На рассвете ненастного дня
Ты навеки покинешь меня,
Но забыть я тебя не смогу!
Как уходит с зарею луна,
Ты уйдешь на рассвете – одна,
Но забыть я тебя не смогу!
Я украдкой покосился на Лиз – хорошо бы она подумала, что песня посвящена ей, – но по ее лицу ничего нельзя было угадать, и я глянул вниз. Ну, а танцующим явно не было до моей песни никакого дела, да и американский акцент Артура превратил ее в невнятное рокотание. Крабрак с Мэвис и Рита куда-то скрылись, но Штамп слонялся у края танцплощадки, наверняка придумывая, как бы ему сорвать исполнение песни. Артур, впрочем, и сам ее здорово испортил.
Что ж, родная, прости,
Будь счастливой в пути,
Но понять я вовек не смогу,
Почему ты решила уйти.
– Разве ее так надо петь, – проворчал я и встал. – А все же придется поблагодарить его. – Лиз понимающе улыбнулась, и я неторопливо спустился по лестнице, зорко, но незаметно приглядываясь, вызываю ли я у публики хоть какой-нибудь интерес.
Если ты не услышишь меня,
Пусть хоть песня расскажет, звеня,
Что забыть я тебя не смогу!
Я подошел к сцене, когда Артур, широко раскинув руки, пел последний куплет. Как только песня кончилась, джазисты принялись наигрывать мелодию из «Американского патруля», а Артур спрыгнул со сцены, поэтически ссутулился и помахал рукой каким-то своим приятелям.
– И тогда мне пришли в голову строки… – с видом рокового мужчины начал я наше обычное представление «Знаменитая песня».
– Да-да, напомните мне, мой друг, эти великие строки, – прижав одну руку к сердцу и слегка отогнув другой рукой ухо, сказал Артур.
– Ты добилась моей любви, я невольно влюбился в тебя, я невольно влюбился в тебя, дорогая моя, – по-хрипывая, как допотопный фонограф, пропел я.
– Трудно поверить, что эти строки впервые были записаны на обеденном меню в рыбном ресторане…
– … Но вовсе нетрудно поверить, что теперь это меню стоит баснословно дорого.
– Да-да, потому что цены на рыбу возросли между двумя мировыми войнами во много раз, – привычно заключил Артур. Привычно-то, может, и привычно, да не так, как всегда: сегодня он говорил громко, чтобы услышали восхищенно хихикающие девчонки, столпившиеся возле сцены, – наша внутренняя связь была потеряна.
– И вот я написал… – проговорил он, поглядывая на девиц, но я отвел его в сторону и спросил:
– Послушай, великий песельник, как же ты убедил джазистов, чтобы они разрешили тебе спеть нашу песню?
– Твоими молитвами, – холодно ответил Артур.
– Великое дело, – сказал я. – Зря только ты трепанул насчет Бобби Бума.
– А почему? У тебя ведь все на мази, верно? – И тут я заметил, что в глазах у него поблескивает скрытая неприязнь, а уголки губ раздраженно подергиваются.
– Конечно. Я просто не хотел, чтоб они узнали об этом до моего отъезда. А песню нам обязательно надо записать на магнитофон и послать в какую-нибудь фирму, выпускающую пластинки.
– Придет время – запишу с ребятами, – сказал Артур, давая мне понять, что он и джазисты обойдутся без моей помощи.
– Но учти, Артур, – как бы не заметив его тона, сказал я, – эту песню здорово портит твое американское рычание.
Артур глянул на меня в упор с подчеркнуто холодной отчужденностью.
– Так может, мне спеть ее по-йоркширски? – спросил он.
– Ее надо петь по-английски, – зло отрезал я, – как она написана.
– Ну так вот, парень, – процедил Артур, – если б я спел ее по-твоему, меня просто прогнали бы со сцены. Тебе еще надо учиться и учиться!
– Да какого черта!..
– Подожди, тебя еще поучат, когда ты попадешь в Лондон. Вернее, если ты попадешь в Лондон. И не указывай мне, как надо петь. Ты еще пока не советник у Гленна Миллера.
