У Руиза было достаточно времени, чтобы он увидел шок и возмущение на
тонком аристократическом лице главного фокусника. Потом вокруг сцены
образовалось облако-ловушка, и ударило парализующее поле. Фокусники упали,
словно подрубленные топором, и даже Руиз, невзирая на свои усиленные
рефлексы и тренировку, чувствовал, словно невидимые руки запихивают вату
ему в уши, словно его кожа отделяется от тела, словно глаза его
наполняются непрозрачным клеем. Он неподвижно лежал, как ему казалось,
целые годы. Потом он зашевелился пытаясь собрать свои конечности, решить,
где верх, где низ. Потом он успешно сел, спихнув с ног одного из
фокусников.
Руиз действовал, как в шоке. Если бы большая часть его сознания
оставалась в действии, он мог бы проклинать свою глупость и
невнимательность. В тот момент, однако, единственным сильным током в
сознании Руиза было чувство, с которым он смотрел на окончание мистерии с
фениксом, глубокое печальное сожаление, сосредоточенное на изуродованном
теле женщины. Когда его зрение стало проясняться, все, что он мог видеть -
это было ее неподвижное тело.
Свет в транспортировочном шаре был пронизывающий - жесткое,
окрашенное фиолетовым, излучение, которое не давало ничего скрыть. Руиз
нашел свой посох, неуверенно поднялся на ноги, спотыкаясь и почти упав на
тело неподвижного фокусника. Одной рукой волоча за собой посох, он подошел
к носилкам, где лежал феникс. Голова Руиза была полна гудением, исходившим
непонятно откуда, кости его дрожали в хватке ускорения, которое на корабле
браконьеров не было экранировано. Думать было невозможно. Он стоял, глядя
вниз на феникса. Никаким воображением нельзя было теперь представить или
назвать ее красивой. Цветы увяли и опали на ее тело, как грубый
пожелтевший снег, а сами лозы теперь почернели и разлагались.
Почти рассеянно Руиз уронил посох и стал вырывать лозы. Они
распадались в черную слизь, но те части, которые были погружены в тело,
были еще достаточно крепки, чтобы держаться одним куском. Они издавали
страшный чмокающий звук, когда он вытаскивал их, но Руиз заметил, что сами
раны были довольно маленькими. Не было и большой кровопотери.
Он устроил ее так, чтобы она выглядела чуть приличнее, и закрыл ей
глаза. Он все еще не в состоянии был думать по-настоящему, но ему
казалось, что он мог бы сделать больше. Вместе с этим чувством пришло
беспокойство, беспокойство, которое, казалось, было связано каким-то
образом со временем. Казалось, что есть нечто, что он должен выполнить как
можно скорее если он вообще это выполнит. Руиз гнался за этой мыслью по
темным глубинам своего мозга, но она ускользала, как угорь. Наконец его
взгляд упал на посох, который лежал возле носилок. Беспокойство кольнуло
еще глубже. Он поднял посох, держа полированное дерево, как будто касался
его в первый раз. Руки его сделали совершенно автоматически странное
вращательное движение и посох распался.
Из углубления в головке посоха выпали различные предметы, и Руиз
наклонился, чтобы их рассеянно разобрать, снова уронив посох, когда его
внимание рассеялось.
Потом, обуреваемый импульсом, который только весьма смутно имел для
него смысл, он поднял медицинскую прилипалу и ампулу заживляющего геля
общего назначения.
Жужжание в голове стало сильнее, и движения его стали еще менее
уверенными. Наконец, нахмурясь в свирепой сосредоточенности, он наложил
медицинскую прилипалу к восковому телу женщины на шею, возле того места,
где были худшие повреждения. Показания на дисплее вспыхнули красным, и из
прилипалы немедленно выстрелили щупальца, которые защитным жестом обвились
вокруг ее черепа. Через длительный промежуток времени из прилипалы
выстрелили другие щупальца, чтобы исследовать прочие раны, нанесенные
стилетной лозой.
Он разломил ампулу и нежно нанес на разорванную плоть серый гель. У
геля был сладковатый запах, который неприятно смешивался с вонью гниющих
цветов. Геля было вполне достаточно, чтобы покрыть им изуродованную руку,
поэтому он развернул шелк и заставил себя это сделать. Он смотрел, дрожа
от слабости, пока гель не впитался, а потом заметил, что яростная красная
пульсация прилипалы смягчилась до янтарного цвета. Кожа женщины была уже
не такой серой, а грудь стала еле заметно вздыматься и опускаться.
