– И ты тож'в Лоннн. И я. В Лоннн. С треть'платформ'до Сэн'-П'нкрас'в Лоннн…
– Где это ты так? – по-прежнему улыбаясь, весело спросила меня Лиз.
– Где – что?
– Да так набрался. Неужто нашел круглосуточную забегаловку, когда столь таинственно исчез?
– В Лоннн, Лиз. Аффф'гел от Страхннн… В Лонннан…
Вокзальный громкоговоритель прохрипел что-то про донкастерский поезд – так же нечленораздельно, как пытался говорить я. Лиз глянула на часы.
– Ну, я-то в Лондон не еду. Мне надо на донкастерский.
Я опять схватил ее за руку и яростно замотал головой.
– Нет, в Лоннн, Лиз! Нужна мне в Лон'не. Купим друой б'лет. В Лоннн…
Лиз пристально, долгим взглядом посмотрела на меня, а потом, отстранившись и держа меня за руку, посмотрела еще раз.
– Прекрати, – с мягкой улыбкой, но твердо сказала она.
– Что прекратить? – своим нормальным голосом спросил я.
– Вот так уже лучше, – заметила Лиз. – Ты, возможно, хороший текстовик, Билли, но никудышный актер.
Я напялил на себя по-шутовски смущенную мину: ухмылка застенчивого дурачка, одна нога приподнята, плечи вздернуты, руки нелепо разведены в стороны.
– Ну хорошо, – сказала Лиз. – А теперь объясни мне, куда ты сегодня исчез.
– Я исчез? Да это же ты исчезла!
По-доброму, со всеми подробностями, восстановили мы те полчаса, что я дожидался Лиз у «Рокси», – нам легко было оправдать и простить друг друга, потому что наши поступки просто и понятно разъяснились. Лиз долго разговаривала с Ведьмой, когда увидела ее, обрыдавшуюся до истерической дурноты – ее даже стошнило, – в дамском туалете. Все, что можно было сказать, мы друг другу сказали.
– Так ты и правда уезжаешь в Лондон, Билли?
Я вынул из кармана билет и показал ей.
Она внимательно посмотрела на меня, и тут впервые в ее темных глазах неуловимо засветилась любовь – чистая, потаенная, непонятная.
– А я, Билли, не смогу.
– Ну, пожалуйста, Лиз! Она покачала головой.
– Мы не уживемся, Билли.
– Пускай не уживемся. Будем жить престо рядом. Ты ведь где уже только не бывала, почему б тебе не пожить… – Внезапно в голове у меня мелькнуло горькое подозрение, и я резко спросил: – А зачем тебе Донкастер?
На ее губах опять появилась чистосердечная, но ничего не разъясняющая улыбка.
– Да так… – Она беззаботно пожала плечами.
– Послушай, Лиз, – грубоватым тоном бывалого человека сказал я, – ведь все, что ты надеешься найти в Донкастере, найдется и в Лондоне, верно?
С улыбкой покачав головой, она сказала:
– Одно условие, Билли.
Я крепко зажмурился, чувствуя, что стою на грани бесповоротного решения. Ведь все это было мне знакомо – знакомо по Амброзии – от регистрации брака до мансарды в столице. Надо было только решиться.
– Ты, надеюсь, понимаешь, что я не признаю коммунальных колец? – спросила Лиз. Но я не ответил, и она поняла, что ответа не будет.
Перонный контролер собрался закрывать ворота донкастерской платформы. Лиз подняла свой дорожный саквояж – маленький, потертый, старый. Потом отступила и несколько секунд глядела на меня. А потом сложила губы в беззвучный поцелуй.
– До открытки? – шепотом спросила она.
– До открытки, – отозвался я.
Я стоял в прощальной позе – ноги на ширине плеч» руки уперты в бока – печальный, постепенно тающий силуэт, если смотреть из уходящего поезда. Но Лиз не оглянулась. Контролер захлопнул ворота, и Лиз поднялась, вслед за двумя солдатами, в последний вагон. Поезд ушел. Я знал, что Лиз уже болтает с солдатами, поощрительно улыбаясь каким-нибудь армейским новостям.
Часы показывали двенадцать минут второго. Я взял чемодан и пошел обратно в зал ожидания. Риты, трех проституток, да и большинства других пассажиров там уже не было, а у колонны, где стоял Штамп, виднелась кучка опилок. Два солдата спали, положив ноги на стулья; и неподалеку от них дремал крикун в черном пальто.
Я остановился у стены и, приподняв одну ногу, поставил чемодан на колено. Потом открыл его, вынул верхний слой календарей и сложил их на стул; а потом, переворошив носки и рубашки, выгреб все остальные календари. Закрыв чемодан и задвинув его под стол, я разделил календари на две кучи, зажал каждую под мышкой и открыл спиной дверь. Поднявшись в билетный зал, я огляделся, но там никого не было. Тогда я подошел к большой мусорной корзине с надписью «Не засоряйте свой город» и выбросил в нее обе пачки. Корзина покачнулась, но не упала. На лавке, стоящей возле корзины, валялась газета, и я прикрыл ею груду календарей.
