..
На следующее утро Исак вошел в кабинет Годердзи с еще более деловым видом, чем обычно.
- На вот, подпиши,— сказал он и положил ему на стол какую-то бумажку, отпечатанную на машинке.
— Это что такое? — спросил Годердзи, сразу как-то сникнув, и устремил на бумажку такой взгляд, словно перед ним падаль положили.
— Отношение, о котором мы с тобой вчера толковали...
— Слушай, да разве можно так наседать на человека? Креста на тебе нет, ей-богу! Обожди малость, дай дух перевести. Я еще не обдумал, ты же понимаешь, все надо взвесить, со всех сторон обмозговать. Говорится, семь раз отмерь, один раз — отрежь...
— Не хочешь — как хочешь, очень мне надо, в конце концов! - Впервые за их знакомство Исак вышел из себя, схватил бумажку, со злостью скомкал ее и сунул в карман.
— Да погоди ты, не кипятись! Дай подумать! Нельзя же так, с бухты-барахты! И откуда ты такой на мою голову взялся!..
— Ты, милый человек, давно уже все только думаешь и думаешь. По ТВОЕЙ милости вот уже полгода мы ЗДЕСЬ небо коптим. Ты себя так ведешь, будто это только в мой карман должно пойти!.. Голова этому делу - ты, не хочешь, не надо, вот и все, шабаш! — Взбешенный Исак выскочил из комнаты, так хлопнув дверью, словно вышибить ее хотел, да напоследок такой мат загнул, что даже Годердзи поморщился.
Весь тот день управляющий просидел в своем кабинете, погруженный в глубочайшие размышления.
Бухгалтер к нему больше не заглядывал — тоже заперся в своей комнате, строго-настрого наказав девушке-счетоводу, чтобы никто к нему не входил,— я, мол, занят квартальным балансом.
Когда рабочий день подошел к концу, Годердзи вызвал к себе главного бухгалтера.
Исак явился, однако, не сразу — раза три заставил себя звать.
— С каких это пор ты перестал мне повиноваться? — рявкнул на него Годердзи.
— Начальник, говорится, когда в парикмахерской сидишь, не спорь с брадобреем, у него в одной руке твоя голова, в другой бритва. И когда в лодке сидишь, с лодочником не ругайся. Бухгалтер тот же брадобрей: коли что не понравится, может и бритвой по шее полоснуть, и тот же лодочник: когда вздумается, раз — и вывернет лодку, утопит. Я-то для тебя, кроме добра, ничего не хочу, а ты меня не ценишь и не веришь мне. Разве мне это не обидно?
— Ладно, ладно, покажи, что там у тебя в той бумажке написано...
— Да зачем, ты все равно ее не подпишешь.
— Покажь, говорю!
Исак протянул ему уже разглаженную и аккуратно сложенную бумажку и сел.
Долго читал отношение Годердзи Зенклишвили. Читал, вникал, и мозг его работал с лихорадочной быстротой.
«Здесь вроде и вправду ничего страшного не написано,— думал он. — Мы просим, чтобы сверх лимита, если есть у них возможность, прислали бы нам столько-то кубометров лесоматериала,-— размышлял он, читая отношение.— Я прошу официально, по закону, а пришлют они «левый» или «правый» — откуда мне знать? И вообще это не моя забота.
...Да, пока что здесь ничего страшного нет. Сыр-бор, видать, после разгорится, но до тех пор времени много. Что ж, попробуем, поглядим... а если я увижу, что дело это не по мне, весь материал, поступивший по этому отношению, оприходую и продам его тоже официально... Эх, Исак, Исак! Где это видано, чтобы маленький чертенок большого черта одурачил!..»
А вслух он сказал:
— Ладно, подпишу. Но запомни, вся ответственность на тебе, я знать ничего не знаю. Идет?
— Идет,— бодро отозвался Исак, и легкая улыбка скользнула по его тонким губам.
