Оказалось, что он подбирался к правому плечу.
— Что я говорил?! — самодовольно воскликнул толстый, когда плечо обнажилось — Посмотри!
Высокий посмотрел.
— В самом деле, — пробормотал он, разглядев татуировку на плече майора. — «АТ», Александр Туполев, и звезда с крылышками — его символ…
(«Пойми меня правильно, — говорил мне Тимофеев, прервав в этом месте свой рассказ. — Я же с Лиговки. Среди пацанов не в последних ходил. Вот и сделал татуировку — для укрепления престижа».
«Ну, „АТ“ — это понятно, но крылышки-то зачем?» — спросил я.
«А я уже тогда авиацией бредил. Даже кличку заработал — Мересьев»).
Так или иначе, но татуировка вызвала среди «спасителей» майора оживлённый диалог. Правда, Тимофеев не понял его смысла, хотя и пытался.
— Я же говорил, что это Туполев, — сказал высокий. — Больше некому.
— Хозяин будет в ярости.
— А что поделать? В любом случае, я не завидую «филадельфийцам» — рыбам их, конечно, не скормят, но…
Толстый зябко передёрнул плечами.
— Да уж, не хотел бы я оказаться сегодня на их месте, — сказал он. — Значит, Мэлс был прав, и у Туполева есть комплексы с метровым диапазоном.
Толстый повернулся к Тимофееву и пнул его ногой:
— А ну говори, подонок, как вы нас вычислили?
— Оставь его, — сказал высокий. — Он ничего не знает. Туполев не считает нужным посвящать своих солдат в подробности операции — получил задание, и лети.
— Что будем делать? — спросил толстый.
— Доложим Хозяину — пусть он сам решает.
Беседуя, они вышли, и Тимофеев остался один. Несмотря на сильную боль от побоев, он встал и убедился, что дверь комнаты заперта снаружи. Тогда, забравшись в угол, он сел на пол и приготовился ждать.
Майор уже начал догадываться, что ни к секретным экспериментом, проводимым Министерством обороны, ни к инопланетным пришельцам происходящее с ним, скорее всего, отношения не имеет. А никакой другой осмысленной гипотезы, объясняющей появление над Финским заливом странного «дирижабля» под управлением этих странных людей, ему придумать не удалось. Если бы Тимофеев в молодости читал фантастику, то, наверное, сумел бы выдать на гора не меньше десятка версий, но он в те годы отдавал предпочтение книгам о кладоискателях и пиратах, о шпионах и лётчиках. Ответа на возникшие у него вопросы эти книги не давали.
Боль утихала, майор задремал и проспал в результате три часа. Разбудил его толчок — «дирижабль» явно тормозил. Потом пол чуть наклонился, но почти сразу выровнялся. Через несколько минут распахнулась дверь, и в комнату шагнул высокий. В руке он держал большой пистолет, похожий на «маузер»
— Встать! — приказал высокий грубо.
— Вы мне ответите, — пообещал Тимофеев, но встал: с такой пушкой — «маузер» это или нет — особо не поспоришь.
— Пошёл. И не дури.
Они снова потопали по длинным и запутанным коридорам «дирижабля», не встретив по пути ни одного человека. Всё это время высокий держал Тимофеева под прицелом, но майор и не собирался «дурить» — даже если удастся захватить высокого заложником, на какой исход можно рассчитывать потом, с учётом того, что майор ничего не знает о «дирижабле», его назначении и его команде?
Наконец они оказались в довольно тесном помещении, похожем на тамбур пассажирского вагона. Массивная дверь с большим количеством затворов была открыта, и в проём дул резкий осенний ветер. Тимофеев остановился на пороге, и высокий подтолкнул его стволом пистолета между лопаток.
Майор вздрогнул и ступил на рифлёную поверхность стальной ленты, опоясывающей «дирижабль». В своей оценке он оказался прав — шириной эта площадка была не более десяти метров, но сейчас на ней стало тесно от народа. Справа и слева в три шеренги стояли члены экипажа «дирижабля» — в чёрных комбинезонах с серебряными нашивками, в прозрачных шлемах, с автоматами — на плече. Они застыли по стойке «смирно» и казались изваяниями, а не живыми людьми.
Но привлекало внимание не это торжественное построение, а клёпаный бок второго «дирижабля», висящего в воздухе на одном уровне с «аэронефом» и заслонившего собой и небо, и горизонт. На «оболочке» этого нового летающего монстра тоже имелась какая-то надпись, но прочитать её Тимофееву не удалось — он видел перед собой только большую букву "Ю".
У второго «дирижабля» была и своя опоясывающая стальная лента. И на ней тоже стояли люди. Эти не стремились выдерживать ровного строя, а вместо обтягивающих комбинезонов и шлемов были одеты в камуфляжные костюмы воздушных десантников, перепоясанные широкими ремнями. «Десантники» тоже были вооружены, но держали свои автоматы не на плече, а перекинув ремень через шею, — вид при этом у них был совершенно зверский.