– Вот оно, значит, что, – сказал я.
– То самое, приятель, – сказал Артур. – И еще. Я не знаю, зачем ты наплел моей матушке, что Ведьма твоя сестра, но она меня сегодня чуть надвое не перепилила. Так что прекрати свои штучки, понял?
Он отвернулся от меня и, вскарабкавшись на сцену, снова заговорил в микрофон, как американский конферансье. А я уныло поплелся к балконной лестнице.
У лестницы я с омерзением увидел Штампа – он подманивал меня своим пакостным пальцем. Я резко повернул и скрылся от него в кафетерии под балконом, надеясь отсидеться там среди прыщавых девиц, жадно жрущих сдобные булочки и проливающих себе на платья лимонад. Я торопливо пробрался между полированными столиками в затемненный уголок рядом с артистической уборной джазистов и только тут наконец понял, что попал в самое настоящее осиное гнездо. Передо мной, как бы материализовавшись из трепотни девиц, вдруг появилась Ведьма в отвратной зеленой блузке и клетчатой юбке. Мало этого – напротив нее стояла Рита в ярко-красном платье, сшитом, видимо, специально для того, чтобы на нем яснее был виден маленький серебряный крестик. И уж конечно же, у нее на пальце поблескивало Ведьмино обручальное кольцо.
– Это мой крест, – услышал я громкий, противно-отчетливый голос Ведьмы.
Мое сердце очередной раз кувырком ухнуло в пятки. Я попытался спрятаться за одну из колонн, подпирающих балкон, да поздно: Ведьма уже углядела меня своими рыбьими глазами.
– Скажи ей, – потребовала она.
– И ты, стал'быть, тут как тут? – голосом несмазанного робота лязгнула Рита. Лицо у нее было красное и растерянное.
– Это что – депутация? – вяло спросил я, обреченно соображая, не удастся ли мне одурачить их разговором на двух уровнях, чтобы каждая поняла только то, что я хотел сказать именно ей. Но, собравшись заговорить, я с ужасом понял, что у меня начиняется приступ зевоты, – я молча стоял перед ними, разевая рот, как вытащенный из воды карась.
– Он что – ворон ловит или еще чего? – осведомилась Рита. Об искусной беседе на двух уровнях я уже не думал.
– Зачем ты отдал мой крест этой… девушке? – со своей идиотской прямотой спросила Ведьма.
Мне бы ответить ей: «А зачем ты трепалась, что отдала его своему братцу?» – но у меня не хватило сил, и я промямлил:
– Да-да, они очень похожи, правда?
– Это мой крест, – повторила Ведьма. – И на нем есть след от твоих зубов, потому что ты засунул его в рот и прикусил, когда устроил ту чудну ю сцену.
– Ты говоришь про сцену на Илклийской пустоши? – спросил я, надеясь ее смутить. – Рите, наверно, будет очень интересно узнать, что у нас там произошло.
– Это мой крест, – сказала Ведьма.
– Нет, не твой, – сказал я. – Твой ты вернула своему братцу. А у меня был просто похожий. Да если уж на то пошло, это я дал твоему братцу крестик – еще до того, как он подарил его тебе.
– Так ты, стал' быть, всем их раздаешь?
– Не всем, а у меня их было с полдюжины, таких крестиков, потому что унитарианцы хоронят в них покойников. – Я понимал, что вскорости Ведьма заметит свое обручальное кольцо, и торопливо бормотал все, что в голову взбредет, лишь бы немного отдалить этот момент.
– Ну, а кому из нас приходить завтра к тебе на чай? – спросила Ведьма.
– Да пожалуй что никому, – одарив их открытой улыбкой, ответил я. – Мы, правда, собирались пригласить нескольких друзей, и вас обеих в том числе, но отца вызвали в Харрогит, и раньше понедельника он не вернется.
