унитазы сантек официальный сайт
И странно – это еще оч-ч-чень мягко сказано, Сайрус. Короче, вам следует считать себя временно отстраненным от работы до выяснения некоторых важнейших обстоятельств.
Он отпустил мою руку.
– Как уже было сказано, я, конечно, выбрал не совсем удачное время и место для серьезной беседы, – продолжал бубнить Крабрак, – и мне вовсе не хочется портить вам отдых, Сайрус. Нет, этого мне вовсе не хочется. Но вам надо приготовить очччень, очччень серьезные объяснения.
– Счастливого отдыха, Дженкинс, – невольно пробормотал я. – А когда вы вернетесь, я расскажу вам кое-что неприятное.
– Что-что?
– Да нет, это я просто из комиксов. Из Билли-врального листка.
– Вот-вот, Сайрус, – сейчас же подхватил Крабрак. – Думается, что вы слишком увлечены комиксами. – Он странно глянул на меня и начал спускаться по лестнице. «Ох и подлюга, ну и подлюга», – неслышно шептал я, глядя на фалды его длинного, с разрезом пиджака.
– Мистер Уильям Сайрус, вас вызывают к телефону, – хрипло возвестили динамики.
Я кивнул Лиз и, подождав, когда Крабрак отойдет подальше, спустился вслед за ним на танцплощадку.
Глава одиннадцатая
На улице было тихо. По-вечернему прохладный сумрак освещали, то ярко вспыхивая, то мрачно приугасая, розоватые газосветные лампы. У конечной остановки трамвая, который давно уже здесь не ходил, темнела скамейка, установленная в память о советнике Норвилле; сидящие на ней старики один за другим с трудом подымались на ноги и плотнее укутывались в шарфы, собираясь идти домой. Разбрелись по домам и ребятишки, игравшие днем на кучах песка – эти песчаные кучи, возвышающиеся на окраинах Страхтона, назойливо напоминали о том, что город, медленно разрастаясь, оплетает окрестные холмы серой паутиной пыльных дорог.
Я стоял у входа в «Рокси», рассеянно рассматривая клубные витрины с глянцевыми, растрескавшимися от времени фотографиями и желтоватыми объявлениями о Бале листопада. Одна витрина была посвящена Мисс Страхтон, и на меня глядела с нее зубасто улыбающаяся Рита в картонной короне и атласной ленте. На широких кирпичных ступенях «Рокси» стоял швейцар в голубой, вылинявшей от многочисленных стирок форме Корпуса ветеранов и посматривал на прохожих настороженно-полицейским взглядом. Двое парней в ярких галстуках и с набриолиненными волосами неуверенно подошли к кассе. Это были приятели Штампа, которых я уже видел сегодня в «Мелодии».
– Опоздали, друзья, – выставив вперед руки, сказал им швейцар. – Приходите в следующую субботу.
– Это еще почему? – спросил один из парней.
– А потому, что опоздали, – ответил ему швейцар. – Мистер Мордик распорядился больше никого сегодня не пускать.
– Пошел-ка ты со своим Мордиком… – начал один из парней,
– Да нам ведь просто надо вызвать приятеля, – перебил его второй.
– Он и сам скоро выйдет, нечего его вызывать, – сказал швейцар, и парни молча ушли.
Я смотрел в глубину застеленного голубым ковром фойе на стайку девчонок, шушукающихся возле дамской уборной, и вскоре увидел, как они слегка раздались в стороны, чтобы пропустить Лиз. Некоторые неодобрительно посмотрели ей вслед. Я опять отметил про себя, как неряшливо она выглядит, и мне вспомнилось, что я, пожалуй, ни разу не видел ее в какой-нибудь другой одежде. Она появлялась после своих исчезновений ничуть не изменившаяся и словно бы одетая в униформу, так что даже в Амброзии, на параде в честь нашего победоносного ноябрьского восстания, она стояла на ступенях все в той же замшевой куртке и посеревшей от пыли юбке.
