Сунув руку в карман, я нащупал пилюли Штампа и вспомнил про Ведьму. Они все три роились у меня в голове – и Ведьма, и Лиз, и Рита, – когда я услышал, что Артур откашливается перед началом обычного разговора. И разговора наверняка неприятного, потому что все неприятные разговоры начинались у него с блуденского или грабберовского представления.
– Моя мать говорила, что рада будет познакомиться с твоими предками, – сказал он.
– Не дай бог! – воскликнул я.
В Злокозненном мире Артурова матушка часто знакомилась с моей – ничего ужасней я и представить себе не мог, потому что однажды наплел ей с три короба про свою сестру Шилу, которой у меня не было.
– И она собирается послать детям несколько моих старых игрушек, – добавил Артур.
– Любое даяние – благо, – сказал я беспечно.
Но вообще-то мне и самому было непонятно, зачем я начал всю эту трепотню. Начал и продолжал – потому что частенько, с нетерпением дожидаясь, когда Артур завяжет наконец галстук, я заполнял сонно тикающую тишину их гостиной рассказами о судьбе Шилы: она вышла замуж за продавца бакалейной лавки Эрика, а он, скопив денег, открыл три собственных магазина в Лидсе и Бредфорде. Поддерживая то и дело замирающий разговор с Артуровой матушкой, я одарил Шилу двумя детьми – трехлетней Нормой и полуторагодовалым Майклом, который родился, к несчастью, хромым, но врачебное искусство доктора Убу, индийца, прикомандированного к Лидсскому университету, спасло бедного малыша: теперь он прихрамывал едва заметно, хотя поначалу почти не мог ходить. Артур настоятельно советовал мне уморить Шилу, а детей отдать в детский дом, но душераздирающее горе всей семьи и похороны типа граббери-крабраковских казались мне такими ужасными, что я не решался обречь Шилу на смерть. А вот Артурова мамаша здорово меня раздражала – ну с какой, спрашивается, стати она принимала такое деятельное участие в жизни совершенно чужой для нее семьи?
– Так ты присматривай, чтобы она не вздумала наведаться к моим предкам. Я сказал, что у нее сломана нога и она лежит в больнице. – Это было правдой – не то, конечно, было правдой, что она сломала ногу (ног она никаких не ломала), а то, что я и правда сказал об этом своим предкам, чтоб они не приставали ко мне с разными идиотскими, на мой взгляд, предложениями.
– Ты просто псих на вранье, – заметил Артур.
– Да-да, я уже был у психоаналитика…
– Смотри не угробь психоаналитика своей психопатской трепотней, хоть ты и работаешь на гробовщиков, – перебил меня Артур.
Мы замолчали, и нам обоим стало как-то неловко. До кафе было еще сотни две шагов, и я удрал от неловкости в Амброзию. «Ох, Билли, твои дурацкие шутки совсем сбили меня с толку», – сразу же включилась моя амброзийская матушка. По ассоциации со словом «включилась» мне представился радиоприемник: из миниатюрного белого приемничка, стоявшего в нашей амброзийской гостиной на низкой полочке среди карликовых фикусов, лилась приятная современная музыка. Я приготовил себе предобеденный коктейль, а мама по обыкновению воскликнула: «Да выключи ты хоть на минуту этот растреклятый ящик!» И тут мне сразу вспомнилась моя реальная матушка, ее бесцветное из-за постоянной возни с моющими порошками лицо и ее неотправленное в «Радиочас домашней хозяйки» письмо. Уголовный сейф разинул зловещую пасть, а Злокозненный мир подступил ко мне призраком Артуровой матери… но мы, к счастью, уже стояли перед стеклянной дверью кафе «Кис-кис» – в эту секунду даже гнусное желе кис-кисного мороженого показалось мне привлекательным.
Кафе «Кис-кис» наглядно демонстрировало, что Страхтон хромает в ногу со временем, или, вернее, тащится у него в хвосте, натужно приволакивая свои деревянные ноги. Раскисшее мороженое было последним напоминанием о традиционном страхтонском кафе с его помойным обеденным варевом, кипящим титаном, в котором плескался жидкий чай, и россыпями бисквитных крошек на липких от раздавленных помидоров столах. Теперь «Кис-кис» переоборудовали в кофейный бар – во всяком случае, такое название красовалось на вывеске. А внутри установили недовольно фыркающий кофейный автомат, на столиках появились тарелки со слипшимся в зернистую массу коричневым сахаром для кофе и керамические вазы, похожие на пустые цветочные горшки; но стены, хотя и перекрашенные, все же неистребимо напоминали обычное кафе: их разрисовали, как задник в Королевском театре, приключениями Дика Уиттингтона и его знаменитого кота. Ну, а Рита, вытеснившая на время из моей головы Лиззи с Ведьмой, и вовсе уж не вписывалась в обстановку кофейного бара. Весь ее облик – застиранный белый халат, пегие волосы и густо накрашенные полные губы – был настолько страхтонским, что она могла преобразить самый шикарный ресторан в провинциальное кафе одним взмахом своего посудного полотенца.