– Ну да, его небось вызвали на встречу военных моряков, – со своей тупой язвительностью сказала Ведьма. И добавила, обернувшись к Рите: – Он ведь у него отставной капитан.
– А я думала, сапожник, – сказала Рита.
Они принялись въедливо обсуждать, чем отец зарабатывает на жизнь. Ведьма, в своей тускло-зеленой блузке и клетчатой юбке, походила, если верить описаниям Штампа, на ту старую деву из Детского клуба, которая примерялась изнасиловать его, наглотавшись возбуждающих пилюль. И тут меня осенила блестящая идея – первая в этот вечер. На столике, за которым сидела Ведьма – я узнал его по горке апельсинов, лежащих рядом с Ведьминой сумочкой, – стояла чашка черного кофе. И вот, пока эти две скандалистки бормотали про моего выдуманного попугая, я нащупал в кармане возбуждающие пилюли, наскреб штук двенадцать или четырнадцать и, повернувшись к Ведьминому столику спиной, незаметно высыпал их ей в кофе.
– Ну, а теперь нам остается только спросить, кого из нас ты пригласил сегодня в «Рокси», – сказала Ведьма.
– Только-то? – переспросил я. – А почему ты не хочешь узнать, как у Риты на пальце оказалось твое обручальное кольцо? – С этими словами я поспешно шагнул в толпу девиц, а они застыли, изумленно разинув рты, будто статистки в заключительной сцене какой-нибудь старой кинокомедии. Я подошел к лестнице и опять наткнулся на Штампа – он стоял, косой до остекленения, вцепившись рукой в лестничные перила. Когда я проходил мимо, он ухватил меня за рукав.
– Отзынь! – злобно сказал я.
– Достукался, – хрипло пробормотал он.
– Убери грабки, Штамп!
– Достукался, – бубнил Штамп. – Мне Крабрак все-е-е рассказал. Достукался, Сайрус.
– Убери, говорю, свои поганые грабки, дурак! – крикнул я и отодрал его пальцы от своего рукава.
– Достукался, Сайрус, – еще раз прогнусил Штамп и сел на ступеньку. Я торопливо взбежал по лестнице. Лиз по-прежнему сидела у балюстрады, поглядывая вниз.
– Извини, что задержался, – сказал я. – Пойдем погуляем.
– А ты чего такой заведенный? – улыбнувшись, спросила Лиз.
– Да завели, – неопределенно проворчал я и подошел к ней вплотную, чтобы удостовериться, что с ее места кафетерий под балконом не просматривается. – Артур, он кого хочешь заведет. Мы поцапались из-за песни, и он пригрозил, что будет петь ее с йоркширским акцентом.
– Ну, это еще не самое страшное, – рассудительно сказала Лиз.
Я сел и несколько раз глубоко вздохнул. До чего же все-таки приятно поговорить с кем-нибудь по-человечески! Джазисты заиграли медленный вальс, и, глядя вниз на плавно кружащиеся пары, я немного успокоился.
– Ты-то, надеюсь, не сходишь с ума по Йоркширу? – спросил я Лиз.
– Нет, конечно. Но в Йоркшире есть немало хорошего. Хорошие люди, например. Одного из них я давно уже знаю. – Она ласково сжала мою руку.
– Поэтому ты вечно и пропадаешь? – спросил я.
– Может быть, – ответила Лиз.
– Я тут недавно встретил Парня с холмов, обозревателя из «Эха», – просто чтобы заполнить паузу, сказал я, – и он, значит, мне говорит…
– Кого? Джона Хардкастла? – перебила меня Лиз. – Я его тоже знаю. – Господи Иисусе, подумал я, всех-то она знает.
– Вот-вот, кажется, его, – с ужасом подтвердил я. – В общем, это был один из «Эховских» парней. Ну и он, как обычно, трепался насчет наших черно-сатанинских фабрик, а я ему, значит, и говорю: – С черно-сатанинским скопищем наших фабрик я еще могу примириться, это часть нашего исторического ландшафта, говорю. Но когда речь заходит о черно-сатанинских электростанциях, черно-сатанинских жилых кварталах и черно-сатанинских клубах…
– Зд?рово! – опять перебила меня Лиз. – Ты это обязательно куда-нибудь вставь.