А сейчас она вышла из «Рокси» и остановилась рядом со мной у клубной витрины.
– Мисс Страхтон, – машинально пробормотала она.
– Они присудили этот титул не тому, кому следовало, – сказал я с неуклюжей галантностью.
Мы прошли мимо табачной лавки, парикмахерской и аптеки – все эти домики стояли вплотную друг к другу, – выбрались через пустырь на Новое шоссе, миновали несколько автобусных остановок с навесами и крематорий, а потом, когда последние приметы застраивающейся окраины остались позади, зашагали по проселочной дороге к Лощине Фоли.
Немного раньше в этот вечер – может быть, удирая из новопабовского концертного зала, – я начал ковылять, будто у меня плоскостопие, и сейчас безуспешно пытался избавиться от этой дурацкой походки. Мне, в общем-то, было теперь на все наплевать, и я сказал первое, что пришло в голову:
– Как ты думаешь, Лиз, жизнь и правда сложная штука?
– Умгум, – беззаботно отозвалась Лиз.
Тогда я сказал:
– А хорошо бы, если б можно было все старое зачеркнуть и начать сначала, верно? В смысле – старую жизнь. Очень мне иногда хочется начать совсем новую страницу жизни – как в записной книжке.
– Да это же очень просто, – сказала Лиз. – Переверни страницу и начинай.
– А я так и делаю каждый день, – сказал я. – Только старые-то кляксы, они все равно просвечивают. – Мне очень понравилась моя последняя фраза.
Тем временем мы дошли до пустыря, перебрались через поваленный забор и по кучам раскрошенных кирпичей, по осколкам битых бутылок начали спускаться в Лощину Фоли.
– Что это у тебя такая странная походка? – спросила Лиз.
– Странная? – переспросил я.
– Да вроде ты катишься на роликовых коньках.
У меня в голове закружилось с полдюжины всяких завиральных объяснений – от неудобных башмаков до расстройства вестибулярного аппарата. Но я просто сказал:
– Решил немного походить как плоскостопые.
– Ох и балбесина, – сказала Лиз.
Страхтон, словно спрут, просовывал в лес свои щупальца: на пути нам то и дело попадались искореженные детские коляски, шуршали под ногами бумажные мешки от цемента, жужжала где-то рядом трансформаторная подстанция, уродливо высились полузасохшие древесные стволы, – но, миновав завалы из сырых картонных коробок и заржавленных велосипедных колес, мы все же оказались наконец в настоящем дубовом лесу среди живых деревьев и зарослей высокого, по пояс человеку, папоротника.
– Да, старые кляксы, они все равно просвечивают, – повторил я.
– Значит, новая страница – это не выход, – сказала Лиз. – Надо попробовать начать новую книжку.
Она, пожалуй, даже искусней меня умела растягивать до бесконечности любую метафору. Я уже радостно обдумывал, что надо бы выбросить все старые книжки, но Лиз неожиданно начала совсем новую тему.
– Вся беда твоя в том, что ты – как бы это получше сказать? – целиком замкнут на свои внутренние переживания. Ты вроде ребенка у пруда в жаркий день. Тебе бы искупаться, а ты размышляешь, не слишком ли холодная в пруду вода, не слишком ли плохо ты плаваешь да не выругает ли тебя за купание мама,
Мне не очень-то хотелось пускаться в сомнительное путешествие к берегам выдуманного ею пруда, и я туманно сказал:
– Я, Лиз, просто не знаю, нырнуть мне или поплыть.
– Да, похоже, что тебе нужен наставник, – плутовато глянув на меня, сказала Лиз. Я сразу понял, куда нас приведет этот разговор, и решил оставить ее у пруда одну, но она и сама не стала продолжать. Сколько-то времени мы молча пробирались через низкорослый кустарник.