– Черно-сатанинские скопища наших фабрик, – начал я, когда мы взгромоздились на высокие табуретки у стойки, – с этим еще можно смириться. Но черно-сатанинские электростанции, черно-сатанинские жилые кварталы, черно-сатанинские кофейные бары…
– Сменил бы ты пластинку, приятель, – с неожиданной злостью оборвал меня Артур, – это мы уже слышали.
Сидящие в кафе парни были похожи на Штампа и обменивались погаными штамповскими шуточками типа «Как живешь? – Регулярно», а Рита обслуживала шайку каких-то велосипедистов у другого конца стойки. Она махнула мне рукой, пошевелив пальцами как при игре на рояле, и я ответил ей тем же.
– Глядите в оба, ребята, а то эти гробовщики враз обмерят и в гроб уложат! – крикнул один из велосипедистов. Дальше обычно следовало: «Удохни! – А вы меня похороните? – Конечно, парень, за бесплатно», – и на этом обмен приветствиями кончался.
– Ну, а по правде-то – ты же не сказал им, что она сломала ногу? – спросил меня Артур.
– Ясное дело, сказал, – ответил я.
– Ну и враль! – искренне изумился Артур. – А если б я зашел и твоя мамаша спросила бы меня, как она себя чувствует?
– Так тебе ведь не впервой выкручиваться, верно? – сказал я с шутливой подначкой.
– Значит, по-твоему, я тоже из породы ложноротых? – нехотя съезжая в шутливый тон, спросил Артур.
Я взял меню, рекламирующее луковый суп, которого никогда здесь не было, и, похлопывая им по стойке, как бы между прочим сказал:
– Думаешь, он и правда видел сегодня Лиз?
– А я-то откуда знаю? – ответил мне вопросом Артур. И потом ни с того, ни с сего добавил: – У меня, знаешь ли, нету времени следить за твоими любовными делами.
– Да я ведь просто спросил, – сказал я.
Указав незаметным кивком головы на Риту, которая все еще вела словесный флирт с велосипедистами, Артур спросил:
– Послушай, так с кем ты, по-твоему, обручен – с ней или с Ведьмой?
– Этого наука пока не установила, – сказал я.
– Но ты же не можешь обручиться с ними обеими! – ошарашенно пробормотал Артур.
– На сколько спорим, что могу? – изобразив по-донжуански измученное лицо, парировал я.
– Ну, ты даешь! – воскликнул Артур.
Риту я закадрил, как только она перешла в «Кис-кис» из кафе на Отвратэнтаунском шоссе, возле которого жила. Привычка к однообразно шутливой трепотне с шоферами грузовиков сделала ее неважной собеседницей, но зато она была хорошей, или по крайней мере терпеливой, слушательницей. Накануне, подзуживаемый внезапно проснувшимся красноречием, я сделал ей предложение, и она его приняла – потому, насколько я мог судить, что считала отказ дурным тоном. Все, правда, немножко осложнялось тем, что я уже был обручен с Ведьмой, и, значит, Риту следовало считать невестой запаса первой категории.
– Так кому из них ты всучил свое занюханное кольцо? – шепотом спросил меня Артур.
– Вообще-то Ведьме, – ответил я, – но оно было ей великовато, и мне пришлось его забрать, чтобы отнести к ювелиру для подгонки на ее палец. – Тут я вспомнил, что голубая коробочка с обручальным кольцом лежит у меня в боковом кармане пиджака. А что будет, если я попаду под автобус, обожгла меня жуткая мысль, и кольцо вместе со всем содержимым моих карманов перешлют предкам?
– А кто следующий? – спросил Артур. – Никотиночка Лиз?
– Да нет, – сказал я. – Не все мои знакомые обречены на обручение.
– Запиши, когда-нибудь пригодится, – посоветовал Артур.
Тем временем Ритин словесный флирт с велосипедистами внезапно оборвался, потому что один из парней перешел границы дозволенного в такой трепотне. Хрипло рявкнув скандальным голосом фабричной девчонки: «А ну-ка пойди скажи своей матери, чтобы она тебя выдрала, сопляк», – Рита продефилировала к нам сквозь густой град осыпающих ее пошловатых шуточек. Да, парни вроде Штампа должны были клевать на нее со страшной силой – ведь в любом конкурсе красоты, где не имеет значения личность, ей было обеспечено призовое место. Она уже завоевала титул «Мисс Страхтон», а какие-то заезжие американские летчики трепались тут однажды, что с ней им, дескать, не страшен никакой звуковой барьер.
Артур соскользнул с высокой табуретки и прошелся по бару, почти не сгибая колен – как американский киноковбой.
– А ну-ка дайте нам, дорогая, две чашечки чая, черный бутерброд с красной рыбкой да белый пирог с черникой, – растягивая слова на американский манер, сказал он Рите – выхватил кусочек из не совсем еще отработанной у нас шутки «Янки в Йоркшире».
– Ишь ты, какой явился не запылился, – с деланным удивлением протянула Рита. – Ну прямо Марлон Брандо.
– Я взял тебя на пушку, сестричка, – уголком рта процедил Артур.