— Э-эх, была не была! — махнул рукой Годердзи и жирно расписался.— Давай-ка теперь забирай да и посылай куда следует, и дай бог, чтобы все кончилось благополучно!
—- Аминь,— повеселевший Исак так же аккуратно сложил бумажку и положил ее в нагрудный карман.— Вот так! Хе-хе, теперь-то мы станем настоящей базой!..
Без малого месяц спустя после того памятного дня на базе Лесетройторга затрезвонил телефон: с железнодорожной станции сообщали,— мол, в ваш адрес поступили вагоны, груженные лесом, забирайте его побыстрее, не то будете платить штраф за простой вагонов.
Исак и Серго, услышав это, заметались, забегали, точно голодные волки в клетке при виде пищи.
Исак, совершенно ошалелый, влетел в кабинет Годердзи, трясущейся рукой протянул ему доверенность — печать, мол, поставь — и так поспешно выхватил обратно эту доверенность, что опешивший управляющий не успел и глянуть, на сколько кубометров она была выдана.
Заполучив документ, Исак сперва заперся в своей комнате и долго щелкал на счетах, потом сломя голову помчался на станцию, прихватив с собой сияющего Серго.
Целых три дня ушло на разгрузку вагонов, перевозку леса со станции и размещение его на базе.
Спасибо Вахтангу Петровичу, помог грузовиками и рабочими, а то и в две недели не управились бы с этой работой.
Когда все закончилось и база заполнилась лесоматериалом, Исак категорически потребовал дать ему еще два дня: я, мол, должен все зафиксировать, а уж после начнем продавать. Хитер был чертяка, хитер,— хотел, чтобы весть о поступлении лесоматериала распространилась как можно дальше.
И не ошибся в своем расчете: в пятницу утром, едва распахнулись огромные зеленые ворота «Годердзиева склада», народ хлынул во двор. Въезжали машины всех видов, арбы, телеги, тракторы, тягачи, двуколки, старинные дроги и фургоны.
Серго, приветливый, любезный, обходительный, проворный, вертелся волчком, счетовод и кассир едва поспевали принимать деньги и выписывать квитанции.
А Исак, как цапля, шагал от штабеля к штабелю, вроде бы невозмутимый и равнодушный, а в уголках глаз играла радость. От штабеля к штабелю — и в кабинет шефа, а тот сидел, напыжившись от сознания важности момента.
— Ты только глянь, сколько клиентов к нам привалило! — восторженно обратился к нему Исак.
— Эге-эй,— отозвался Годердзи,— был бы мед, а муха из самого Стамбула прилетит!
Управляющий был радостно возбужден, но и чуточку напуган. Щеки у него горели, речь стала быстрее, чем обычно, в кресле он не сидел — ерзал беспокойно и каждому, кто к нему входил, испытующе заглядывал в глаза. У него был такой вид, словно всю эту кутерьму только для его удовольствия и затеяли, для того, чтобы он всем показал: вот, дескать, какой я всесильный, что завертел.
А лес между тем раскупали и увозили, увозили...
Откуда только не понаехали покупатели: из Мцхета и Каспи, из Гори и Хашури, из Боржоми и Сурами... Даже из самого Тбилиси немало было машин...
Забирали все подряд, ничего не браковали, ничем не пренебрегали, ни о чем не спорили — только бы заполучить драгоценный материал...
На глазах таяли огромные пирамиды чисто распиленных досок, бревен, балок — все из отличнейших хвойных пород...
Кто тут спрашивал цену, кто доискивался до тонкостей, кто проверял, верно ли считает краснощекий бойкий парень Серго, не выдает ли кубометр за полтора...
Бухгалтер и завскладом не помнили ни о еде, ни об отдыхе. Вспотевшие, раскрасневшиеся, метались они туда и сюда, ожесточенно жестикулируя, тараща сверкающие глаза, возбужденно вели торг. А каждый из покупателей норовил залучить в сторонку кого-то из них, договориться о чем-то с глазу на глаз...