Я подыскивал какую-нибудь приятно свежую бестолковщинку, и меня переполняла теплая благодарность к Лиз за то, что она охотно удирала со мной в придуманный мир. Я решил поговорить о Лондоне.
– Знаешь, почему меня так привлекает Лондон? – спросил я.
– Нет, мистер Боунс, я не знаю, почему вас так привлекает Лондон, – ответила она, бессознательно копируя Артура.
– В Лондоне человек может затеряться, – объяснил я. – Лондон, знаешь ли, удивительный город с удивительно длинными улицами и удивительными людьми. – Тут мне пришлось замолчать, потому что эта тема явно не интересовала Лиз, да у меня и не было придумано продолжения. Лиз внезапно остановилась, и я обернулся к ней, думая, что сейчас она пылко обнимет меня– я ведь неплохо изучил ее порывистый темперамент.
Но она скрестила руки на груди и оглядела меня с широкой, непроницаемой улыбкой, которая чуть-чуть, совсем чуть-чуть напоминала Ведьмину, разученную, конечно же, перед зеркалом.
– Послушай, Билли.
– Угу.
– Можешь ты мне кое-что сказать?
– Конечно, Лиз.
– Ты правда знаешь Парня с холмов?
И я ей в ответ – резко, вызывающе:
– Конечно, знаю!
– Честно-пречестно?
– Ну, знать-то ведь можно по-разному, Лиз. Я встречался с ним…
– Досчитай до пяти и скажи мне правду, Билли. – потребовала Лиз. Это была ее старая, ненавистная мне уловка. Я театрально прижал руку к сердцу и зло, с визгливыми нотками в голосе сказал: «Мне стыдно лгать, я никогда его не встречал», – превосходно понимая, что мой тон да и сама фраза прозвучали натужно и смехотворно.
– Глупый ты глупый, – спокойно сказала Лиз.
Я распылил Парня с холмов – а заодно уж и всю эту сцену – из амброзийского лучемета, и мы отправились дальше.
– Видно, если нету точки опоры, перевернуть страницу жизни так же трудно, как мир, – сказал я.
– Запиши, когда-нибудь пригодится, – сказала Лиз, как наверняка сказал бы на ее месте Артур.
Лощина Фоли была просто-напросто никчемушной дубовой рощей в низине, но на выходе из нее, у нового жилого района – усатому Парню с холмов не мешало бы прогуляться по этой жуткой оранжево-кирпичной новостройке, чтобы больше не бубнить про уютно-брусчатый Страхтон, – так вот, на выходе из рощи зеленел холмик, покрытый шелковистой травой, которую можно было продавать в магазинах на ярды вместо зеленого бархата, и я всегда приводил сюда своих девчонок, и каждая из них вела здесь себя по-своему, а я, конечно, каждой подыгрывал. С Ритой мы страстно кидались друг другу в объятия и медленно опускались на зеленый склон; с Ведьмой садились в ярде друг от друга и вроде бы каждый сам по себе (интересно, кстати, как она себя чувствует после пригоршни любовных пилюль, подумал я); а с Лиз, переглянувшись, усаживались в траву словно бы по команде.
– Так кого ты любишь? – спросила Лиз.
– Свою деваху, – по-йоркширски растягивая слова, ответил я.
– Как Граббери в молодости?
– Во-во, девка, так.
– Ну, а теперь скажи по-человечески, кого ты любишь, – потребовала Лиз.
– Конечно, тебя, Лиз, – отозвался я, пытаясь понять, правду я ей сказал или нет. Потом опустился на колени и потянул ее к себе. Но она не захотела садиться.
– А как насчет Барбары?
Я настолько редко называл Ведьму Барбарой, что не сразу понял, о ком Лиз говорит.
– Что насчет Барбары? – после минутной паузы – спросил я.
– Как ты к ней относишься? – серьезно уточнила Лиз. Я снова попытался притянуть ее к себе, прикидывая, не ответить ли ей вопросом: «А как я к ней отношусь?», но потом сказал:
– Да никак я теперь к ней не отношусь.
