, не задумываясь, устремился к нему. – Я рад, что ты мне все рассказал. Я не понимал, как сильно ты страдаешь.
– Она обращается со мной, как с последним дерьмом.
– Ладно, ладно, – похлопав брата по спине, произнес Гаррисон. – Понимаю. Все будет хорошо. Мы с тобой давно вместе. Ты и я. И я хочу, чтобы ты был счастлив.
– Знаю.
– Поэтому мы сделаем все, что потребуется. Даю тебе честное слово. Сделаем все, что потребуется.

Глава V

После разговора с братом Гаррисон поехал навестить одну даму, с которой не виделся уже несколько недель, а именно свою ненаглядную и всегда безотказную Мелоди, общество которой после столь напряженного дня подействовало на него особенно благотворно. Около получаса он созерцал ее лежащее обнаженное тело, время от времени прикасаясь к холодным ногам, бедрам, животу и тому, что крылось за островком густых волос. Господи, до чего же хорошо она умела делать свое дело! За все время его манипуляций ни разу не вздрогнула, ничем не обнаружила признаков жизни даже тогда, когда он бесцеремонно развернул ее на живот и грубо трахнул в зад.
Но на сей раз, разрядив в нее свою обойму, он не уехал, как делал это прежде, а прошел в ванную комнату, окрашенную в желто-зеленые тона, вымыл член и раскрасневшуюся шею, а потом вернулся в комнату и, сев перед ней, уставился на нее долгим взглядом. Переворачивая тело Мелоди со спины на живот, он раздавил лежавшие вокруг цветы, которые издавали аромат, странно возбуждавший все его органы чувств. Тело женщины казалось ему почти прозрачным, бренди, который он пил, отдавал странным привкусом, которого он прежде никогда не ощущал, и даже бокал в его руках казался ему сотканным из шелка.
Что происходит с ним? Неужели это начало своего рода трансформации? Неужели тот Гаррисон – несговорчивый, упрямый, как осел, Гаррисон, присутствие которого никогда никому не доставляло радости, а менее всего ему самому, – готов сбросить с себя привычное обличье, словно мертвую шкуру, и обнаружить в себе нечто новое – более яркое, более сильное, более странное?
Разумеется, нет никакой случайности в том, что другое «я» Гаррисона вышло из заточения именно сейчас, когда смерть постигла Кадма Гири, поскольку его уход ознаменовал падение старого режима вместе с его законами, лицемерием и ограничениями, уступив место чему-то новому, которому теперь предстояло сказать свое слово и заявить миру о своих воззрениях. В тайниках своей души Гаррисон уже давно ощущал, как пробивались в нем ростки этого нового, как будоражили его чувства предощущением блаженного мига, когда ему наконец удастся себя проявить.
Да, конечно, отчасти подобные перемены его несколько страшили, ибо всякие изменения формы в некотором смысле были сродни смерти: отметается все, что было, освобождая место тому, что будет. Но ведь он не лишится ничего того, что ныне его так заботит? Человек по имени Гаррисон Гири, известный своим изощренным умом и с ранних лет обучавшийся искусству лжи, чему в большой степени был обязан Кадму Гири, с виртуозностью карточного шулера умел пускать пыль в глаза людям и отвлекать их внимание от своих истинных намерений, которые, как бы ни казалось это наивным со стороны, невероятным образом сближали Гаррисона с его наставником, ибо своей целью имели процветание семьи, наращивание состояния, влияния и власти.
Теперь обстоятельства складывались в его пользу, и, быть может, для того, чтобы осуществить свои замыслы, выказав свое истинное обличье – то, которое ему еще никогда не приходилось обнажать перед семьей, – лучшего места и времени ему не представится. Обнажить свое лицо, но при этом самому остаться в тени, потому что единственный свидетель этого действа никогда не откроет своих глаз.
Возможно, время уже пришло. Поставив бокал бренди, он встал со стула и подошел к кровати. Женщина была недвижима, как камень. Наклонившись над ней, он перевернул ее на спину, и она безвольно перекатилась, убедительно имитируя мертвое тело. Гаррисон сел рядом с ней на корточки и положил ей ладонь на живот.
– Игра окончена, – произнес он.
Она не шевельнулась. Он переместил руку на грудь.
– Я чувствую стук твоего сердца, – сказал он. – Ты хорошо делала свое дело, но я всегда слышал удары твоего сердца. Открой глаза, – наклонившись, он потеребил ее сосок. – Хватит играть в мертвецов. Я тебя воскрешаю.
У нее на лбу обозначились легкие морщинки.
– Ты была великолепна, – продолжал он. – Правда. Очень убедительна. Но я больше не желаю играть.
Она открыла глаза.
– Карие, – констатировал он. – У тебя карие глаза. А я всегда думал, что они голубые.
– Ты со мной закончил? – спросила она невнятно.
Возможно, столь искусно играть свою роль ей удавалось благодаря наркотикам.
– Еще не совсем, – ответил Гаррисон.
– Но ты же сказал, что не хочешь больше играть.
– Не хочу играть в эту игру, – пояснил он. – Хочу в другую.
– Какую?
– Пока еще не решил.
– Ну хватит надо мной измываться...
Гаррисон рассмеялся так громко и вызывающе, что шлюха посмотрела на него в изумлении.
– Я могу делать все, что мне заблагорассудится, – произнес он, схватив ее за грудь. – За твое общество я плачу. И услуги твои очень дорого стоят.
При упоминании о материальной стороне дела, которая, вероятно, тешила самолюбие проститутки, лицо женщины несколько прояснилось.
– Чего же ты хочешь? – спросила она, взглянув на глубоко впившуюся ей в грудь руку Гаррисона.
– Посмотри на меня.
– Зачем?
– Просто посмотри. В мои глаза. Смотри мне в глаза.
Она издала робкий смешок, словно маленькая девочка, которую заставили играть в непристойную игру, и это было столь неуместно, что заставило Гаррисона улыбнуться.
– Как тебя зовут? – спросил он. – Как твое настоящее имя?
– Мелоди – мое настоящее имя, – ответила она. – Мама говорит, я начала напевать со дня моего крещения.
– Твоя мать еще жива?
– Да, конечно. Она переехала в Кентукки. Я тоже собираюсь перебраться туда, когда заработаю достаточно денег. Хочу уехать из Нью-Йорка. Ненавижу его.
Пока она говорила, Гаррисон смотрел на нее новым, недавно обнаруженным им самим проникновенным взглядом. Напрасно бедная сучка, тело которой было измято и изломано до самого мозга костей, лелеяла надежды на светлое будущее. Какие бы планы она ни строила, им не суждено было сбыться.
– Что ты собираешься делать в Кентукки? – спросил он.
– Ну... Я была бы не прочь открыть небольшую парикмахерскую. Мне неплохо удается делать прически.
– Правда?
– Но... Я не... – слова ее неожиданно оборвались.
– Послушай меня, – рука Гаррисона поднялась к ее лицу. – Если ты чего-нибудь хочешь, ты должна иметь веру. И терпение. Желания сбываются, по крайней мере тогда, когда их ждут.
– Именно так я всегда и думала. Но это неправда. Надеяться на что-то – впустую тратить время.
Гаррисон встал так резко, что Мелоди вздрогнула от неожиданности. Причина его поспешности не заставила себя долго ждать: он наградил ее увесистым ударом по лицу, который заставил ее упасть назад на кровать. Она тихо вскрикнула, даже не пытаясь увернуться.
– Так я и знала... – промолвила она. Он бил ее по голове снова и снова, и, если бы не слезы от внезапности полученного удара, текущие из уголков ее глаз, никто не мог бы заподозрить ее в том, что она что-то чувствовала. Ее били и раньше, били много раз, и за всякое увечье, равно как за все прочее, была назначена своя плата.
– Ты оставил следы, и это будет дорого тебе стоить, – она вновь села, подставляя ему лицо. – Это выльется тебе в кругленькую сумму.
– Тогда я хочу, чтобы деньги, которые я плачу, не были потрачены зря, – с этими словами он так сильно ударил ее кулаком, что кровь брызнула на стену.