К вторнику лесоматериал был полностью продан и вывезен. Если до сих пор основная нагрузка лежала на Серго, то теперь на первый план выступил Исак. До глубокой ночи сидел он за своим бухгалтерским столом вместе с невзрачной, неразговорчивой и деловитой девушкой-счетоводом и усердно подсчитывал, вычислял, писал, перекладывал с места на место отдельные бумажки, с невероятной быстротой щелкал на счетах, крутил ручку арифмометра.
Спустя неделю после поступления товара Исак вошел в кабинет начальника. Вошел несколько необычно: остановился на пороге, обернулся назад, подозрительно оглядел коридор и видневшийся в растворенную входную дверь двор.
На базе был объявлен перерыв.
Во дворе никого из посторонних не было.
Серго куда-то скрылся.
Девушки — счетовод и кассир — сидели на траве в тени и о чем-то разговаривали.
Не спеша пересек двор Баграт — нес еду собакам, громко кляня и ругая их неизвестно за что.
— Это твоя доля, здесь тридцать тысяч рублей, — тихим голосом проговорил Исак и положил перед Годердзи завернутый в газетную бумагу сверток, перетянутый шнурком.
— Ох,— встрепенулся управляющий базой и так резко откинулся назад, на спинку стула, будто перед ним не сверток с деньгами лежал, а ядовитая змея.— Исак, ты меня до тюрьмы доведешь,— почти с мольбой проговорил Годердзи.
— Э-э-э, — Исак загримасничал по обыкновению,— да не трясись ты, бога ради, как контуженый! Кому теперь до тебя!
Возьми это и положи в карман, да живее, пока никто не вошел...
Годердзи, словно только и ждал повеления Исака, не взял, а схватил сверток, поспешно выдвинул ящик стола, резким движением бросил в него сверток, молниеносно задвинул ящик и, налегши на него животом, выпрямился в кресле. С минуту он глядел на Исака, сидя неподвижно и прямо, словно кол проглотил. Лицо его побагровело.
Исак усмехнулся своей непонятной усмешкой, вышел и плотно закрыл за собой дверь.
Прошло еще немного времени...
С железнодорожной станции опять начали трезвонить: прибыли ваши вагоны, забирайте товар.
Опять поднялась страшная суматоха на базе.
Опять во дворе иголке упасть негде было.
Опять въезжали и выезжали автомашины всевозможных марок и видов.
Опять забегали раскрасневшиеся, вспотевшие Серго и Исак.
Словом, все повторилось от начала до конца, как в прошлый раз.
Но на этот раз Годердзи был страшно удивлен.
Он вызвал Исака и, пытливо глядя ему в глаза, спросил:
— Слушай, я ничего не понимаю: ту первую партию мы попросили, и они нам прислали. А это что за чертовщина? Этого-то ведь мы не просили? В чем дело, кто нам присылает? Выходит, без меня меня женили, что ли?
— Э-э,— махнул рукой Исак.— Ты на плоды смотри, чего садовника разглядываешь! Чем эта партия хуже той? Эта тоже нам не повредит, как и первая, будь уверен.
С этими словами он повернулся и вышел. Во дворе его ждала и гомонила целая толпа, кто с рекомендательными записками, кто без записок.
Видать, распределение лесоматериала было делом прибыльным, коли Исак из рук его не выпускал и распределял лесоматериал сам, по собственному усмотрению, даже не спрашивая управляющего.
Годердзи не стал вмешиваться. Стушевался. Только удивительно ему было — он и не предполагал, что вопрос, кому что продать, был столь важным и, по-видимому, прибыльным.