– Ты уже это говорил.
– Верно, Лиз, говорил. Но теперь с этим и правда покончено. – Я, естественно, не сказал Лиз, как с этим покончено. Покрепче ухватив ее за руки, я потянул ее к себе, да так ловко, что она упала прямо на меня. Тут-то и надо было устроить любовный пикничок, но, падая, Лиз опрокинула и меня, а когда я приподнялся, она уже сидела рядом со мной, закуривая сигарету, – ее никотинные, так сказать, уловки раздражали меня не меньше апельсинных уверток Ведьмы.
– Я хочу, чтобы ты на мне женился, – рассеянно прижигая огнем сигареты травинку, сказала Лиз.
– Знаю, Лиз, – откликнулся я. – Придет время, и я обязательно на тебе женюсь.
– А зачем нам ждать, Билли? – спросила Лиз. – Давай поженимся прямо сейчас.
Мысль о немедленной женитьбе показалась мне такой дикой, что я воспринял ее как новую словесную игру и весело сказал:
– Сейчас-то уже вроде бы поздновато, Лиз.
– На той неделе, – не принимая шутливого тона, сказала она. – Перед твоей поездкой в Лондон. Или, если хочешь, в Лондоне, мне все равно.
Я начал расстегивать пуговицы на ее блузке, представляя себе заседание суда, где матушка слезливо, но решительно оспаривает мое право жениться. Расстегивание пуговиц стало у нас привычным ритуалом, и я делал это почти без волнения, как если бы просто помогал ей снимать пальто.
– Что-то слишком часто приходится мне в последнее время обручаться, – пробормотал я.
– Я не хочу обручаться, – сказала Лиз. – Я хочу выйти за тебя замуж.
– Поэтому ты так часто и удираешь?
– Я хочу выйти за тебя замуж, – упрямо повторила Лиз.
– Ну хорошо, Лиз, хорошо, – сказал я.
Тут мне стало трудно ей отвечать, потому что у меня вдруг возникло такое чувство, что кто-то нас подслушивает. Вечер был безветренный, но в зарослях рододендрона на склонах холма то и дело раздавались какие-то подозрительные шорохи. Я внимательно огляделся, но никого не увидел.
– Как это «хорошо?» – возмутилась Лиз. – Я же сделала тебе предложение! Разве ты не должен сказать, что это, мол, слишком неожиданно, или что ты согласен, или еще что-нибудь?
Я подыскивал неопределенный ответ, который успокоил бы Лиз, но меня-то оставил бы свободным. Оглянувшись, я заметил, что в кустах позади нас кто-то прячется, и мне стало ясно, что это наверняка Ведьма, решившая застенографировать весь наш разговор своим погано безупречным почерком добросовестной секретарши.
– В общем, ты, конечно, права, – сказал я. – Нырять надо сразу в самую глубину.
Даже если бы Ведьма застенографировала эту фразу, она не помогла бы ей доказать в суде, что я нарушил брачное обещание. А теперь потрудитесь объяснить, мистер Сайрус, как понять ваши слова о том, что нырять надо в самую глубину… Я высвободил расстегнутую блузку из-под юбки и принялся поглаживать Лиз по спине, словно кошку.
Лиз крепко зажмурилась – как всегда, когда она собиралась сказать что-нибудь, на ее взгляд, бесстыдное, – и загасила сигаретку о землю.
– Помнишь, чего ты от меня хотел в тот вечер на Страхтонской пустоши, а я сказала, что, дескать, потом?
Мне очень хорошо запомнилась холодная ночь перед последним исчезновением Лиз. Мы сидели на стариковской лавочке под навесом, и я сделал Лиз предложение: предложение не всерьез, а просто чтобы погреться у мечты в знобкие предрассветные часы. И оно согревало нас, даже когда, промерзшие до костей, мы шли домой, а будущее представлялось нам сгоревшим дотла фейерверком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Он отпустил мою руку.