Кровь грохотала у него в ушах, и его зрение померкло. Он последним
остатком сил собрал содержимое посоха, снова поместив его в тайном
отделении, потом соединил посох вместе. Ноги его постепенно отказывали
служить ему, и он упал на сцену. Секундой спустя посох выкатился из его
рук, и он заснул вместе с остальным грузом рабов.
Руиз Ав проснулся первым. Если бы произошло иначе, если бы
какой-нибудь не снабженный усиленными рефлексами примитив раньше сбросил
бы с себя парализующее поле, Руиз был бы очень удивлен.
Его обнаженное тело лежало на теплом металле и пластике. Над ним сиял
такой ослепительный свет, что он резал его запекшиеся глаза. Воздух пах
дезинфектантами и мочой. Пронизывающее завывание ускорения ушло из его
костей, и это вызвало к жизни первую сформированную и цельную мысль. "Мы
на месте, - решил он, - чем бы это место ни было".

15
Кореана восхищалась своим беспилотным кораблем, пока он сидел и
охлаждался на посадочном круге. "Синвергуэнца" был неплохим корабликом. Он
мог похвастаться автономным мозгом, наследником знаменитого Банш-Пилота
многих давних столетий. Он был очень маневренным и быстрым для своего
размера, его системы тщательно дублировались, и его изящный силуэт был
бронирован красивой бледно-фиолетовой броней.
После схождения по орбитальным платформам безопасности он был в очень
хорошем состоянии. Индикаторы поддержания жизни показывали полную загрузку
живого груза. Каждый гроб был задействован. Стадо, конечно, надо будет
провести через выбраковку. Это всегда приходилось делать.
Но у нее все было прекрасно, в этом она была уверена. Она ненавидела
любое нарушение в ее приятном и гладком течении жизни. Другие пусть ищут в
ремесле работорговца приключения и разнообразие, восторг из-за власти над
человеческими существами или еще по каким-то причинам, еще более
пакостным.
Только не Кореана. Она стала работорговцем, потому что это было
наиболее выгодное ремесло, которое было открыто для человека с ее
биографией. Богатство защищало ее от ужасов ее юности. Смутно вспоминаемое
ей время, когда она могла только мечтать о том, чтобы еды было вдоволь,
чтобы над головой была крыша и спасение от подгонявших надсмотрщиков,
которые прохаживались по стальным шахтам Добравит, где давным-давно она
была просто промывщицей, к тому же еще и работающей за кров и стол.
И, конечно, только ее богатство могло купить ей такие замечательные
игрушки: ее лицо, ее раба-Мока, свирепого охранника и воина, услуги
прекрасных рабов. И у нее были и другие источники удовольствий. Она ценила
чувственное наслаждение прекрасной едой. Ей принадлежали замечательные
повара. Она была знатоком несмертельных по вредности разновидностей
химических наслаждений, знала толк в богатых винах с сотен планет,
бесконечное разнообразие курений, понимала прелесть тонких психоактивов,
собранных в безумных джунглях Поссета. Свои самые острые удовольствия она
получала в спальне, и здесь ее профессия тоже оказывала ей неоценимые
услуги. Она была довольна своими апартаментами здесь, на Сууке, которые
были утоплены глубоко в безопасную скалу основания планеты. Ее соседи и
товарищи по профессии не представляли для нее угрозы. Пунг, который владел
этими квартирами, знал, как поддерживать порядок. Хотя ее бизнес
принадлежал к одним из небольших в этом регионе, возможности ее вполне
соответствовали ее уровню деятельности.
Ей доставляло удовольствие, что ее маленький кораблик благополучно
добрался назад с богатым грузом, грузом, который она обменяет еще на
хорошее количество благополучия.
Она встала и потянулась. На экранах полдюжины охранников-Пунгов
осторожно приближались к остывающему корпусу корабля, внимательно следя,
нет ли каких признаков опасности, хотя в действительности это было
маловероятно. Опасность подстерегала неосторожных и неудачливых, а она не
принадлежала ни к тем, ни к другим.
- Пошли, Мармо, настало время посчитать, - сказала она.
Мармо поднялся со своего места в углу командирского центра и завис на
своем летательном пузыре. Ее адъютант существовал и функционировал с
помощью многочисленных устаревших протезов, хотя это делало его похожим на
плохо спроектированного андроида, который кое-где был небрежно залатан
человеческой плотью. Он оскорблял глаз Кореаны, но он был не только ценным
союзником, он был самым близким подобием друга, которого она могла себе
позволить. Поэтому она не настаивала, чтобы он сменил внешность на более
приятную.