Нервное напряжение последнего времени заметно повлияло на Годердзи. Он стал каким-то неподвижным. Придет, бывало, утром на работу, войдет в свой кабинет, усядется в кресло и иной раз день подойдет к концу, а он ни разу не встанет, так сиднем и просидит. Ни на свои любимые бревна не поднимался, ни на Куру не глядел, с утра до вечера, пока домой не идти, просиживал в кабинете — можно было подумать, от кого-то хоронится.
А во дворе базы стоял несмолкаемый гомон и гвалт. С утра раннего до сумерек раздавались громкие голоса, слышались просьбы, клятвы, изъявления благодарности, перебранка. Жизнь во ре базы била ключом.
И все голоса, все звуки время от времени перекрывал пронзительный, с хрипотцой, голос Серго: «Ми-иша-а! Ирод окаянный! Куда ты запропастился, черт тебя дери!.. Баграт, ох, чтоб тебе ни дна ни покрышки! Сказал ведь я — сюда складывай, балбес этакий!..» — и так далее и тому подобное.
Реализовали и вторую партию.
Опять Исак уселся за бумаги, опять защелкал костяшками счетов.
А в понедельник, уже под вечер, опять с теми же предосторожностями вошел в начальников кабинет и с теми же словами положил перед ним на стол сверток в газетной бумаге:
— Это твоя доля, на доброе здоровьице, здесь сорок.
Управляющий на этот раз спокойнее отнесся к довольно увесистому свертку, не отпрянул, точно от змеи гремучей, как в тот, первый раз. Выдвинул ящик, сбросил в него сверток. Руки у него все-таки немного дрожали.
Исак остался доволен.
Поздней ночью, когда супруги готовились отойти ко сну, Малало внесла в комнату таз с горячей водой, чтобы Годердзи обмыл ноги. Так уж она его приучила, и без этой ежевечерней ножной ванны он бы, пожалуй, и не уснул.
Годердзи в одном исподнем, разувшись, сидел на кровати и сосредоточенно разглядывал пальцы ног, шевеля ими в разные стороны.
Неожиданно в дверь постучали.
— Кто бы это мог быть в такую пору? — удивилась Малало. На пороге возник Исак Дандлишвили.
У Годердзи екнуло сердце. Он впился глазами в бухгалтера и звука не мог вымолвить.
— Эх, вот если бы и у меня такая заботливая женушка была, я бы до ста лет жил припеваючи!..— вместо приветствия проговорил Исак, скаля испещренные червоточинами желтые зубы.
— А ведь сказывают, у тебя их целых три, жены-то,— не растерявшись, тотчас парировала Малало. — Одна здесь, вторая в Тбилиси, третья — в Ахалкалаки.
— А кто считал, сватья, кто считал, может, и больше,— опять ухмыльнулся Исак. Он явно был в прекрасном расположении Духа.
У Годердзи отлегло от сердца. Значит, ничего страшного нет.
— Что тебя заставило прийти в такую позднюю пору? — спросил он.
— Дело, начальник, дело.
Исак умолк и исподлобья посмотрел на Малало. Та перехватила его взгляд и, смекнув, что гость хочет остаться наедине с Годердзи, подняла таз и вышла.
— ...Дело, дорогой начальник, оно не разбирает, когда поздно, когда рано. Как только напомнит о себе, тотчас же надо им заняться. Ежели только со второго напоминания за него возьмешься, полдела ты уже потерял, то есть проиграл. А с третьего раза оно и вовсе из рук вон ушло, то есть пропало начисто, ага!..
Он смолк и выжидательно уставился на Годердзи. Годердзи тоже молчал.
- Ты как думаешь, начальник, — пристально, с лукавинкой глядя в глаза Годердзи, заговорил Исак,- Вахтанг Петрович не знает про то, что мы получили те две партии лесоматериала? Или ему ничего не стоило подбрасывать нам людей и машины? Или ты считаешь, что только из уважения к тебе нас не беспокоит ни ОБХСС, ни народный контроль, ни черт, ни дъявол со всеми их приспешниками?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61