Кроме того, смутное чувство подсказывало мне, что не следовало
бы брать сестру с собой так далеко от дома, в место, с которым
я сам был знаком очень мало. Она снова принялась упрашивать
меня.
-- Ну ладно, если мама позволит...
-- Ничего, Джордж, мама не рассердится. Зачем возвращаться
домой? Ты видишь, я готова, даже шляпу надела. Мы успеем
вернуться прежде, чем нас хватятся. Ведь это недалеко...
-- Ну хорошо, сестренка, садись на корме, у руля. Хэйхо!
Мы отваливаем!
Течение было не сильным, и через полчаса мы доехали до
устья речки и продолжали плыть по ней вверх. Это была неширокая
речка, но достаточно глубокая для лодки или индейского челнока.
Солнце стояло высоко, но его лучи не палили нас -- им
преграждали путь густые деревья, ветви которых как бы
сплетались в зеленый свод над волнами реки. В полумиле от устья
маисом и засаженные бататом -- сладким картофелем, --
стручковым перцем, дынями и тыквами. Невдалеке от берега
возвышался довольно большой дом, окруженный оградой и группой
домиков поменьше. Это было деревянное здание с портиком,
колонны которого покрывала примитивная резьба. На полях
трудились рабы -- негры и индейцы.
Это не могла быть плантация белого -- на этой стороне реки
белые не жили. Мы решили, что поместье принадлежит
какому-нибудь богатому индейцу, владельцу земли и рабов.
Но где же хижина нашего друга? Он сказал, что она стоит на
берегу реки, не дальше чем в полумиле от ее устья. Может быть,
мы прошли, не заметив хижины, или ее надо было искать где-то
дальше?
-- Давай-ка пристанем к берегу, Виргиния, и спросим.
-- А кто это там стоит на крыльце?
-- Ого, ты видишь лучше меня! Ведь это он сам -- молодой
индеец! Но не может быть, чтобы он жил здесь... Разве это
хижина? А знаешь что? Он, наверно, пришел сюда в гости.
Смотри-ка, он идет к нам навстречу!
Пока я говорил, индеец вышел из дому и поспешно направился
к нам. Через несколько секунд он уже очутился на берегу и
показал нам, где пристать. Как и в день нашего знакомства, он
был в ярком, богато вышитом платье и с убором из перьев на
голове. Его стройная фигура четко вырисовывалась на берегу на
фоне неба, он походил ни миниатюрную статуэтку воина; метис был
еще почти мальчиком и выглядел очень живописно. Я почти
завидовал его дикому великолепию.
Сестра смотрела на него, как мне показалось, с
восхищением, хотя иногда в ее взгляде проскальзывало что-то
вроде страха. Она то краснела, то бледнела; я решил, что облик
индейца напоминает ей ту страшную сцену в бассейне. И я снова
пожалел, что взял ее с собой.
Наше появление, по-видимому, вовсе не смутило молодого
индейца. Он держал себя спокойно и сдержанно, словно ожидал
нас. Но он, конечно, не мог предполагать, что мы приедем
вдвоем. В его обращении отнюдь не чувствовалось холодности. Как
только мы причалили, он схватил нос лодки, подвел ее вплотную к
берегу и с вежливостью образцового джентльмена помог нам
высадиться.
-- Добро пожаловать! -- сказал он и, взглянув на Виргинию,
добавил: -- Надеюсь, что сеньорита поправилась?.. А о вас,
сеньор, нечего и говорить: раз вы сумели грести против течения,
значит, вы вполне здоровы!
Слова "сеньор" и "сеньорита" указывали на следы испанского
влияния, еще сохранившиеся от тех отношений, которые издавна
существовали между семинолами и испанцами. И на нашем новом
знакомом были надеты вещи, которые носят в Андалузии, --
серебряный крест на шее, ярко-алый шелковый пояс и длинный
треугольный клинок за поясом. Даже самый ландшафт напоминал
испанский: здесь были хаотические растения -- китайские
апельсины, великолепные тыквы-папайи, стручковый перец и
томаты. Все это характерно для усадеб испанских колонистов.
Архитектура дома носила отпечаток кастильского стиля. И резьба
на нем была не индейская.
-- Это ваш дом? -- спросил я, слегка смутившись.
Дело в том, что он приветствовал нас как хозяин, но я не
видел никакой хижины. Его ответ успокоил меня. Он сказал, что
это его дом, вернее -- дом его матери. Отец его уже давно умер,
и они жили втроем -- мать, сестра и он.
-- А это кто же? -- спросил я, указывая на работников.
-- Это наши рабы, -- отвечал он с улыбкой. -- Вы видите,
что мы, индейцы, тоже постепенно начинаем приобщаться к
цивилизации.
-- Но ведь не все они негры! Я заметил здесь и индейцев.
Неужели они тоже рабы?
