Я выглядел просто психом и опасным, как черт. Я
поспешил к автомату, выудил монеты и сунул их в прорезь. Как раз хватило -
я вытащил газету и уставился на нее. "Нью-Орлеанз Стэйтс Айтем", издано
четвертого...
На следующий день после того, как я уехал. Новый Орлеан. День и ночь
- правильно. Вот и все. Я почувствовал, как у меня задрожали колени.
Значит, это правда... Я выпустил из рук газету, повернулся и побежал туда,
откуда пришел, прочь от огней и кафе, ароматов креольской кухни и чугунных
балконов, помчался: как сумасшедший, к реке и причалу.
Я добежал до площади, уверенный в каждом повороте, и выскочил прямо у
собора, на полной скорости пересек сады, пугая запоздалых прохожих, и,
задыхаясь, нырнул в улочку, откуда пришел. Здесь все было просто - за
каждый поворот, как я и запомнил, и память подвела меня не больше одного
раза. Пешком таким образом идти было легче, можно было постоять, отыскивая
приметы, не нужно было принимать быстрые решения, где сворачивать. И все
же я вздохнул с облегчением, когда, наконец, вышел на ту дорогу, где меня
подцепил тот лживый призрак, и увидел широкую реку, поблескивавшую темной
медью под неясной луной. Миссисипи, не больше, ни меньше. Что ж, в любом
случае, мне найдется о чем спросить Ле Стрижа.
Отсюда я шел уже спокойно, восстанавливая дыхание. Я не слышал стука
молотков; может быть, они сделали перерыв на ночь. Я не мог их за это
винить; две ночи подряд - это было бы слишком для кого угодно. Я свернул
за угол к верфи; а потом я остановился как вкопанный и схватился за стену
здания, словно бег неожиданно схватил меня за ноги и превратил их в воду.
Это было не то здание. Это была не дранка, ее здесь вообще не было,
ни в одном, ни в другом конце широких бетонных причалов, тянувшихся по обе
стороны реки. Это была современная стена из гофрированного железа, точно
такая же, как другие стены, которые я видел по всей верфи. У некоторых
причалов стояли и корабли - большие грузовые суда, и ни одной мачты, ни
одной трубы между ними, зато с современными контейнерными кранами или
бункерами для зерна и минералов, и огни их прожекторов прорезали тонкие
клинья в ночи. От "Непокорной", от всего того, что привело меня сюда, не
было и следа.
Я мог бегать по этим верфям взад-вперед, разыскивая их; я не стал
этого делать. Я слишком хорошо знал, что случилось. Я боялся этого с той
минуты, как увидел газету, эту дату, хотя к тому времени могло быть уже
поздно. Может быть, это произошло, когда взошла луна. Мои предположения,
мои воспитанные Сердцевиной основные инстинкты переплелись с реальностью,
которая привела меня сюда. Но я слишком спешил, вернулся назад в
Сердцевину, увидел слишком много из того, что не хотело меня отпускать.
Валет, несомненно, считал, что так и случится. И та глубинная часть меня,
отчаянно рвавшаяся выполнить свою цель, что завела меня так далеко и так
быстро, отступила туда, где ей было лучше, и вычеркнула все остальное. Она
выбросила меня на берег в чужой стране, без документов, паспорта, денег и
даже разумного объяснения, почему я здесь оказался. Она оставила меня
совершенно голым на безлюдном берегу. Отрезала меня от "Непокорной", от
Молл и Джипа, от всякой надежды на помощь.
Рассвета так и не было. И, может быть, больше не будет никогда.
Передо мной не было ничего, кроме улиц, целого города поворотов, за
которые можно завернуть, в надежде на то, что за каким-нибудь, за
следующим... надеясь вопреки надежде. Сколько времени это займет?
Опустошенный и больной, я вцепился в дверь склада, глядя вверх на пустые
маленькие окна далеко вверху, на глаза такие же слепые, как и мои, к тому,
что хотели бы увидеть больше всего. Оно было где-то за этими окнами, под
всей этой современной мишурой, прошлое, заключенное в оболочку листовой
стали, как в футляр, а, может, как в гроб?
- Эй! - заорал сердитый хриплый голос. - Эй, ты! Ты че здесь делаешь?
Кончай давай! - Я чуть не бросился на него, но вовремя вспомнил, что в
таких местах даже ночные сторожа должны носить оружие, да и вообще лучше
не привлекать внимание к мечу. Свет прожектора проследил за мной пятном
света, пока я удалялся. Я завернул за первый угол, в тень неосвещенных
улиц. Темнота огромным кулаком сомкнулась надо мной, и тени заполнили
голову. Потерянный, одинокий, я слепо брел, спотыкаясь, по вонючим лужам,
глубже и глубже погружаясь в ночь.