Ещё майор увидел двух типов, которые заметно отличались от всех присутствующих и внешностью, и поведением. Они стояли друг против друга на краях площадок, и их разделяла только узкая щель свободного пространства. Тот, который находился со стороны «аэронефа», был одет в куртку полярного лётчика, камуфляжные штаны и высокие шнурованные ботинки. Руки он прятал в карманах куртки и стоял, набычившись, словно мёрз или сильно злился. Второй предпочитал стиль «Аль-Капоне», а именно — расстёгнутое на груди строгое и длинное полупальто, фетровую шляпу с изогнутыми волной полями, свободно свисающее белое кашне и галстук-бабочку. Этот тоже держал руки в карманах, но, при взгляде на него, можно было подумать, что делает он это не потому что мёрзнет или злится, а из соображений личной безопасности — в каждом кармане у него по автоматическому пистолету, и он готов открыть стрельбу в любой момент.
Длинный подвёл Тимофеева к краю, и у майора перехватило дыхание. Он, разумеется, не боялся высоты, но даже его на какую-то секунду проняло от вида ничем не огороженной пропасти и разгулявшихся волн далеко внизу.
Двое типов прекратили разговор, и тот, который был в лётной куртке, повернулся к Андрею.
— А вот и ваш пилот, — сказал он тому, который держал себя за Аль-Капоне.
— Признаёте, суверенный гражданин Туполев, своего солдата?
Туполев окинул майора безразличным взглядом.
— Бросьте, Калашников, к чему этот спектакль? Я не посылал разведчиков. В этом нет никакого смысла — вас видно за две сотни километров. Я ещё пять лет назад на совете у Генерального докладывал, что все эти эксперименты с многополюсными магнитами, полями высокой напряжённости и прочими торсионными генераторами — бредовая и антинаучная затея. Вас там, помнится, не было, но ведь вы наверняка читали протокол…
— Тогда объясните мне, тёмному, — не сдался Калашников, — каким образом на плече у этого пилота появилась метка подчинённости — ваша метка?
— В самом деле? — Туполев снова взглянул на Тимофеева, теперь уже с гораздо большим интересом. — А вы, оказывается, мастак на провокации, Калашников. От вас, честно говоря, не ожидал.
— Это не провокация, — с достоинством отвечал Калашников. — Это правда. Вы можете сколько угодно открещиваться от этого пилота, а он может сколько угодно открещиваться от вас, но Генеральный не поверит в случайное совпадение, когда я покажу ему метку!
Туполев тихо рассмеялся.
— Как вы всё-таки наивны, Калашников, — ответил он, вынув одну руку из кармана и проведя пальцем по полям своей безупречной шляпы. — Генеральный, разумеется, не поверит в «случайное совпадение», но зато он поверит в фальсификацию, которой вы пытаетесь покрыть свои просчёты.
— Умно… — Калашников сплюнул. — Наловчились вы тут, я посмотрю, всё наизнанку выворачивать. Только на этот раз — фиг вам! — он тоже вынул одну руку из кармана, но лишь для того, чтобы продемонстрировать собеседнику внушительную дулю. — Я встречусь с Генеральным и расскажу ему, в какие игры вы у него за спиной играете. Бредовая и антинаучная, говоришь? Да я с этой «антинаучной» Канзас-Сити брал — без единого, между прочим, выстрела.
— Вот и замечательно, — сказал Туполев. — Возвращайтесь к себе, на фронт, и продолжайте в том же духе. А то, я слышал, Тихоокеанская конфедерация опять контрреволюционеров собирает и науськивает…
Калашников набычился ещё больше:
— Я хочу видеть Генерального!
— А вот этого, извините, мы вам не позволим. Незачем вам с Генеральным видеться. И я так считаю, и другие.
Калашников засопел, а потом вдруг крикнул так, чтобы все слышали:
— Вы — убийцы! Вы убили Генерального! И теперь распоряжаетесь вместо него!
Майор Тимофеев кожей почувствовал, как напряглись все вокруг, хватаясь за автоматы и опуская ладони на предохранительные скобы, но Туполев лишь снова рассмеялся.
— Остроумно, — оценил он. — Гораздо остроумнее, чем выдумка с приблудным пилотом. Только выстрел этот вхолостую. Генеральный жив и здравствует. И вы это знаете, и все это знают.
Калашников хлопнул себя по бедру:
— Это ж надо! Вот ведь твари вы какие — окопались тут, разжирели. А мы там кровь проливаем, землю зубами грызём…
— Поздно жаловаться, Калашников, — сказал Туполев. — Вы сами предложили проект освобождения «угнетённых индейских племён». Неужели вы думали, что этим будет заниматься кто-то другой?