-- Да, так же как и все остальные. Я вижу, вы удивлены?
Это индейцы не из нашего племени. Наш народ когда-то покорил
племя ямасси, и многие из пленников остались у нас рабами.
Мы подошли к дому. Мать юноши, чистокровная индианка,
встретила нас в дверях. Она была в национальном индейском
костюме. В молодости она, по-видимому, была замечательной
красавицей и произвела на нас самое приятное впечатление.
Особенно привлекало в ней сочетание тонкости ума с нежной
материнской заботой.
Мы вошли в дом. Во всем -- в обстановке, охотничьих
трофеях, конской сбруе -- чувствовалось испанское влияние. Мы
увидели даже гитару и книги. Эти признаки цивилизации под
индейской крышей поразили нас с сестрой.
-- Как я рад, что вы приехали! -- воскликнул юноша, как бы
вспомнив что-то. -- Ваши мокасины уже готовы... Где они,
мама?.. А где Маюми?
Он как бы облек мои мысли в слова, отразившие эти мысли,
как эхо.
-- Кто это Маюми? -- шепотом спросила меня Виргиния.
-- Девушка-индианка. Кажется, это, его сестра.
А вот и она сама!
Крохотная ножка в вышитом мокасине, стройный стан
необычайной гибкости, бронзовое лицо с прозрачной кожей,
румяные щеки, алые губы, черные глаза, оттененные длинными,
загнутыми вверх ресницами, густые брови и прекрасные черные
волосы...
Представьте себе девушку, одетую со всем изяществом и
изысканностью, на которые способна индейская изобретательность,
представьте себе ее походку, соперничающую с неуловимой грацией
арабской лошадки, -- и вы только в отдаленной степени получите
представление о Маюми.
Бедное мое сердце! Это была она -- моя лесная нимфа!
x x x
Мне не хотелось уходить из этого гостеприимного дома, но
сестре было как будто не по себе. Ее словно преследовало
воспоминание о злополучном происшествии.
Мы пробыли в гостях около часа. За это короткое время я
превратился в мужчину. Когда я взмахнул веслами на обратном
пути, я почувствовал, что мое сердце осталось там, позади...
Глава XVI. ОСТРОВ
Мне очень хотелось еще раз побывать у индейцев, и я не
замедлил удовлетворить свое желание. Вообще я жил как хотел,
пользуясь неограниченной свободой. Ни отец, ни мать не
вмешивались в мои дела, и никто не интересовался моими
длительными отлучками. Все считали, что я отправляюсь на охоту.
Подтверждением этому служили винтовка и собаки, всегда
сопровождавшие меня, и дичь, которую я приносил домой.
Мои охотничьи походы всегда увлекали меня только в одном
направлении -- легко догадаться, в каком! Я переправлялся через
большую реку, снова и снова киль моей лодки резал воды
маленькой речки -- ее притока. Скоро я знал каждое дерево на их
берегах.
Наше знакомство с молодым Пауэллом постепенно перешло в
тесную дружбу. Мы встречались почти каждый день на озере или в
лесу, вместе охотились и подстрелили немало оленей и диких
индеек. Мой друг был уже опытным охотником, и я узнал от него
много лесных тайн. Впрочем, охота теперь не так уж привлекала
меня.
Я предпочитал тот час, когда она кончалась. На обратном
пути я заходил к индейцам и выпивал у них из резной тыквы
несколько глотков подслащенного медом "конте". Этот напиток
казался мне еще слаще от улыбки той, которая мне его подносила,
-- от улыбки Маюми!
Несколько недель -- как быстро они промелькнули! -- я
провел будто во сне. Никакая радость в дальнейшей жизни не
могла сравниться с этим блаженным временем. Слава и власть дают
лишь удовлетворение, одна любовь дарует блаженство -- самое
чистое и сладостное в ее первом расцвете.
Виргиния часто сопровождала меня в этих прогулках по диким
лесам. Она полюбила леса и говорила мне, что с наслаждением
блуждает в зеленых чащах. Иногда я предпочел бы пойти один, но
не хватало духу ей отказать. Она привязалась к Маюми, и в этом
не было ничего удивительного.
Маюми тоже полюбила сестру, хотя между девушками не было
ни малейшего сходства ни по характеру, ни по наружности.
Виргиния была блондинка с золотистыми волосами, Маюми --
смуглянка с черными косами. Сестра была робка, как голубка;
индианка -- смела, как сокол. Впрочем, такой контраст, быть
может, еще больше укреплял их дружбу. Это часто встречается в
жизни.
В моем отношении к обеим девушкам не было никакой
логической последовательности: я любил сестру за ее мягкость и
нежность, а Маюми, наоборот, привлекала меня своей дерзкой
отвагой. Конечно, эти чувства были совершенно различны, как не
похожи были и те, кто их вызывал.