– А он говорит: «В том-то, – говорит, – и беда современной молодежи…»
– Молодежи? – переспросила Лиз. – Ну и наглец! Он ведь совсем ненамного старше тебя. Ты уверен, что это был Хардкастл?
– А чего тут уверяться-то? – в отчаянии сказал я. – Такой высокий, с усами, да?
– Правильно, – спокойно сказала Лиз. – Вот он сидит. – Небрежным кивком она указала на усатого парня, сидящего с несколькими приятелями за три столика от нас. Ну почему бы Парню с холмов не оказаться стариком? И зачем ему, спрашивается, усы?! Я в изнеможении откинулся на спинку стула. Теперь уж я не удивился бы, даже увидев, как внизу вытанцовывает вальс-бостон старик Граббери… теперь уж я просто ничему бы не удивился.
– Пойдем погуляем, Лиз, – обессиленно сказал я.
– А с Джоном ты не хочешь поговорить? – спросила Лиз.
– Мистер Уильям Сайрус! – заглушив музыку, хрипло рявкнули настенные динамики. – Мистер Уильям Сайрус! Вас вызывают к телефону. Вас к телефону, мистер Уильям Сайрус!
– Вас к телефону, мистер Уильям Сайрус, – повторила Лиз.
Ухватившись взмокшими ладонями за верхний брус балюстрады, я глянул в огнистую глубину танцплощадки, и передо мной взвихрилась подвижная мозаика знакомых лиц: на сцене мужественно покачивался Артур, собираясь петь очередную песню; по краю танцплощадки куда-то целеустремленно пробиралась Ведьма с сумочкой через плечо; у лестничных перил стоял остекленевший Штамп; справа от него ошеломленно замерла Рита, а мимо них длинноного вышагивал Крабрак – всю эту картину я охватил, как мне показалось, одним мгновенным взглядом и потом, подняв голову, опять увидел Парня с холмов, подозрительно косящегося в мою сторону. Мне захотелось вскочить и театрально крикнуть: «Вот он, вот он я, господа, распните меня и отстаньте к чертовой распрабабушке!»
– Мистер Уильям Сайрус, вас вызывают к телефону! – снова рявкнули динамики.
– Пойдем погуляем, – умоляюще сказал я Лиз. В этот момент кто-то тронул меня за плечо. Я оглянулся и без всякого удивления увидел Крабрака – он принагнулся над моим стулом, обдавая нас гнилостным дыханием и ядовито сверкая желтыми зубами.
– Можно вас на два слова, Сайрус?
Я ошалело встал и неожиданно для себя самого выкрикнул:
– К вашим услугам, господа! Кто следующий?
– Вы позволите? – с педантичной вежливостью спросил Крабрак Лиз. Она молча улыбнулась ему. Тогда он дружески прихватил меня под руку – нашел себе дружка, встревоженно подумал я – и подвел к лестнице.
– Я, конечно, выбрал не самое удачное место и время, – доверительно начал он, – но нам обязательно нужно закончить начатый в конторе разговор.
– В самом деле? – сглотнув слюну, сказал я.
– В самом деле, Сайрус, – отозвался он. – Думается, что при нынешних обстоятельствах вам следует воздержаться от выхода на работу в понедельник. И не приходить, покуда мы не известим вас. Думается, что я должен был сообщить вам об этом сегодня же, Сайрус.
– Так, значит, я…
– Нет, Сайрус, это отнюдь не значит, что мы закончили с вами все расчеты. Отнюдь не значит, Сайрус. Боюсь, что вам еще предстоит многое прояснить и обеспечить.
– Так, значит, я…
– Прояснить и обеспечить, Сайрус, – повторил Краб-рак. – Вы вели себя оч-ч-чень, оч-ч-чень странно в течение оч-ч-чень, оч-ч-чень продолжительного времени, Сайрус.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25