– Как уже было сказано, я, конечно, выбрал не совсем удачное время и место для серьезной беседы, – продолжал бубнить Крабрак, – и мне вовсе не хочется портить вам отдых, Сайрус. Нет, этого мне вовсе не хочется. Но вам надо приготовить очччень, очччень серьезные объяснения.
– Счастливого отдыха, Дженкинс, – невольно пробормотал я. – А когда вы вернетесь, я расскажу вам кое-что неприятное.
– Что-что?
– Да нет, это я просто из комиксов. Из Билли-врального листка.
– Вот-вот, Сайрус, – сейчас же подхватил Крабрак. – Думается, что вы слишком увлечены комиксами. – Он странно глянул на меня и начал спускаться по лестнице. «Ох и подлюга, ну и подлюга», – неслышно шептал я, глядя на фалды его длинного, с разрезом пиджака.
– Мистер Уильям Сайрус, вас вызывают к телефону, – хрипло возвестили динамики.
Я кивнул Лиз и, подождав, когда Крабрак отойдет подальше, спустился вслед за ним на танцплощадку.
Глава одиннадцатая
На улице было тихо. По-вечернему прохладный сумрак освещали, то ярко вспыхивая, то мрачно приугасая, розоватые газосветные лампы. У конечной остановки трамвая, который давно уже здесь не ходил, темнела скамейка, установленная в память о советнике Норвилле; сидящие на ней старики один за другим с трудом подымались на ноги и плотнее укутывались в шарфы, собираясь идти домой. Разбрелись по домам и ребятишки, игравшие днем на кучах песка – эти песчаные кучи, возвышающиеся на окраинах Страхтона, назойливо напоминали о том, что город, медленно разрастаясь, оплетает окрестные холмы серой паутиной пыльных дорог.
Я стоял у входа в «Рокси», рассеянно рассматривая клубные витрины с глянцевыми, растрескавшимися от времени фотографиями и желтоватыми объявлениями о Бале листопада. Одна витрина была посвящена Мисс Страхтон, и на меня глядела с нее зубасто улыбающаяся Рита в картонной короне и атласной ленте. На широких кирпичных ступенях «Рокси» стоял швейцар в голубой, вылинявшей от многочисленных стирок форме Корпуса ветеранов и посматривал на прохожих настороженно-полицейским взглядом. Двое парней в ярких галстуках и с набриолиненными волосами неуверенно подошли к кассе. Это были приятели Штампа, которых я уже видел сегодня в «Мелодии».
– Опоздали, друзья, – выставив вперед руки, сказал им швейцар. – Приходите в следующую субботу.
– Это еще почему? – спросил один из парней.
– А потому, что опоздали, – ответил ему швейцар. – Мистер Мордик распорядился больше никого сегодня не пускать.
– Пошел-ка ты со своим Мордиком… – начал один из парней,
– Да нам ведь просто надо вызвать приятеля, – перебил его второй.
– Он и сам скоро выйдет, нечего его вызывать, – сказал швейцар, и парни молча ушли.
Я смотрел в глубину застеленного голубым ковром фойе на стайку девчонок, шушукающихся возле дамской уборной, и вскоре увидел, как они слегка раздались в стороны, чтобы пропустить Лиз. Некоторые неодобрительно посмотрели ей вслед. Я опять отметил про себя, как неряшливо она выглядит, и мне вспомнилось, что я, пожалуй, ни разу не видел ее в какой-нибудь другой одежде. Она появлялась после своих исчезновений ничуть не изменившаяся и словно бы одетая в униформу, так что даже в Амброзии, на параде в честь нашего победоносного ноябрьского восстания, она стояла на ступенях все в той же замшевой куртке и посеревшей от пыли юбке.