Пока мы с Пауэллом охотились, наши сестры оставались дома
или гуляли в поле, в роще или в саду. Они играли, пели и
читали. Маюми, несмотря на свою одежду, вовсе не была дикаркой.
У нее были книги и гитара (вернее, нечто вроде мандолины),
оставшаяся после ухода испанцев. Маюми умела читать и играла на
гитаре. По своему умственному развитию она была достойной
подругой даже для дочери гордого Рэндольфа. Молодой Пауэлл
получил такое же, как и я, если даже не лучшее, образование. Их
отец не пренебрегал своим родительским долгом.
Ни мне, ни Виргинии и в голову не приходила мысль о
каком-нибудь неравенстве. Мы жаждали, мы стремились к дружбе с
молодыми индейцами. Мы оба были слишком юны, чтобы иметь хоть
какое-нибудь представление о кастовых предрассудках, и
следовали только побуждениям своей неиспорченной натуры. Мы и
не думали о том, что делаем что-то непозволительное.
Девушки часто ходили с нами в лес, и мы, охотники, не
возражали. Не всегда мы гонялись за быстрыми оленями, часто мы
охотились на белок и других мелких зверьков. И тогда наши
сестры, конечно, могли сопровождать нас. Что касается Маюми, то
она была прирожденной охотницей и смелой наездницей. Она любила
мчаться на коне сломя голову. Зато моя сестра только еще робко
начинала учиться верховой езде.
Увлекшись охотой на белок, я стал часто оставлять собак
дома и редко приносил домой дичь. В своих походах мы не
ограничивались только лесом: часто и водяная птица на озере --
ибисы, цапли и белые журавли становились жертвами нашего
охотничьего пыла.
На озере был чудесный островок -- не тот, который стал
ареной недавней трагедии, а другой, подальше, недалеко от устья
реки. Он был довольно большой, холмистый посередине и весь
порос вечнозелеными деревьями -- дубами, магнолиями, звездчатым
анисом и дикими апельсиновыми деревьями. Все это были уроженцы
Флориды. Там можно было встретить кусты желтодревника с яркими
желтыми цветами, ароматный ярко-красный дерен и много других
благоухающих растений.
Величественные пальмы высоко поднимались над всеми
деревьями, и их широкие зонтикообразные кроны как бы создавали
второй ярус густой зелени.
Однако, как тесно ни росли деревья, здесь не было
непроходимой чащи. Правда, кое-где ползучие лианы и чужеядные
растения -- эпифиты, или паразиты, -- преграждали путь, а между
ними вились огромные изглоданные лозы дикого винограда,
переплетались кусты хинина и сарсапариллы, цвели бегонии,
бромелии и пахучие орхидеи. Но самые большие деревья стояли
поодиночке, а между ними расстилались красивые лужайки,
усыпанные цветами и покрытые травой.
Чудесный островок лежал как раз на полпути между нашими
домами, и мы с Пауэллом часто встречались и охотились именно
здесь. В ветвях мелькали белки, взлетали дикие индейки, иногда
через прогалины пробегали олени, а с берегов озера мы охотились
на водоплавающую дичь, которая беззаботно резвилась на озере.
Несколько раз мы встречались на этой нейтральной земле, и наши
сестры всегда сопровождали нас. Они полюбили этот
восхитительный уголок. Обыкновенно, взобравшись на пригорок,
они скрывались в тени какой-нибудь высокой пальмы, тогда как
мы, охотники, бродили внизу, где было больше дичи, и тогда в
лесу гремело эхо наших выстрелов. Обычно, когда нам надоедало
охотиться, мы тоже поднимались на холм, чтобы похвастать перед
девушками своей добычей, особенно если нам удавалось
подстрелить какую-нибудь редкую птицу, вызывавшую у них
любопытство и восторг.
Эта охота -- успешная или неудачная -- надоедала мне
раньше, чем моему другу. Мне больше нравилось отдыхать на
мягкой траве возле наших девушек. Голос Маюми звучал для меня
слаще винтовочных выстрелов, а любоваться ее глазами было куда
приятнее, чем высматривать дичь.
Сидеть возле нее, слушать ее, смотреть на нее -- только в
этом и проявлялась моя любовь. Мы не обменялись с Маюми ни
одним нежным словом, и я даже не знал, любим ли я. Не всегда
суждены мне были часы блаженства, не всегда небо любви было
окрашено в розовые цвета. Сомнение в любви Маюми было облаком
на этом небе и часто тревожило меня.
Вскоре я был огорчен и еще одним обстоятельством. Я
заметил, или это мне так показалось, что Виргиния увлеклась
братом Маюми и что он отвечает ей взаимностью. Я был удивлен и
опечален. Почему все это заставляло меня удивляться и страдать,
я и сам не могу объяснить.
Я уже говорил, что мы с сестрой были еще слишком молоды,
чтобы разделять предубеждения привилегированных слоев и рас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54