Аллигатор
укусил его за ногу, и от этого вода окрасилась в красный цвет,
но рана была не страшная и не очень задержала побег мулата. Он
плыл некоторое время под водой, стараясь не показываться на
поверхности, пока не достиг берега, а затем выбрался на сушу и
вскарабкался на дуб, где густая листва скрыла его от взоров
мстительных преследователей. Так как он был совершенно голый,
обрывки одежды не могли послужить обличающей приметой для
охотников за живой дичью. А кровь на воде оказала ему даже
дружескую услугу -- она окончательно убедила его
преследователей, что он сделался жертвой аллигатора, и они
прекратили дальнейшие розыски. Таков был рассказ Черного Джека.
Он услышал эту историю накануне вечером от одного
дружественного индейца в форте, а тот клялся, что слышал это от
самого мулата.
Во всей этой истории не было ничего неправдоподобного. И
сразу же тайна, тревожившая мой ум, рассеялась. Кроме того, мой
верный негр сообщил мне еще и другие интересные сведения.
Оказывается, беглый мулат нашел себе пристанище среди одного
племени полунегров, обитавшего в болотах у истока реки Амазуры.
Он постепенно завоевал у негров популярность и стал
пользоваться большим влиянием. Они избрали его вождем, и теперь
он именовался у них "Мулатто-мико".
Одно только оставалось неясным: каким образом сумел он
войти в соглашение с Аренсом Ринггольдом?
Впрочем, и тут не скрывалось никакой тайны. У плантатора
не было особых оснований ненавидеть беглого мулата. Бурная
деятельность Ринггольда во время несостоявшейся казни Желтого
Джека оказалась искусным притворством. У мулата было гораздо
больше оснований для недовольства. Но любовь и ненависть у
людей подобного сорта отбрасываются прочь, когда дело идет о
шкурных интересах. Эти чувства в любое время могут быть
обменены на золото. Без сомнения, белый негодяй пользовался
услугами желтого в разных темных делах и, в свою очередь, сам
оказывал услуги. Во всяком случае, было очевидно, что оба они,
как говорится, "закопали свои томагавки в землю" и теперешние
их отношения были самыми дружескими.
-- Как ты думаешь, Джек, -- спросил я, -- не следует ли
мне вызвать Аренса Ринггольда?
-- Вызвать? А зачем его вызывать, он уже давно шатается по
улице. Видно, совесть не дает спать.
-- Да я говорю совсем не об этом.
-- А что хочет масса сказать?
-- Я хочу заставить его драться со мной.
-- Вуф! Масса Джордж хочет драться на дуэли... пистолетом
или шпагой?
-- Шпаги, пистолеты, винтовки -- оружие для меня
безразлично.
-- Боже милостивый! Не говорите таких страшных вещей,
масса Джордж. У вас мать, сестра... Господи! А вдруг вас пуля
убьет? Бык иногда убивает мясника. Кто защитит Виргинию, Виолу,
всех нас от злых людей? Нет, масса, бросьте это! Не надо его
вызывать!
В эту минуту меня самого вызвали. Снаружи раздались звуки
горна и бой барабана. Они возвещали сбор на совет. Спорить с
Джеком у меня теперь не было времени. Я поспешил туда, куда
меня призывал мой долг.
Глава XXXVII. ПОСЛЕДНЕЕ СОВЕЩАНИЕ
Перед нами снова предстала вчерашняя картина: с одной
стороны -- войска, стоявшие сомкнутыми рядами в синих мундирах,
со сверкающим оружием, офицеры в полной форме, с блистающими
эполетами; в центре -- офицеры штаба, сгруппировавшиеся вокруг
генерала, застегнутые на все пуговицы, в полном блеске военной
формы; с другой стороны -- полукруг индейских вождей, а за ним
толпа воинов, в уборах из перьев, татуированных и живописных.
Невдалеке от них ржали уже оседланные кони, другие были
привязаны к колышкам и мирно щипали травку. Тут же бродили
женщины в длинных хуннах.
Подростки и малыши играли в траве. Флаги, знамена и
вымпелы развевались над нашими солдатами, вождями и воинами
краснокожих. Били барабаны, трубили трубы. Это была яркая,
красочная картина!
Однако, несмотря на все это великолепие, картина была
далеко не столь внушительна, как накануне; сразу бросалось в
глаза, что многих вождей здесь нет; не хватало примерно и
половины всех воинов. Это была уже не вчерашняя несметная
толпа, а просто довольно большое скопление людей. Теперь все
могли вплотную придвинуться к участникам совета.
Онопы не было. Британская медная корона -- блистающий
символ королевской власти, -- еще вчера красовавшаяся в центре,
теперь исчезла. Не было и Холата-мико. Ушли и некоторые другие,
менее значительные вожди. Поредевшие ряды воинов показывали,
что эти вожди увели с собой людей своего клана.
