Он велел положить перед вами эту
бумагу. -- Тут агент вынул свернутый в трубку пергамент и
развернул его. -- Это Оклавахский договор. Многие из вас уже
подписали его. Я прошу их подойти сюда и снова подтвердить свою
подпись.
-- Я не подписывал договора и не подпишу его! -- заявил
Онопа, которого незаметно подтолкнул Оцеола, стоявший позади.
-- Пусть другие делают как хотят. Я не оставлю своего дома! Я
не уйду из Флориды!
-- И я не уйду! -- решительно заявил Хойтл-мэтти. -- У
меня пятьдесят бочонков пороха. Пока в них останется хоть одна
не вспыхнувшая пламенем крупинка, я не расстанусь со своей
родной землей!
-- Он высказал и мое мнение! -- промолвил Холата.
-- И мое! -- воскликнул Арпиуки.
-- И мое! -- откликнулись Пошалла, Коа-хаджо, Облако и
негр Абрам.
Говорили одни патриоты; изменники не сказали ни слова.
Подписать договор еще раз было бы для них слишком тяжким
испытанием. Они не смели подтвердить то, на что дали свое
согласие в Оклавахе, и теперь, когда здесь находились все
семинолы, боялись защищать договор. И они молчали.
-- Довольно! -- воскликнул Оцеола. Он еще не высказал
своего мнения, но его речь ожидалась всеми. Взоры всех
устремились на него. -- Вожди сказали, что они думают, они не
хотят подписать договор! Они выразили волю всей нации, и народ
поддерживает их. Агент назвал нас детьми и глупцами. Ругаться
не так уж трудно. Мы знаем, что среди нас есть и глупцы и дети.
А что еще хуже: среди нас есть изменники! Но зато есть и
мужчины, которые по своей храбрости и преданности не уступают
самому агенту. Он больше не хочет говорить с нами -- пусть
будет так! Да и нам нечего больше сказать ему, он уже получил
наш ответ. Он может оставаться или уходить... Братья! --
продолжал Оцеола, повернувшись к вождям и воинам и как бы не
обращая внимания на белых. -- Вы поступили правильно. Вы
высказали волю нации, и народ одобряет это. Это ложь, что мы
хотим оставить нашу родину и уйти на Запад! Те, кто говорит
так, -- обманщики! Они повторяют чужие слова. Мы вовсе не
стремимся в ту обетованную землю, куда нас собираются
отправить. Она далеко не так прекрасна, как наша земля. Это
дикая, бесплодная пустыня. Летом там пересыхают ручьи, трудно
найти воду, и охотники умирают от жажды. Зимой листья опадают с
деревьев, снег покрывает землю, и она промерзает насквозь.
Холод пронизывает тела людей -- они дрожат и погибают в
страданиях. В этой стране вся земля как будто мертвая. Братья!
Мы не хотим жить на этой ледяной земле, мы любим нашу родину.
Когда нас опаляет зноем, мы находим прохладу в тени дуба,
высокого лавра или благородной пальмы. Неужели мы покинем
страну пальм? Нет! Мы жили под защитой ее тени, под ее тенью мы
и умрем!
С первой минуты появления Оцеолы и до этих заключительных
слов волнение среди слушателей все возрастало. Действительно,
вся сцена производила такое сильное впечатление, что трудно
передать его словами. Только художник мог бы воспроизвести эту
картину.
Поистине это было волнующее зрелище: взбешенный агент, с
одной стороны, и спокойные вожди -- с другой. Это был яркий
контраст чувств. Женщины предоставили своим голым младенцам
прыгать на траве и забавляться цветами, а сами вместе с воинами
столпились вокруг совета, прислушиваясь с напряженным, хотя и
скрытым интересом. Они ловили каждый взгляд, каждое слово
Оцеолы. Он смотрел на них спокойно и серьезно -- мужественный,
гибкий, статный воин. Его тонкие, крепко сжатые губы
свидетельствовали о непреклонной решимости. Его осанка была
уверенной и благородной, но не надменной. Держался он спокойно
и с достоинством. Говорил он кратко и выразительно и, окончив
речь, стоял в молчаливом спокойствии, высоко подняв голову и
сложив руки на груди. Но он сразу загорался, как от удара
электрического тока, когда агент высказывал какую-нибудь мысль,
которую Оцеола считал лживой или сознательно извращающей
правду. В такие моменты словно молния сверкала в его гневном
взоре, презрительная улыбка кривила губы, он яростно топал
ногой, жестикулировал, сжимал кулаки. Грудь его тяжело
вздымалась, словно бурные волны океана, когда бушует ураган. А
затем он снова погружался в меланхолическое безмолвие и
застывал в той позе спокойствия и безмятежности, которую
античные скульпторы любили придавать богам и героям Греции.