Сначала я все еще пытался запомнить, куда иду, поворачивая в ту или
иную сторону, разыскивая другой путь назад по затемненным проходам - к
реке и докам. Но скоро мой усталый ум потерял след, а вскоре после я
позабыл вообще, в какой стороне находятся доки, но продолжал идти,
поскольку остановиться было негде. Время от времени я лихорадочно пытался
думать. Что бы сделал любой потерявшийся турист? Пошел бы в британское
консульство, придумав для удобства случай амнезии? Тогда меня отправят
домой. Правда, придется многое объяснять - насчет того, как я здесь
оказался, насчет золота, насчет того, что... случилось с Клэр. Мне
повезет, если не попаду в психушку. А с таким грузом на совести из-за
Клэр, может, я предпочел бы туда попасть...
Через некоторое время я обнаружил, что снова выбрался из темной дымки
на более широкие улицы с огнями и освещенными окнами; однако что это были
за улицы и где они находились, меня уже не интересовало. Некоторые были с
кирпичными элегантными домами, какие я видел раньше, другие были нарядными
и новыми, обрамленными сверкающими витринами магазинов и неоновыми
вывесками - но все они были пустыми, голыми, мертвыми. Я налетал - не знаю
на что: фонарные столбы, мусорные баки, уличный мусор, Я слышал голоса -
сердитые голоса, но не знал, откуда они доносились. Возможно, на этих
тротуарах все-таки были люди, но если и были, я их не видел. Только машины
с шипением проносились мимо, сгустки света и шума без водителей. Иногда
они внезапно шли прямо на меня, бешено сигналя, казалось, шли со всех
направлений, и мне приходилось уворачиваться и проталкиваться сквозь них
и, шатаясь, уходить прочь, пока они снова не подъехали.
Мое зрение было затуманено. Ощущение изоляции усилилось. Окружавшие
меня краски и шум, все, о чем сообщали мне мои чувства, казалось, имели
все меньше и меньше смысла, ничего не прибавляя ни к чему, ни к какой
вразумительной картине. Я чувствовал, что должен продолжать двигаться
любой ценой, чтобы этот хаотичный мир не мог сомкнуться надо мной и навеки
меня отрезать. Но я уже очень устал, и время от времени под моими ногами
земля неожиданно приподнималась, и я спотыкался. Сверху раздался знакомый
мне звук - вой кружащего реактивного самолета, но я видел только рисунок
бьющих в глаза огней, скользящих над пустотой и прикрыл глаза. Меня
притягивали тени и тишина, и каким-то образом после часов блужданий я
обнаружил, что бреду по маленьким улицам, пригородным аллеям, обрамленным
домами более уютными и менее враждебными. Но освещенные окна по-прежнему
злобно смотрели на меня, и мимо с шипением пролетали машины.
До тех пор, пока одна из них с поразительной внезапностью не
остановилась позади меня, скрипнув тормозами. Она встала прямо на бордюр.
Я круто развернулся, перепугавшись от неожиданности, и схватился за меч, а
потом замер, полусогнувшись, когда бело-голубой свет мигнул мне прямо в
глаза. Я никого не увидел, зато услышал голоса, твердые и резкие.
- ЭТО ОН! МЫ ЕГО ПОЙМАЛИ!
- УЧАСТОК? СВЯЖИТЕСЬ... ДА, МЫ КАК РАЗ СЛЕДУЕМ ЗА НИМ...
- СМОТРИ, СМОТРИ, ЗДОРОВЫЙ ПАРЕНЬ... ДАВАЙ С НИМ ПОЛАСКОВЕЙ... Эй,
паренек!
Я вздрогнул и отскочил, когда хлопнули двери пустой машины.
- Господи Иисусе, что это? Мачете? - я посмотрел вниз. Инстинктивно я
наполовину вытащил меч, и он выплевывал назад голубой свет, как ледяной
огонь.
- АЛЛО! ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ ВООРУЖЕН, ПОВТОРЯЮ - ВООРУЖЕН...
- Эй, парень! Мы хотим просто перекинуться парой слов, никому вреда
не будет! Так что убери свою палку, слышишь?
Я попятился и продолжал пятиться. Неожиданно в моей голове все ужасно
прояснилось. Я никак не попаду в доки из полицейской камеры - или из
психушки. Теперь я видел полицейского - дородного негра средних лет с
огромными седеющими усами: он старался, чтобы его голос звучал ободряюще,
но его толстая рука находилась рядом с расстегнутой кобурой. Второй, без
сомнения, будет прикрывать его из машины. Я в отчаянии огляделся, и опять
мое внимание привлекла темнота и тень: через дорогу между двумя домами
открывался разрыв, там над обвисшей проволокой разрастались деревья. Я еще
немного отступил, затем немного расслабился, наклонил голову, услышал, как
толстяк облегченно вздохнул, - и выхватил меч из ножен, описав им шипящую
дугу. Я не так хорошо управлялся с ним, как предполагал: меч, должно быть,
почти раздвинул его усы. Полицейский отскочил назад с изумленным взвизгом,
зацепился за гидрант и повалился навзничь. Это открыло мне путь, я сделал
огромный прыжок, прямо над ним, затем на крышу полицейской машины и дальше
- на дорогу, которая, к счастью, была пуста. Едва прыжка я достиг травы,
едва успел остановиться, чтобы не попасть под разукрашенный фургон, затем
помчался прочь, потому что только что рядом со мной просвистела пуля.