Она не сразу взмолилась прекратить истязания, но прежде позволила ему вдоволь над собой поиздеваться – над своим лицом, которому пришлось принять на себя большую часть ударов, а также грудью и бедрами. Лишь после того, как, окончательно ослабев от его побоев, она упала и поняла, что не может встать, Мелоди сказала, что с нее хватит. Но он ее не слушал. С каждым новым ударом он все сильнее ощущал, как вырастает в нем яркое и прежде неведомое «я», и чем больше оно вырастало, тем больше ему хотелось ее избивать.
Остановился он только раз, когда, взглянув на свое отражение в зеркале, был заворожен собственным разгоряченным от напряжения лицом. Не склонный к самолюбованию, в отличие от своего брата Митчелла, он никогда прежде не получал удовольствия от своего внешнего вида, однако ныне нашел себя весьма привлекательным, и даже более того, явственно узрел в собственном облике некую значимость. Он принялся избивать женщину с новой силой, невзирая на ее протесты, плач, отчаянные уговоры и обещания всего, что угодно, лишь бы он оставил ее в покое. Но он был глух к ее мольбам и продолжал наносить удар за ударом, пока не забил ее в угол, где она тщетно попыталась встать и, не сумев этого сделать, окончательно запаниковала.
Она не на шутку испугалась за собственную жизнь, ибо в том состоянии, в котором он находился, он мог случайно отправить ее на тот свет. Прочтя этот страх у нее в глазах, Гарри-сон вдруг перестал ее избивать и, не сказав ни слова, отправился в ванную, где справил нужду и вымыл руки. Содеянное никоим образом не отразилось на состоянии его духа, во всяком случае, он не наблюдал в себе никаких признаков возбуждения. Должно быть, он был выше того, чтобы испытывать по столь незначительному поводу какие-нибудь эмоции (как говорится, дело прошлое – именно так человеку свойственно оправдывать все свои слабости).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101