– Знаем, знаем, она у тебя игрушечная, – подхватила Рита. – А ты скажи нам что-нибудь новенькое.
Я встал, дурашливо поклонился Рите и сказал:
– Займись-ка ты, голубушка, своим прямым делом и налей нам по чашечке кофе. – Это была моя первая реплика.
– Можете сесть, сэр, – беззлобно отозвалась Рита и пошла к кофейному автомату. До сих пор никто из нас не подал виду, что мы обручены.
Один из парней, вроде Штампа, крикнул Рите, собираясь уходить:
– Заглянем сегодня вечером в «Одеон», Ритуля, посидим в последнем ряду, а?
Не потрудившись обернуться, Рита бросила:
– Сплюнь соску! Дети до шестнадцати не допускаются.
Все мои знакомые переговаривались штампами, но штампованные фразы Риты изготовлял, как мне казалось, какой-то совершенно безликий автомат по производству массовой продукции. Эти затертые, будто старые шестипенсовики, фразы от постоянного повторения почти полностью утратили смысл, и, желая выразить какую-нибудь немудрящую мыслишку – мудреные-то мысли ей просто в голову не приходили, – Рита полагалась не на значение слов, а на свою манеру говорить, на речевые, так сказать, ужимки. В минуты нежности ее голос затуманивался чуть заметной, словно прозрачный дымок сигаретки, хрипотцой, но слова человеческой доброты или нежности она давным-давно позабыла – если и вообще-то когда-нибудь знала.
Она резко, будто американский бармен, пододвинула нам чашечки с кофе и, слегка нагнувшись, оперлась локтями на стойку, так что ее грудь – рельефно отштампованный образец из модного журнала – обрисовалась гораздо отчетливей, чем обычно. Теперь, по ее мнению, следовало вслух намекнуть, что вчера вечером у нас состоялось важное свидание.
– Ты во сколько вернулся? – спросила она.
– Да что-то около часу, – ответил я. – Мой старик сегодня бушевал – страшно было слушать.
– Во-во, и моя мамаша тоже. Надо это дело кончать, с понедельника. А ты что – проморгал автобус или еще чего?
– Ага. Пришлось переть пехом, – сказал я, автоматически переходя на ее язык.
– Не ходит автобус – бери такси, – промурлыкал Артур на мотив одной из песенок «Западных Братьев».
– Ишь какой фон-барон выискался, – отшила его Рита. – А ты бы двинул прямо на Городскую площадь, там ночной автобус.
Рита привычно раскручивала киноленту дневной любви – так, по ее понятиям, полагалось продолжать вчерашнее любовное свидание.
– Да мне вообще-то нравится ходить, – сказал я.
– Парни маршируют по улицам ночным, – ироническим тоном, чтобы извиниться за цитату, отчеканила Рита, – Да тебе-то почему ж не ходить – у тебя-то с подметками небось всегда все в порядке.
На мгновение Ритнна последняя фраза сбила меня с толку, но, покопавшись в своей вчерашней трепотне, я вспомнил, что, делая предложение, пригласил ее к нам на воскресный чай, а в качестве бесплатного довеска сообщил ей, что мой старик – хозяин мастерской по починке обуви в Сабосвинцовом переулке.
– А? Ну да, – сказал я. – Так ты идешь сегодня в «Рокси»?
– Ага.
– Внутри или снаружи?
– Видали умника? – возмущенно воскликнула Рита. Но на самом-то деле она ждала от меня этой дежурной «шутки».
– Думал, ты сама за себя заплатишь, – сказал я. – Стало быть, в девять у входа. А на чай к нам придешь?
– Ага – если твои предки не передумали. Да ведь это дело не горит – вечером сговоримся.
Рита, разумеется, не знала, что все уже было решено. Отца на воскресенье вызовут в Харрогит – получать резиновые каблуки, а матушка, воспользовавшись удобным случаем, решит съездить к тете Полли в Отлей, и семейный чай будет отложен на неопределенное время. Но сегодня мне еще предстояло разобраться с «Рокси», куда я уже пригласил Ведьму. Артур, закрыв лицо ладонями, тихонько похрюкивал в пантомиме полного изнеможения. Я пнул его по ноге и, нащупав голубую коробочку в кармане пиджака, вынул Ведьмино обручальное кольцо.
– На-ка, примерь, – небрежно предложил я, пододвигая Рите коробочку с кольцом.
– Это ты мне? – туповато спросила Рита.
– А ты думала, твоей мамаше?
Рита открыла коробочку, вынула блестящее дешевое колечко и нерешительно, словно бы опасаясь подвоха, надела его на палец.
– В самый раз, – удивленно проговорила она. И с испугом добавила: – Так ты его что же – неужто купил?
– Украл, – перестав хрюкать, квакнул Артур и, глядя в потолок, принялся придушенно посвистывать.
– Ишь ты, а я думала, он язык проглотил, – ухмыльнулась Рита и, неумело попытавшись выразить голосом благодарность, сказала: – Большое тебе спасибо, Билли. Только я пока не буду его носить, они ведь все здесь охальники, ну их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25