— Я не жалуюсь, — проворчал Калашников. — Я просто опасаюсь, что вы ударите мне в спину. В самый критический момент.
— И с этим вы собирались пойти к Генеральному? Со своими подозрениями и прожектами?
— Слушай, ты, расфуфыренный ублюдок, — в голосе Калашникова зазвучала сталь, — ты за кого меня держишь? Я — суверенный гражданин, и я сам буду решать, с чем мне идти к Генеральному.
— Я уже сказал, Калашников, к Генеральному вы попадёте только через мой труп.
— Да будет так, — Калашников резко развернулся на каблуках и зашагал к тамбуру. — Что вы стоите?! — прикрикнул он на своих солдат. — Огонь!
И стоило ему произнести эти слова, как началась такая стрельба, что хоть святых выноси. Тимофеев, не будь дурак, сразу же упал на брюхо, стараясь, насколько это возможно, слиться с покрытием площадки. Рядом тяжело, будто куль с мукой, рухнул высокий. Глаза у него были стеклянные, а из аккуратного отверстия в центре лба толчком выплеснулась кровь. Обидчик Тимофеева ещё немного подёргался и затих.
Автоматные пули рвали воздух над головой, и майор понял, что какая-нибудь самая шальная из них обязательно его заденет, а значит, пора уносить ноги. Однако Тимофеев не был самоубийцей, и по доброй воле вряд ли решился бы прыгнуть с площадки вниз. Но тут он увидел, как по рифлёной стальной поверхности катится к нему пехотная осколочная граната с выдернутой чекой, и тело само рванулось прочь, перевалившись через край, за которым открывалась бездна.
Наверное, высота была не столь значительной, как показалось Андрею сверху. Так или иначе, от удара о воду он не погиб, а когда вынырнул, то не обнаружил над головой ни аэронефа «25 лет Вашингтонской Коммуны», ни второго «дирижабля», название которого он так и не узнал. Они сгинули, словно наваждение или мираж, не оставив в небе следа…
Как Тимофееву удалось добрался до берега, он и сам не помнит. Очнулся уже в госпитале, а потом завертелась карусель следствия, и впечатления от загадочного происшествия, необычайно яркие поначалу, успели притупиться.
С тех пор минуло много лет, но Андрей Тимофеев не забыл о том, что случилось с ним над Финским заливом, во время боевого вылета. И по сей день он рассказывает эту историю любому желающему (достаточно только попросить и сдобрить рассказ напитками) и каждый раз, закончив, с надеждой спрашивает, нет ли у слушателей какой-нибудь версии, объясняющей это странное происшествие. У слушателей обычно — одна-единственная версия, в точности совпадающая с вердиктом медицинской комиссии, но они предпочитают держать её при себе, чтобы не обидеть хорошего человека.
Если вы когда-нибудь заглянете в город Сосновый Бор, что в Ленинградской области, и решите прогуляться по побережью Финского залива, то, возможно, встретите его там — рано поседевшего пилота, с полупустой бутылкой водки в руках. Он, скорее всего, будет сидеть на одном из гранитных валунов, принесённых ледником с далёкого севера, и, прихлёбывая, смотреть на горизонт, словно пытаясь разглядеть за этой мнимой линией миражи жестокой, но в чём-то безумно привлекательной инореальности, с которой ему довелось столкнуться лицом к лицу…

ГЛАВА ПЯТАЯ
БЕЛАЯ МГЛА

(Вена, Австро-Венгрия, сентябрь 1909 года)

Смотритель Музея заприметил этого молодого человека с того самого момента, как тот впервые переступил порог зала Сокровищницы Габсбургов.
Молодой человек не производил впечатление обеспеченного австрийца: непокрытая голова, осунувшееся лицо, глубоко запавшие глаза, поношенный и грязноватый плащ, стоптанные башмаки — очевидно, студент или просто безработный, перебивающийся случайными подачками сердобольных сограждан. Его явно не интересовали ни сам Музей, ни Сокровищница — он пришёл сюда, укрываясь от дождя, и был охвачен какими-то своими очень мрачными мыслями, а потому не замечал ничего вокруг.
«Тяжёлые времена, — подумал Смотритель. — Тяжела доля тех, кто не имеет денег или связей в высшем обществе».
Но нужно было работать, и Смотритель пригласил экскурсантов к следующему экспонату Сокровищницы.
— Взгляните сюда, — обратился он к любопытствующей публике. — Перед вами одна из самых дорогих реликвий Сокровищницы Габсбургов. На вид она неказиста, но при этом совершенно бесценна. Перед вами знаменитое Копьё Лонгина…
Копьё — точнее, его тупой, почерневший от времени наконечник — покоилось под стеклом на ложе из красного бархата, поддерживаемое металлическими подпорками. В центре наконечника имелось отверстие, проделанное, видимо, для того, чтобы его можно было носить на груди, как амулет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49