Я уже повернулся, чтоб уйти, но, вспомнив про отцовские счета, вынул их из кармана и тоже бросил в корзину. Потом нашел Ведьмины письма, изорвал их на мелкие клочки, и они отправились вслед за счетами; обрывки, упавшие на пол, я подбирать не стал. А потом я методически обследовал карманы и выкинул в корзину весь хлам: листок со сценкой для Бобби Бума, начало моего письма к нему, пару любовных пилюль, пустую пачку из-под сигарет. Теперь у меня в кармане остались только открытки от Лиз, записка от Бобби Бума да железнодорожный билет. Вернувшись в зал ожидания, я взял свой чемодан. Поезд на Лондон должен был отойти через четырнадцать минут.
Мне вспомнилась Амброзия и ее история с самых первых дней – марш-парад, однорукие бойцы-добровольцы, гордые знамена. Я забормотал чуть ли не вслух: «Семьдесят восемь, девяносто шесть, сто четыре, Господь пастырь мой, я ни в чем не буду нуждаться, Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим». Амброзию заслонили дневные кошмары Злокозненного мира, перебиваемые вспышками обыденных мыслей. Я вообразил себя молодым, доброжелательно-веселым священником с вечной трубкой в зубах. Крабрак помогал мне организовать похороны прославленной на всю Амброзию госпожи Бутройд, но вдруг прогнусавил: «Думается, что вам надо очччень, очччень многое прояснить и обеспечить», – а моя матушка, не желая превращаться в амброзианку, поглядела на меня со злой тонкогубой усмешкой. Семь фунтов, а точней, семь фунтов десять шиллингов; еженедельная плата за комнату– тридцать шиллингов; стало быть, на три примерно недели; три фунта остается, по полкроны в день на еду: яйца с картофелем – шиллинг и три пенса, да чашка чаю – еще три пенса, да каждая поездка в автобусе – шестипенсовик… Он подкрепляет душу мою, направляет меня на стези правды ради имени Своего… Из окошка мансарды выглядывала с улыбкой Лиз, но я знал, что в окрестных переулках промышляет проституцией Рита, а реакционер Гровер уже сделал Ведьме официальное предложение… Пытаясь выкинуть из головы весь этот бедлам, я судорожно искал себя, себя самого – и не мог отыскать… Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной.
Из вокзального громкоговорителя послышался голос диктора, перечисляющего остановки на пути к Лондону: «Лидс (Городской вокзал), Дерби, Кеттеринг, Лондон (Сент-Панкрас). В Лидсе пересадка на Бредфорд, Илкли, Болтон». Протрезвевший крикун в черном пальто принялся собирать свои вещи. Я встал и начал беспокойно прохаживаться по залу ожидания, ощущая у себя в животе открытый водопроводный кран. Дважды брался я за свой чемодан – и дважды ставил его на место. Вытащив из кармана билет, я рассеянно прочитал все, что там было напечатано. Думать я не мог: в голове у меня копошились только какие-то спутанные обрывки мыслей. Я начал считать, твердо наказав себе окончательно решиться после первого десятка. Раз. Два. Три. Четыре. «Внимание! Через пять минут от третьей платформы отправляется поезд на Лондон. Остановки…» Пять. Шесть. Семь. Мне не понадобилось считать до десяти. Я взялся за чемодан, чувствуя себя несчастным и никчемным. С чемоданом в руке я вышел из зала ожидания и зашагал к третьей платформе, надеясь на ходу принять самое-распросамое окончательное решение. Но я уже знал, что решать мне нечего. Крикун в черном пальто и трое или четверо солдат, предъявив у ворот билеты, вышли на третью платформу.
Контролер окинул меня вопросительным взглядом.
– Вам на лондонский? – спросил он. Я отрицательно покачал головой – и одновременно сделал шаг вперед.
Но отправления поезда я дожидаться не стал. Я перехватил чемодан в левую руку и вышел на привокзальную площадь. Здесь я остановился, закурил сигарету и застегнул пальто. Чемодан у меня в руке был до идиотства легкий. Я несколько раз глубоко вздохнул, но мне все равно не хватало воздуха.
Покурив, я пересек площадь и пошел по Торфяному проспекту. И мне вдруг стало весело и легко, так что, приближаясь к Городской площади, я уже почти бежал. Но проходя мимо Ратуши, я начал насвистывать «Марш киношников» и зашагал, как следует шагать на параде. Вокруг никого не было. У Памятника Павшим я перехватил чемодан правой рукой, а левую вскинул в приветственном салюте. Раз-два, раз-два, спина прямая, грудь колесом, раз-два, раз-два! Я свистел все громче и на углу четко свернул в Больничную улицу. Тут я перешел на нормальный шаг и медленно двинулся к дому.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25