После речи Оцеолы положение стало критическим. Терпение
агента истощилось. Пришло время предъявить ультиматум, на
который его уполномочил президент. Не смягчая своего грубого
тона, он перешел к угрозам:
-- Вы не хотите подписать договор, вы не желаете уйти?
Прекрасно! В таком случае, я заявляю, что вы должны будете
уйти! Иначе вам будет объявлена война! На вашу землю вторгнутся
войска! Штыки заставят вас покинуть ее!
-- Вот как! -- воскликнул Оцеола с презрительным смехом.
-- Тогда пусть будет по-вашему. Пусть нам объявят войну! Мы
любим мир, но не боимся войны! Мы знаем, что вы сильны, что вы
превосходите нас численностью на целые миллионы! Но даже будь
вас еще больше, вы все равно не заставите нас примириться с
несправедливостью. Мы решили лучше умереть, чем вынести этот
позор! Пусть нам будет объявлена война! Пошлите свои войска в
нашу страну, но не думайте, что вам удастся вытеснить нас
отсюда так легко, как вы воображаете. Против ваших винтовок у
нас есть ружья, от ваших штыков мы будем защищаться
томагавками, вашим накрахмаленным солдатам придется лицом к
лицу встретиться с воинами семинолов! Пусть будет объявлена
война! Мы готовы к ее бурям! Град сбивает со стеблей цветы, а
крепкий дуб поднимает свою крону к небу, навстречу буре,
несокрушимый и неодолимый!
При этих пламенных словах из груди индейцев вырвался крик,
в нем ясно чувствовался вызов. Совет пришел в смятение -- все
было на грани катастрофы. Некоторые вожди, возбужденные
призывом Оцеолы, вскочили и стояли опустив глаза, гневно и
угрожающе подняв руки.
Офицеры заняли свои места и тихо отдали солдатам приказ
приготовиться. Между тем видно было, как артиллеристы встали у
орудий и на бастионах уже показался голубой дымок зажженных
фитилей. Однако подлинной опасности еще не было. Ни та, ни
другая сторона не приготовилась к вооруженному столкновению.
Индейцы явились на совет без враждебных намерений, иначе они
оставили бы дома жен и детей. Пока семьи были с ними, они не
напали бы на белых, а белые не решились бы напасть первые без
серьезного повода. То, что происходило сейчас, было лишь
результатом мгновенно вспыхнувшего волнения, которое, однако,
быстро улеглось, и вновь наступило спокойствие.
Агент сделал все, что было в его силах, но ни угрозы, ни
лесть не оказали никакого воздействия. Он видел, что планы его
рушились.
Но не все еще было потеряно. Нашлись умные головы, которые
понимали это: то были проницательный, старый воин Клинч и
хитрые Ринггольды. Они подошли к агенту и посоветовали ему
прибегнуть к иной тактике.
-- Дайте индейцам время подумать, -- предложили они. --
Назначьте еще одно совещание на завтра. Пусть вожди тайно
соберутся и обсудят все дела между собой, а не так, как сейчас,
в присутствии всего племени. После более спокойного обсуждения
они, не опасаясь воинов, может быть, и примут иное решение.
Особенно теперь, когда они знают, что их ждет.
-- А может быть, -- добавил Аренс Ринггольд, который, при
всех своих отрицательных качествах, обладал способностями
ловкого дипломата, -- враждебные нам вожди и не останутся на
завтрашнее совещание. Но вам ведь и не нужны все подписи!
-- Правильно, -- сказал агент, ухватившись за эту мысль.
-- Правильно. Так и следует поступить.
После этого краткого заключения он снова обратился к
совету вождей.
-- Братья! -- заговорил он прежним льстивым тоном. -- Ибо,
как сказал храбрый Холата, все мы братья. Зачем же нам
ссориться и расставаться врагами? Ваш Великий Отец огорчится,
узнав, что мы так расстались. Я вовсе не хочу, чтобы вы
поспешно решали этот важнейший вопрос. Вернитесь в свои
палатки, соберите собственный совет и обсудите дело между
собой, свободно и дружелюбно. Давайте снова встретимся завтра
-- один лишний день для обеих сторон ничего не значит. Тогда вы
мне и сообщите ваше решение, а пока мы останемся друзьями и
братьями!
На это предложение некоторые из вождей ответили, что это
"хорошие слова" и что они согласны. Затем все начали
расходиться. Однако я заметил, что единодушия у них не было.
Согласились главным образом вожди из партии Оматлы. Патриоты же
во всеуслышание заявляли, что они уйдут и больше не вернутся.
Глава XXX. РАЗГОВОР ЗА СТОЛОМ
За офицерским столом во время обеда я узнал много нового.
Когда льется вино, языки развязываются, а под влиянием
шампанского самый благоразумный человек превращается в болтуна.