Большинство оставшихся были из кланов Оматла, Черной Глины
и Охала. Среди них я увидел также Хойтл-мэтти, Арпиуки, негра
Абрама и Карлика-Пошалла с их воинами. Но эти, конечно,
остались совсем не для того, чтобы подписать договор.
Я искал глазами Оцеолу. Найти его было нетрудно: лицом и
осанкой он заметно выделялся среди прочих. Оцеола стоял с краю,
на левой стороне теперь уже небольшого полукруга -- может быть,
он встал там из скромности -- это качество признавалось за ним
единодушно. Действительно, среди вождей он был одним из младших
и по рождению не имел таких прав, как они. Но, глядя на него,
-- хотя он стоял последним в ряду, -- невольно думалось, что
именно он должен главенствовать над всеми.
Как и накануне, в его манерах не было ничего вызывающего.
Его осанка была полна величия, хотя держался он свободно.
Оцеола скрестил руки на груди в позе отдыхающего человека. Лицо
его было спокойно, иногда оно становилось даже мягким и
добродушным. Он походил на благовоспитанного человека,
ожидающего начала церемонии, в которой он играет только роль
зрителя. Пока еще не произошло ничего такого, что могло бы
взволновать его; не было произнесено слова, способного
разбудить его ум, который только казался дремлющим.
Но этому покою не суждено продолжаться долго. Скоро эта
мягкая улыбка превратится в саркастическую усмешку. Глядя на
это лицо, трудно было представить себе, что такое превращение
возможно. И, однако, внимательный наблюдатель мог бы это
уловить. Молодой вождь напоминал мирное небо перед грозой,
спокойный океан, на котором вот-вот разыграется шторм, спящего
льва, который, если его тронуть, поднимется в порыве
неукротимой ярости.
В последние минуты перед началом совещания я не сводил
глаз с молодого вождя. Впрочем, не я один -- он был центром, на
котором сосредоточилось всеобщее внимание. Но я смотрел на него
с особым интересом.
Я смотрел на Оцеолу, ожидая, что он сделает мне
какой-нибудь знак, показывающий, что он узнал меня. Но этого не
случилось: он не кивнул мне, не бросил даже мимолетного
взгляда. Раз или два его взор безучастно скользнул по мне, но
сейчас же обратился на кого-то другого, как будто я был лишь
одним из толпы его бледнолицых врагов. Он, видимо, не помнил
меня. Или был так занят какими-то глубокими мыслями, что не
обращал ни на что другое внимания.
Я взглянул на равнину, туда, где виднелись палатки, возле
которых группами бесцельно бродили женщины. Я внимательно
вглядывался в них. Мне показалось, что в центре одной из групп
я заметил безумную Хадж-Еву. Я надеялся, что та, чьи интересы
она отстаивала так горячо, окажется рядом с нею, но ошибся. Ее
не было!
Даже под длинной хунной я узнал бы ее прелестный облик...
если она не изменилась.
Если... Это предположение вызывает у вас естественное
любопытство. Почему она могла измениться? -- спросите вы. Она
стала взрослой, развилась, превратилась в зрелую женщину. Ведь
в южных странах девушки рано развиваются.
Чего же я боялся, какие были к тому причины? Может быть,
ее изменили болезни, истощение или горе? Нет, совсем не то.
Трудно передать все те сомнения, которые терзали меня,
хотя они возникли вследствие случайного разговоpa. Глупый
болтун-офицер, который так весело щебетал вчера о своих
"победах", влил яд в мое сердце. Но нет, это не могла быть
Маюми! Она была слишком чиста и невинна. Но почему я так сильно
волнуюсь? Ведь любовь -- не преступление!
Но если все это верно... если она... Но нет, все равно она
не виновата! Он один виной тому, что произошло!
Целый день я терзал себя. И все только потому, что я так
неудачно подслушал чужой разговор. Этот разговор явился для
меня источником жестоких страданий в течение всего
предшествующего дня. Я чувствовал себя в роли человека, который
слышал слишком многое, но знает слишком мало. Неудивительно,
что после встречи с Хадж-Евой я воспрянул духом, ее слова
рассеяли недостойные подозрения и оживили мои надежды.
Безумная, правда, не произнесла заветного имени, пока я сам не
сказал его, но к кому же иначе могли относиться слова "бедная
лесная птичка" и "ее сердце изойдет кровью"?
Она говорила о Восходящем Солнце -- это был Оцеола. Но кто
мог быть красавицей -- кто, кроме Маюми?