А сейчас она вышла из «Рокси» и остановилась рядом со мной у клубной витрины.
– Мисс Страхтон, – машинально пробормотала она.
– Они присудили этот титул не тому, кому следовало, – сказал я с неуклюжей галантностью.
Мы прошли мимо табачной лавки, парикмахерской и аптеки – все эти домики стояли вплотную друг к другу, – выбрались через пустырь на Новое шоссе, миновали несколько автобусных остановок с навесами и крематорий, а потом, когда последние приметы застраивающейся окраины остались позади, зашагали по проселочной дороге к Лощине Фоли.
Немного раньше в этот вечер – может быть, удирая из новопабовского концертного зала, – я начал ковылять, будто у меня плоскостопие, и сейчас безуспешно пытался избавиться от этой дурацкой походки. Мне, в общем-то, было теперь на все наплевать, и я сказал первое, что пришло в голову:
– Как ты думаешь, Лиз, жизнь и правда сложная штука?
– Умгум, – беззаботно отозвалась Лиз.
Тогда я сказал:
– А хорошо бы, если б можно было все старое зачеркнуть и начать сначала, верно? В смысле – старую жизнь. Очень мне иногда хочется начать совсем новую страницу жизни – как в записной книжке.
– Да это же очень просто, – сказала Лиз. – Переверни страницу и начинай.
– А я так и делаю каждый день, – сказал я. – Только старые-то кляксы, они все равно просвечивают. – Мне очень понравилась моя последняя фраза.
Тем временем мы дошли до пустыря, перебрались через поваленный забор и по кучам раскрошенных кирпичей, по осколкам битых бутылок начали спускаться в Лощину Фоли.
– Что это у тебя такая странная походка? – спросила Лиз.
– Странная? – переспросил я.
– Да вроде ты катишься на роликовых коньках.
У меня в голове закружилось с полдюжины всяких завиральных объяснений – от неудобных башмаков до расстройства вестибулярного аппарата. Но я просто сказал:
– Решил немного походить как плоскостопые.
– Ох и балбесина, – сказала Лиз.
Страхтон, словно спрут, просовывал в лес свои щупальца: на пути нам то и дело попадались искореженные детские коляски, шуршали под ногами бумажные мешки от цемента, жужжала где-то рядом трансформаторная подстанция, уродливо высились полузасохшие древесные стволы, – но, миновав завалы из сырых картонных коробок и заржавленных велосипедных колес, мы все же оказались наконец в настоящем дубовом лесу среди живых деревьев и зарослей высокого, по пояс человеку, папоротника.
– Да, старые кляксы, они все равно просвечивают, – повторил я.
– Значит, новая страница – это не выход, – сказала Лиз. – Надо попробовать начать новую книжку.
Она, пожалуй, даже искусней меня умела растягивать до бесконечности любую метафору. Я уже радостно обдумывал, что надо бы выбросить все старые книжки, но Лиз неожиданно начала совсем новую тему.
– Вся беда твоя в том, что ты – как бы это получше сказать? – целиком замкнут на свои внутренние переживания. Ты вроде ребенка у пруда в жаркий день. Тебе бы искупаться, а ты размышляешь, не слишком ли холодная в пруду вода, не слишком ли плохо ты плаваешь да не выругает ли тебя за купание мама,
Мне не очень-то хотелось пускаться в сомнительное путешествие к берегам выдуманного ею пруда, и я туманно сказал:
– Я, Лиз, просто не знаю, нырнуть мне или поплыть.
– Да, похоже, что тебе нужен наставник, – плутовато глянув на меня, сказала Лиз. Я сразу понял, куда нас приведет этот разговор, и решил оставить ее у пруда одну, но она и сама не стала продолжать. Сколько-то времени мы молча пробирались через низкорослый кустарник.
Я подыскивал какую-нибудь приятно свежую бестолковщинку, и меня переполняла теплая благодарность к Лиз за то, что она охотно удирала со мной в придуманный мир. Я решил поговорить о Лондоне.