Агент не скрывал ни собственных планов, ни намерений
президента. Впрочем, большинство уже догадывались о них.
Неудачи сегодняшнего дня несколько омрачали его
настроение. Больше всего агента огорчала мысль, что померкнет
его слава дипломата. Прослыть искусным дипломатом -- вот чего
страстно домогаются все агенты правительства Соединенных
Штатов! Кроме того, агент был уязвлен пренебрежительным
отношением к нему Оцеолы и других вождей. Ибо хладнокровные,
сдержанные индейцы презирают вспыльчивых и необдуманно
действующих людей, а он как раз и проявил эти качества на
сегодняшнем совете и дал индейцам повод презирать его за эту
слабость. Он чувствовал себя побежденным, униженным, и в груди
у него кипела ненависть ко всем краснокожим. Но он льстил себя
надеждой, что завтра заставит их почувствовать силу своего
гнева. Он покажет им, что может быть твердым и смелым даже в
порыве ярости. Все это он заявил нам хвастливым тоном, когда
вино подняло его настроение и он развеселился.
Что касается офицеров, то они мало интересовались
подробностями этого дела и почти не принимали участия в
обсуждении. В своих догадках они касались только возможности
вооруженного столкновения. Будет или не будет война? Этот
вопрос вызывал жгучий интерес у рыцарей меча. Я слышал, как
многие хвалились нашим превосходством, пытаясь при этом умалить
мужество и храбрость своего будущего противника. Им возражали
ветераны войн с индейцами, но их было мало за нашим столом.
Нечего и говорить, что предметом оживленных споров являлся
и сам Оцеола. Мнения, высказанные о молодом вожде, были столь
же противоположны, как порок и добродетель. Некоторые называли
его "благородным дикарем", но большинство держались другого
взгляда, что меня удивило. Слышались такие эпитеты, как "пьяный
дикарь", "вор", "обманщик".
Я рассердился, ибо не мог поверить этим обвинениям. Тем
более что многие из тех, кто обвинял Оцеолу, сравнительно
недавно прибыли в наши края. Они-то уж, во всяком случае, не
могли знать прошлое человека, которого так чернили.
Ринггольды, конечно, присоединились к клеветникам. Они
хорошо знали молодого вождя, но я понял их тайные побуждения. Я
чувствовал, что должен сказать что-нибудь в защиту того, о ком
шел разговор, по двум причинам: во-первых, его здесь не было, а
во-вторых, он спас мне жизнь. Несмотря на то, что за столом
собралось высокопоставленное общество, я не в силах был
промолчать.
-- Господа! -- начал я достаточно громко, чтобы меня
услышали все присутствующие. -- Есть ли у вас какие-нибудь
доказательства, которые подтвердили бы справедливость ваших
обвинений против Оцеолы?
Наступило неловкое молчание. Доказать, что Оцеола
занимался пьянством, кражей скота и обманом, никто не мог.
-- Ara! -- наконец воскликнул Аренс Ринггольд своим
резким, скрипучим голосом. -- Значит, вы, лейтенант Рэндольф,
защищаете его?
-- Пока вы не приведете мне более веских доказательств,
чем голословное утверждение, что он недостоин защиты, я буду
стоять за него.
-- Их нетрудно найти! -- крикнул один из офицеров. -- Всем
известно, что он занимается кражей скота.
-- Вы заблуждаетесь, -- возразил я самоуверенному оратору.
-- Мне, например, об этом ничего не известно. А вам?
-- Да нет, я лично, признаюсь, тоже этого не наблюдал, --
ответил офицер, несколько сконфуженный моим внезапным допросом.
-- Если уж речь зашла о краже скота, господа, то я могу
рассказать вам забавный случай, имеющий непосредственное
отношение к теме нашего разговора. Если разрешите, я расскажу
вам.
-- О, конечно, безусловно мы готовы послушать!
Я кратко изложил эпизод с кражей скота адвоката Грабба,
опустив, конечно, все имена.
Мой рассказ вызвал некоторую сенсацию. Я видел, что он
произвел впечатление на генерала; агент же был явно раздражен.
Я чувствовал, что его гораздо больше устроило бы, если бы я
держал язык за зубами.
Самое большое впечатление мой рассказ произвел на
Ринггольдов -- отца и сына. Оба побледнели и встревожились.
Кроме меня, пожалуй, никто не заметил этого, но мне стало ясно,
что они знают больше, чем я.
Затем все начали говорить о том, сколько беглых негров
может скрываться между индейцами и может ли их помощь оказаться
существенной в случае вооруженного столкновения. Это был
серьезный вопрос. Все знали, что в резервации обосновалось
много негров и мулатов: одни в качестве земледельцев, другие в
качестве скотоводов. Немало их бродило по саваннам и лесам с
винтовкой в руке, целиком отдавшись настоящей жизни вольного
индейского охотника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54