Но, с другой стороны, это могло быть только отблеском
давно прошедших дней, воспоминанием, еще не вполне угасшим в
безумном мозгу. Хадж-Ева знала нас в дни юности, не раз
встречала во время прогулок в лесу и даже бывала с нами на
острове. Безумная королева прекрасно гребла, искусно управляла
своим челноком, могла бешено мчаться на диком коне -- могла
отправиться куда угодно, проникнуть повсюду. И, может быть,
только воспоминание об этих счастливых днях побудило ее
заговорить со мной. Ведь в ее помраченном рассудке настоящее
слилось с прошедшим и все понятия о времени перепутались. Да
будет небо милосердно к ней!
Эта мысль огорчила меня, но ненадолго. Я все-таки
продолжал таить в душе светлую надежду. Сладостные слова
Хадж-Евы были целительным противоядием от страха, который чуть
не охватил меня, когда я узнал, что против моей жизни
существует заговор. Зная, что Маюми когда-то любила и все еще
любит меня, я не побоялся бы выступить против опасностей в сто
раз более грозных, чем эта. Только малодушные не становятся
храбрыми под влиянием любви. Даже трус, вдохновленный улыбкой
любимой девушки, может проявить чудеса храбрости.
Аренс Ринггольд стоял рядом со мной. Мы столкнулись с ним
в толпе и даже перемолвились несколькими словами. Он говорил со
мной не только вежливо, но чуть ли не дружески. В его словах
почти не ощущалось свойственного ему цинизма; но стоило мне
только пристально посмотреть на него, как глаза его начинали
бегать, и он опускал их.
А ведь Ринггольд не имел ни малейшего представления о том,
что я знаю все его планы, знаю, что он лелеет мысль убить меня!
Глава XXXVIII. НИЗЛОЖЕНИЕ ВОЖДЕЙ
В этот день агент действовал гораздо решительнее. Он вел
рискованную игру, но твердо был убежден в успехе и смотрел на
вождей взором повелителя, заранее уверенного в их полном
повиновении.
По временам его взгляд с каким-то особенным выражением
останавливался на Оцеоле. В глазах агента таилось зловещее
торжество. Я знал, что значили эти взгляды, и понимал, что они
не предвещают для молодого вождя ничего доброго. Если бы в эту
минуту я мог незаметно подойти к Оцеоле, я шепнул бы ему
несколько предостерегающих слов.
Я укорял себя, что раньше не подумал об этом. Хадж-Ева
могла бы передать ему вчера ночью мое письмо. Почему я не
послал его? Я был озабочен своими бедами и не подумал об
опасности, которая грозила моему другу. Я все еще продолжал
считать Пауэлла своим другом.
Я не имел точного представления о том, что замышлял агент,
хотя из разговора, который мне удалось подслушать, я
догадывался о его дальнейших целях. По тому или иному поводу
Оцеола должен быть арестован!
Но ведь это грубое нарушение законности, его нельзя
осуществить без подходящего предлога. Даже опрометчивый агент
не мог решиться на такой смелый шаг -- превысить свою власть
без серьезных оснований. Какой же найти предлог?
Уход Онопы и "враждебных" вождей, в то время как Оматла и
"дружественные" вожди оставались, -- вот что создавало
благоприятные возможности для агента. Он решил, что повод к
аресту должен дать сам Оцеола.
О, если бы я мог шепнуть хоть одно слово на ухо моему
другу! Но было уже поздно. Сети расставлены, ловушка готова, и
редкостная дичь должна вот-вот попасться. Нет, предупреждать
его было уже поздно! Мне оставалось теперь только играть роль
безмолвного свидетеля при совершении акта величайшей
несправедливости, при вопиющем нарушении законных прав
индейцев.
Там, где находился генерал и его штаб, поставили стол с
чернильницей и перьями. Агент встал сзади. На столе расстелили
огромный лист пергамента, сложенный в несколько раз. Это и был
договор в Оклавахе.
-- Вчера, -- начал агент без дальнейших предисловий, -- мы
только занимались разговорами. Сегодня наступило время перейти
к действиям. Вот... -- продолжал он, указывая на пергамент, --
вот договор о переселении по плану Пэйна. Надеюсь, что вы как
следует обсудили все, что я говорил вам вчера, и теперь готовы
подписать?
-- Да, мы обсудили, -- сказал Оматла за себя и за свою
партию, -- и готовы подписать.
-- Онопа, главный вождь, -- заявил агент, -- должен
подписать первым... Где же он? -- добавил хитрец, глядя вокруг
с притворным удивлением.
-- Вождя вождей здесь нет.
-- Почему его нет? Он должен быть здесь. Почему он
отсутствует?
-- Он болен и не может быть на совете, -- ответил зять
вождя, Хойтл-мэтти.
-- Это ложь. Прыгун! Онопа только притворяется больным. И
вы прекрасно знаете это.
При этом оскорблении угрюмое лицо Хойтл-мэтти стало еще
угрюмее, и он весь задрожал от ярости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54