– Знаешь, почему меня так привлекает Лондон? – спросил я.
– Нет, мистер Боунс, я не знаю, почему вас так привлекает Лондон, – ответила она, бессознательно копируя Артура.
– В Лондоне человек может затеряться, – объяснил я. – Лондон, знаешь ли, удивительный город с удивительно длинными улицами и удивительными людьми. – Тут мне пришлось замолчать, потому что эта тема явно не интересовала Лиз, да у меня и не было придумано продолжения. Лиз внезапно остановилась, и я обернулся к ней, думая, что сейчас она пылко обнимет меня– я ведь неплохо изучил ее порывистый темперамент.
Но она скрестила руки на груди и оглядела меня с широкой, непроницаемой улыбкой, которая чуть-чуть, совсем чуть-чуть напоминала Ведьмину, разученную, конечно же, перед зеркалом.
– Послушай, Билли.
– Угу.
– Можешь ты мне кое-что сказать?
– Конечно, Лиз.
– Ты правда знаешь Парня с холмов?
И я ей в ответ – резко, вызывающе:
– Конечно, знаю!
– Честно-пречестно?
– Ну, знать-то ведь можно по-разному, Лиз. Я встречался с ним…
– Досчитай до пяти и скажи мне правду, Билли. – потребовала Лиз. Это была ее старая, ненавистная мне уловка. Я театрально прижал руку к сердцу и зло, с визгливыми нотками в голосе сказал: «Мне стыдно лгать, я никогда его не встречал», – превосходно понимая, что мой тон да и сама фраза прозвучали натужно и смехотворно.
– Глупый ты глупый, – спокойно сказала Лиз.
Я распылил Парня с холмов – а заодно уж и всю эту сцену – из амброзийского лучемета, и мы отправились дальше.
– Видно, если нету точки опоры, перевернуть страницу жизни так же трудно, как мир, – сказал я.
– Запиши, когда-нибудь пригодится, – сказала Лиз, как наверняка сказал бы на ее месте Артур.
Лощина Фоли была просто-напросто никчемушной дубовой рощей в низине, но на выходе из нее, у нового жилого района – усатому Парню с холмов не мешало бы прогуляться по этой жуткой оранжево-кирпичной новостройке, чтобы больше не бубнить про уютно-брусчатый Страхтон, – так вот, на выходе из рощи зеленел холмик, покрытый шелковистой травой, которую можно было продавать в магазинах на ярды вместо зеленого бархата, и я всегда приводил сюда своих девчонок, и каждая из них вела здесь себя по-своему, а я, конечно, каждой подыгрывал. С Ритой мы страстно кидались друг другу в объятия и медленно опускались на зеленый склон; с Ведьмой садились в ярде друг от друга и вроде бы каждый сам по себе (интересно, кстати, как она себя чувствует после пригоршни любовных пилюль, подумал я); а с Лиз, переглянувшись, усаживались в траву словно бы по команде.
– Так кого ты любишь? – спросила Лиз.
– Свою деваху, – по-йоркширски растягивая слова, ответил я.
– Как Граббери в молодости?
– Во-во, девка, так.
– Ну, а теперь скажи по-человечески, кого ты любишь, – потребовала Лиз.
– Конечно, тебя, Лиз, – отозвался я, пытаясь понять, правду я ей сказал или нет. Потом опустился на колени и потянул ее к себе. Но она не захотела садиться.
– А как насчет Барбары?
Я настолько редко называл Ведьму Барбарой, что не сразу понял, о ком Лиз говорит.
– Что насчет Барбары? – после минутной паузы – спросил я.
– Как ты к ней относишься? – серьезно уточнила Лиз. Я снова попытался притянуть ее к себе, прикидывая, не ответить ли ей вопросом: «А как я к ней отношусь?», но потом сказал:
– Да никак я теперь к ней не отношусь.