Фургон, скрипнув тормозами и отчаянно сигналя, описал дугу, от которой у
него, по-моему, сразу облысела резина, и встал на траве между иной и
полицейской машиной. Я добрался до изгороди, перепрыгнул через нее и
приземлился по самые лодыжки в замусоренной траве прежде, чем сообразил,
что, фигурально выражаясь, я здесь не один.
Если бы я лучше знал этот город, я бы не так удивился, приземлившись
на могиле, увидев впереди обширные ряды огромных внушительных надгробий,
разграбленных, заброшенных и заросших. Но сейчас это меня нисколько не
волновало. Разрушенный город мертвецов казался самым безопасным укрытием,
какое я только мог себе представить. Я побежал между могил, как человек,
отчаянно старающийся добраться назад, в свою собственную. Где-то позади я
услышал, как кто-то пытался перепрыгнуть через изгородь, но позорно
оскандалился. И опять во мне заговорила совесть: я совершенно ничего не
имел против этих полицейских. Мне ни капельки не нравилось то, что я
делал, - зато теперь им было меня не остановить.
Я петлял и нырял среди рядов мертвых, прыгая от дорожки к дорожке,
поворачивая и поворачивая, пока не потерял счет времени и направления.
Иногда я проскальзывал в полуобрушившиеся слепки с греческих и римских
усыпальниц, с трудом переводя дыхание в тяжелом воздухе и прислушиваясь,
не идет ли погоня, пока не убеждался, что погони нет. Не было ни малейшего
движения, ни дуновения ветерка. Я не мог упрекать полицейских за то, что
они оставили погоню: в этом месте можно было играть в прятки всю ночь, а
заросшие сорняком гравийные дорожки не оставляли следов. Если разобраться,
то я и сам не был уверен в том, с какой стороны пришел. Я огляделся.
Насколько хватало глаз, тянулись памятники, памятники, памятники, целый
горизонт могильных крестов, венков, изваяний ангелов и других, более
невероятных вещей. И никакого движения, даже дуновения ветерка не было в
этом свинцовом воздухе; никаких признаков того, что где-то рядом есть
город живых. Это придавало кладбищу какой-то вневременной налет, создавало
ощущение, что оно висит в воздухе. Должно быть, я был в самом его центре.
Зато, по крайней мере, поверхность земли здесь была достаточно ровной. Я
пошел дальше, ориентировочно в сторону, противоположную той, откуда
пришел. Мне ничего не оставалось - только идти, пока не наткнусь на
какую-нибудь стену...
Неожиданно меня пробрала дрожь, хотя ночь была теплой. Пробравший
меня холод был резким настолько, что напоминал электрический шок. Я
зацепил какой-то предмет - не траву, не камень...
И тут я чуть не расхохотался. Это было просто маленькое пугало,
высотой едва мне по грудь - на двух скрещенных палках висела старая
потрепанная шляпа и выцветший от времени и погоды фрак. Оно все заросло
сорняком. Я хотел рассмеяться, но от пробравшего меня холода у меня
слишком перехватило дыхание, и сердце бешено колотилось. Я дико огляделся
по сторонам, но больше здесь ничего не было, ничего, кроме теплого
ветерка, шевелившего ветви деревьев; эта группа памятников ничем не
отличалась от остальных. Поваленные, разбитые, исписанные рисунками, как и
все прочие - правда, завитки, спирали и нацарапанные круги показались мне
необычными. Такими, словно их нанесли светящейся краской, или они как-то
странно разлагались. Мне где-то раньше приходилось видеть нечто подобное,
но не так отчетливо. Здесь, в непроглядной темноте казалось, что их
окружает слабое зеленое сияние, и даже не такое уж слабое. Когда глаза
привыкали, рядом с ним почти можно было разглядеть...
Раздалось легкое скребущее царапанье, и я вздрогнул. Я круто
развернулся, воображая себе какого-нибудь пылающего местью и жаждущего
нажать на курок полицейского, однако для него звук был слишком слабым. Под
одним из обезличенных памятников шевелилась трава; стало быть, я
потревожил какое-то маленькое животное. Что у них тут водится? Опоссумы,
ленточные змеи... Я наклонился, чтобы посмотреть.
А потом я отскочил с пронзительным воплем, который мог просто
расколоть воздух по всему кладбищу. Нацарапанный на памятнике силуэт
сверкнул ослепительной вспышкой пламени, а рядом с ним прямо перед моим
лицом замахала рука, высунувшаяся из земли. Земля подо мной поднялась и
почти бросила меня в эту руку, но я, шатаясь, удержал равновесие и
повернулся, собираясь бежать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56