Стоило им покинуть командный центр, как сзади зашагал раб-охранник
Кореаны, всегда тихий, если не считать царапанье его когтей по стальной
палубе.
Даже мышцы его глаз сперва отказывались работать, но постепенно их
функции восстановились, и Руиз Ав смог сосредоточить взгляд на том, что
его окружало.
Он лежал обнаженный на глубоком металлическом корыте, которое пугающе
напоминало стол в морге. Широкая полоса монопласта крепко прижимала его
грудь. Боковины корыта поднимались так, что он не мог видеть ничего, кроме
металлического потолка, оснащенного полосками для освещения и висящего
неприятно низко. Сеть неразрываемого монолина покрывала корыто. Внутренняя
сторона его была снабжена очистными трубками и сенсорами.
Единственным звуком было непрерывное жужжание вентиляторов.
Он сосредоточился на том, чтобы полностью восстановить владение своим
телом. Постепенно оно стало отвечать на его усилия - тут сокращение мышцы,
там дрожь. У Руиза было достаточно времени, чтобы начать думать. Он
перечислил положительные стороны своего положения: он не умер, он не был в
камере допросов и пыток, он был на пути к тому, чтобы узнать, кто такие
были браконьеры. Когда он рассмотрел отрицательные стороны, длина этого
списка на миг его оглушила. Парализующее поле... это было настоящим
ударом: его дорогие мозговые рефлексы его не спасли, он все равно был
пойман полем. Призрачное воспоминание секунду беспокоило его: успел ли он
что-то сделать, прежде чем поле поймало его? Нет-нет, решил он,
парализующее поле было слишком сильным, оно выследило тот уголок сознания,
где таились его слабости.
И все-таки, почему он чувствовал стойкое беспокойство? Это было
похоже на чувство, которое он испытывал после своих редких, но памятных
гулянок, такое подозрение, что он сделал нечто памятное, потрясающе
глупое. Нечто, что он должен был бы помнить, но не мог, зато другие
наверняка запомнят.
Он стал сгибать и разгибать мышцы, насколько можно незаметно, пытаясь
разогнать в них кровь и вернуть чувствительность. Осторожность требовала,
чтобы Руиз приготовился к решительным действиям. Если, конечно,
понадобится.
Руиз услышал первые слабые стоны и охи от своих сотоварищей по
рабскому плену по обеим сторонам от его корыта. Он решил, что шевелиться
безопасно, и понял, что движения даются ему по-прежнему легко. Он протер
запекшиеся веки и сосредоточился на том, чтобы не терять спокойствия. Его
товарищи-рабы не делали никаких попыток сохранять хладнокровие. Руиз
услышал хор перепуганных стонов, когда остальные обнаружили, что находятся
в незнакомом окружении, и стали завывать, визжать, ругаться и молиться.
По мере того, как их мышцы приходили в себя после парализующего поля,
звуки из корыт, вызванные тем, что пленники колотили ногами и размахивали
руками, стали просто оглушительными. Их новое окружение никак, ни в
малейшей степени не соответствовало фараонскому представлению о райских
кущах, где все они ожидали проснуться после такого успешного завершения
мистерии с фениксом. Неужели боги сперва сделали их пленниками в
собственных непослушных телах, а потом в стальных гробах? Неужели рай
пахнет рвотой и мочой?
Проходило время, и ругательства стали звучнее, чем молитвы, по
крайней мере, по степени громкости.
Руиз стал присоединяться к ним, не желая казаться неестественно
спокойным, на тот случай, если грузовой трюм был под наблюдением. Его
естественным желанием было ругаться, но он вместо того стал молиться,
надеясь произвести впечатление кроткого и послушного человека. Он стал
извиваться, имитируя панику настолько, насколько он мог метаться из
стороны в сторону без риска повредить свои долго бездействующие мышцы.
Он настолько был поглощен своим занятием, что даже не заметил первого
дуновения наркотизирующего газа. Но стоило ему заметить посторонний запах,
как он стал молиться с меньшим рвением, а постепенно переходил к
безвольному лежанию, хотя газ был слишком примитивный, чтобы преодолеть
его усиленные рефлексы. Все же газ вселил в него определенный
искусственный оптимизм, и ему пришлось сделать усилия, чтобы сохранить
реалистическую степень мрачности и подавленности.
Вскоре трюм снова стал тих и спокоен.
Слегка вздрогнув, корыто, в котором лежал Руиз, стало двигаться
вперед, потом наклонилось. Через несколько минут Руиз стоял на ногах
наклонившись вперед на эластичную монолиновую сетку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45