– Ты уже это говорил.
– Верно, Лиз, говорил. Но теперь с этим и правда покончено. – Я, естественно, не сказал Лиз, как с этим покончено. Покрепче ухватив ее за руки, я потянул ее к себе, да так ловко, что она упала прямо на меня. Тут-то и надо было устроить любовный пикничок, но, падая, Лиз опрокинула и меня, а когда я приподнялся, она уже сидела рядом со мной, закуривая сигарету, – ее никотинные, так сказать, уловки раздражали меня не меньше апельсинных уверток Ведьмы.
– Я хочу, чтобы ты на мне женился, – рассеянно прижигая огнем сигареты травинку, сказала Лиз.
– Знаю, Лиз, – откликнулся я. – Придет время, и я обязательно на тебе женюсь.
– А зачем нам ждать, Билли? – спросила Лиз. – Давай поженимся прямо сейчас.
Мысль о немедленной женитьбе показалась мне такой дикой, что я воспринял ее как новую словесную игру и весело сказал:
– Сейчас-то уже вроде бы поздновато, Лиз.
– На той неделе, – не принимая шутливого тона, сказала она. – Перед твоей поездкой в Лондон. Или, если хочешь, в Лондоне, мне все равно.
Я начал расстегивать пуговицы на ее блузке, представляя себе заседание суда, где матушка слезливо, но решительно оспаривает мое право жениться. Расстегивание пуговиц стало у нас привычным ритуалом, и я делал это почти без волнения, как если бы просто помогал ей снимать пальто.
– Что-то слишком часто приходится мне в последнее время обручаться, – пробормотал я.
– Я не хочу обручаться, – сказала Лиз. – Я хочу выйти за тебя замуж.
– Поэтому ты так часто и удираешь?
– Я хочу выйти за тебя замуж, – упрямо повторила Лиз.
– Ну хорошо, Лиз, хорошо, – сказал я.
Тут мне стало трудно ей отвечать, потому что у меня вдруг возникло такое чувство, что кто-то нас подслушивает. Вечер был безветренный, но в зарослях рододендрона на склонах холма то и дело раздавались какие-то подозрительные шорохи. Я внимательно огляделся, но никого не увидел.
– Как это «хорошо?» – возмутилась Лиз. – Я же сделала тебе предложение! Разве ты не должен сказать, что это, мол, слишком неожиданно, или что ты согласен, или еще что-нибудь?
Я подыскивал неопределенный ответ, который успокоил бы Лиз, но меня-то оставил бы свободным. Оглянувшись, я заметил, что в кустах позади нас кто-то прячется, и мне стало ясно, что это наверняка Ведьма, решившая застенографировать весь наш разговор своим погано безупречным почерком добросовестной секретарши.
– В общем, ты, конечно, права, – сказал я. – Нырять надо сразу в самую глубину.
Даже если бы Ведьма застенографировала эту фразу, она не помогла бы ей доказать в суде, что я нарушил брачное обещание. А теперь потрудитесь объяснить, мистер Сайрус, как понять ваши слова о том, что нырять надо в самую глубину… Я высвободил расстегнутую блузку из-под юбки и принялся поглаживать Лиз по спине, словно кошку.
Лиз крепко зажмурилась – как всегда, когда она собиралась сказать что-нибудь, на ее взгляд, бесстыдное, – и загасила сигаретку о землю.
– Помнишь, чего ты от меня хотел в тот вечер на Страхтонской пустоши, а я сказала, что, дескать, потом?
Мне очень хорошо запомнилась холодная ночь перед последним исчезновением Лиз. Мы сидели на стариковской лавочке под навесом, и я сделал Лиз предложение: предложение не всерьез, а просто чтобы погреться у мечты в знобкие предрассветные часы. И оно согревало нас, даже когда, промерзшие до костей, мы шли домой, а будущее представлялось нам сгоревшим дотла фейерверком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25